Литературный факт сегодня
Боевая лефовская статья Юрия Тынянова «О литературном факте» (1924) начиналась с вопроса «Что такое литература?», а завершалась выводом: «Литературный факт разносоставен».
Что такое литература сейчас? Кто размечает ее внутренние и внешние границы, кто назначает написанное важным для прочтения, к кому и как он обращает свои рекомендации? Литература ведь – не только и даже не столько совокупность текстов, сколько, и прежде всего, меняющаяся система отношений по поводу и вокруг них. В какие из этих отношений так или иначе вступает сегодня едва ли не любой житель крупных и крупнейших российских городов? Где он обнаруживает «литературу» (свою литературу), если ее ищет – и даже если не ищет?
За девяностые – начало двухтысячных годов сложилось несколько «площадок», где можно найти что почитать. Например, киоски или прилавки на выходе из станций метро, возле железнодорожных вокзалов и автобусных станций, в аэропортах: здесь представлены издания самые популярные и дешевые (полезные книги или жестко жанровая литература, часто – в мягких обложках, карманного формата, в тут же опознаваемых сериях), зато с наименьшим разнообразием — несколько десятков названий. Никакого литературного советчика тут, понятно, нет и не требуется, библиотеку из таких книг не собирают, хотя именно они наиболее широко ходят по рукам, передаются родным и друзьям, сослуживцам и соседям. Это массовая литература – скажем так, «нижний» этаж словесности, а то и вовсе ее подвал. Напомню для молодых: двадцать лет назад этого канала книжной коммуникации просто не было, даже самой подобной словесности в таком объеме – при тогдашнем всеобщем дефиците – не существовало.
Уровень литературной «земли» – как бы первый и второй этаж словесности – составляют сегодня модные книги (издания, которые передавала из рук в руки советская интеллигенция 1960-70-х — показательно, что чаще всего это были новые номера толстых журналов, — не были модными, поскольку в стране, в социуме практически отсутствовала публичная сфера, а значит и мода — моды на кухне не бывает, для нее нужен подиум). Названия таких книг исчисляются уже по меньшей мере сотнями. Публика здесь – относительно состоятельные горожане, в основном молодежь. «Место встречи» – соответствующие отделы супермаркетов («Букбери» и им подобные) и большие книжные магазины. В столице это «Библиоглобус», «Дом книги», «Молодая гвардия», но в первую очередь – «Москва» в самом центре города, на Тверской. Рекомендатели здесь – сами магазины (обзаведшиеся известным брендом), но прежде всего – еще одна российская новинка последних лет – глянцевые журналы. Перед зашедшим в магазин – полки с призывными надписями: «Рекомендует журнал “Афиша”» (…«Esquire», «Time Out», «Elle», «Psychologies» и т.п.). Советчиком — но не руководителем чтения в прежнем советском духе «управления культурой»! — выступает коммуникативный канал, журнал определенного типа, или коммуникативная «звезда» (актер, певец, журналист, шоумен и т.д.); в любом случае, это не школьный учитель, не просвещенный библиотекарь, не литературный критик того или иного толстого журнала. Смысловой центр, фокус соответствующих отделов – шкаф или полка под вывеской «Гламурное чтение». Модная книга – по определению интересная, занятная, даже скандальная, но она не должна, по принятому сегодня в модных кругах публики выражению, «грузить» («Чего париться-то?»). И с этим связаны еще два важных момента, опять-таки новых для существования литературы в российском обществе.
Первый момент. Литература (точнее – книга, важно, что это именно не журнал) стала за последние годы продолжением публичной сферы или даже «технической приставкой» к ней, игровой приставкой для передачи ритуалов, которыми размечена сегодня демонстрируемая публике жизнь написанного и напечатанного. Это могут быть ритуалы, или игры, типа презентации (издания, серии, издательства), оглашения премиального шорт-листа или вручения премий, чествования того или иного гостя. Существенно, что книгам, представленным или написанным этими знаменитостями, уже предшествует их репутация «звезд», причем даже неважно чего (автор может быть бандитом или миллионером, пиарщиком или поп-певицей, наконец, просто модным персонажем вроде Ксении Собчак). Литература здесь живет в долг, взятый у публичности – она то, что пишется брендовыми фигурами либо фигурирует под их именем, издается брендовыми издательствами и продается в брендовых магазинах.
Момент второй. Данный тип литературного существования был бы невозможен без современных масс-медиа. В этом смысле литература в России выступает сегодня продолжением (опять-таки приставкой) масс-медиальной системы, прежде всего – телевидения и связанных с ним, ориентирующихся на него глянцевых журналов. Глянец тут – даже не тип издания и его поблескивающего, отсвечивающего, лощеного оформления, а разновидность поведения со своими героями, их установками на жизнь, их интересами, мотивами и взаимоотношениями. Сцена со своим сценарием. И действуют тут, как видим, не индивиды, а институции, почему и ведущий жанр здесь – аллегория, аллегория власти, авторитета, значимости, влияния. Так что я бы говорил о наступлении для литературы периода новой анонимности. После идеологизированных медиа и массово-мобилизационной словесности советской эпохи пришла эпоха массово-развлекательных искусств, включая словесные. По аналогии с нынешней путинской «политикой light» (блистательная находка Татьяны Ворожейкиной), я бы назвал такую словесность «light-литературой» или реклам-словесностью. Напомню ее заповедь: «Не грузить!».
Что остается за пределами очерченного? Если не говорить о фантомном, уже после жизни, существовании прежних государственных институтов (разваливающиеся, беднеющие, теряющие качественную, перспективную публику школы и библиотеки), то стоит сказать еще об одной, тоже новой форме существования литературы. Это так называемые магазины интеллектуальной, некоммерческой, «трудной» книги. Они начали возникать в первой половине девяностых и на нынешний день сохраняются разве что в штучном виде. Здесь – область наибольшего разнообразия и динамики литературных образцов, наиболее глубокой культурной памяти и наиболее развитого интереса к «иному» («другим», не входящим в мейнстрим литературам, другим сферам опыта, другим, не общепринятым формам его осмысления и представления). В социологическом плане подобные экспериментальные площадки можно считать своего рода «клубами»: публика в них — это университарии, среда наиболее узкая, при наибольшей, как говорилось, широте ее ожиданий и запросов. Еще одним каналом ее сплочения выступает интернет, его «библиотеки», «журнальные залы» и т.п. Литература здесь – не массовая и не модная, а культовая.
И последнее. Описанные (разумеется, в самом общем виде и самыми грубыми средствами) уровни или этажи литературного существования, как мне кажется, почти не связаны между собой, а тяготеют, напротив, ко всё большему обособлению. Тем самым они отвечают, вероятно, гораздо более общим тенденциям социальной жизни в сегодняшней России – продолжающемуся дроблению и обособлению «своих», «наших» и других подобных им разновидностей замкнутого, изолированного существования. Если их что и соединяет, то, пожалуй, лишь телевизор. Но и он сегодня всё реже окно, а всё чаще – стена или ширма: он — экран не потому, что служит зеркалом нового, а потому что экранирует всё, кроме привычного.
