В обществе
Терроризм и религия
30 АПРЕЛЯ 2013 г. ГЕОРГИЙ САТАРОВ
Трагедия в Бостоне и обнаруженный в ней кавказско-исламский след мгновенно возбудили старые песни об исламской природе терроризма. У нас сие возбуждение подтолкнул, к примеру, блог протодиакона Андрея Кураева на сайте «Эха Москвы». Идеи, выраженные там, незамысловаты и не новы. Мне понадобится только одна цитата из этого текста, неслучайно вынесенная как аннотация: «Может быть, терроризм — это следствие искаженного понимания Корана. Но ведь — именно Корана, а не книги о Винни-Пухе».
Критика идеи религиозной коннотации терроризма интеллектуальной доблести не требует. Достаточно вспомнить два примера: русских террористов-бомбистов второй половины XIX и начала XX века. Насколько я знаю, они не были одержимы идеями ислама. То же самое можно сказать и про ирландских террористов. И это второй пример. И на сем закончим тему обличения ислама как упрощающую проблему до непродуктивного уровня. Но тогда возникает вопрос: а где же зарыта собака? Попробуем отыскать ответ, конечно, не окончательный. Слишком сложна проблема. И это всего лишь моя точка зрения.
Сначала договоримся о признаках терроризма. Их три. Первый: это запланированное и организованное убийство людей или целенаправленное создание прямой и непосредственной угрозы для их жизни (захват заложников). Второй: все это происходит вне традиционных военных действий между воюющими сторонами. Третий признак: жертвами становятся, как правило, обычные мирные обыватели, ни к каким военным действиям не причастные. Похоже, кажется?
Тогда второй вопрос: а что еще можно причислить к действиям, подпадающим под приведенное описание, помимо маленьких групп русских бомбистов или разветвленной сети «Аль-Каеды»? Адекватным образом расширив круг анализа, мы легче найдем место, где зарыта собака. Ответ подсказывают систематические обвинения США со стороны агрессивной части исламистов: они обвиняют США в государственном терроризме. А действительно, пропуская инвективы относительно политики США, существует терроризм государственного масштаба и от имени государства? Ответ очевиден: да. Прибегая к термину «сталинский террор», мы не грешим против смысла, если вернуться к перечисленным выше признакам. И ясно, что этот террор осуществлялся силами государственных институтов. И таких примеров в истории немало. Каждый читатель может вспомнить минимум пару.
Теперь можем сделать следующий шаг в наших рассуждениях, поставив следующий вопрос. А что общего у исламского терроризма и у сталинского террора, вооруженного «самой передовой теорией», а также у прочих проявлений терроризма, как перечисленных выше, так и у всплывших в памяти читателей? Мне представляется, что нет, конечно, одного критерия, но вполне работает сочетание пяти. Пойдем по порядку.
Первый критерий: деление окружающего социального пространства вместе с населяющими его особями на «своих» и «чужих». Это различение чрезвычайно древнее, древнее письменной истории. Раньше, сказывают, можно было кушать чужих, а своих — ни-ни. Это разделение, какими бы признаками принадлежности к полярным группам оно ни порождалось, имело много общих черт. Например, всегда возникали ритуалы подтверждения принадлежности «своим»: будь то подтверждение чистоты веры-расы или приверженности «делу Ленина-Сталина». Легко видно, что идеология любого терроризма содержит четкое обоснование разделения на «своих» и «чужих». В случае ислама — это «верные и неверные» по религиозному признаку, а в случае сталинского террора — это социальная группа, динамично расширяющаяся, под названием «внутренний враг, прислужник империализма». Одновременно практика терроризма отчетливо демонстрирует специфичность отношения к «чужим». Вместе с тем, указанное различение на «своих» и «чужих» не определяет однозначно терроризм. Простейший пример из детства: «ребята с нашего двора» и «парни с соседнего».
Второй критерий: укорененное в социуме «своих» ощущение некоторой ущемленности. Оно может порождаться предшествующим поражением, несправедливостью со стороны «чужих» и прочими причинами. Как частное следствие наличие «чужих», виноватых в ущемленности «своих», дает возможность последним объяснять все свои проблемы наличием «чужих». Второе частное следствие состоит в том, что «чужие» нагружаются всеми негативными качествами, из которых с очевидностью следует, что они только тем и заняты, что создают проблемы для «своих». Однако понятно, что все это свойственно не только терроризму. Термин «империя зла» в отношении СССР относится как раз к такой мифологии. СССР, естественно, творил свою.
Третий критерий: мерзостность «чужих» способствует возвеличиванию «своих». В результате создается колоссальная социальная пропасть между «своими» и «чужими», перерастающая в биологическую, пропасть, оправдывающая, если нужно, любое насилие в отношении «чужих». Именно на таких основаниях построена любая пропаганда во время войны.
Четвертый критерий: отсутствие альтернатив, т.е. уверенность «своих» в том, что решить свои проблемы и очиститься от своей ущемленности они могут только силой. Следует сказать, что в некоторых случаях это оправдано. Отсутствие альтернативных методов решения проблем «своими» может быть объективным свойством ситуации, сформированным, кстати, «чужими». Насилие здесь не только средство решения проблем, но и месть за ущемленность, и попытка компенсировать различие, сформулированное ниже в пятом пункте.
Вот это последнее, пятое: терроризм, при наличии перечисленных выше условий, возникает, когда «свои» ощущают некоторую несоизмеримость с «чужими». Часто это бывает несоизмеримость масштаба, или несоизмеримость силы, или богатства и успешности т.п. Терроризм действует, как говорилось во времена моего детства, «исподтишка» (вслушайтесь в это слово). Он, в частности, не объявляет о своих намерениях до своей акции.
И это только начало. Дальше выделяются эффекты, свойственные XX веку: распад колониальных империй, холодная война, в ходе которой обе стороны интенсивно занимались подготовкой профессионалов, владеющих террористическими методами, которым некуда было приткнуть себя после временного замирения сторон, и многое другое, вполне конкретно-историческое, а не обще-антропологическое.
Уверен, что могут быть и другие критерии, и другие факторы. Но даже перечисленного достаточно, чтобы понять: терроризм не объясняется примитивными представлениями ксенофобского толка, вроде продемонстрированных смиренным протодиаконом. Печально, что подобные упрощенные представления о терроризме весьма распространены, и это, естественно, способствует его экспансии.