В обществе
Либералы в непогоду. Часть 4. Зимин
11 ИЮЛЯ 2014 г. АЛЕКСЕЙ МАКАРКИН
Брежневский период российской истории, по сравнению со сталинским, выглядел вполне вегетарианским. По политическим делам не расстреливали, предельный срок лишения свободы еще при Хрущеве был сокращен с 25 до 15 лет. Диссидентов, впрочем, продолжали сажать или заставляли покинуть страну. Идеологическая цензура смягчилась, но не исчезла, беря реванш за хрущевскую «оттепель» после разгрома «Пражской весны» (ее жертвой пал, в частности, «Новый мир» Твардовского — главный оплот «шестидесятничества»). Но коммунистическая ортодоксия, хотя и продолжала существовать, все более размывалась. Борец идеологического фронта, искренне верящий в маркистско-ленинские догмы, все более становился фигурой экзотичной, вызывавшей раздражение даже у прагматичных коллег по службе.
Соответственно, возможностей для самовыражения стало больше. В академических институтах экономисты и политологи всерьез обсуждали сценарии дальнейшего развития страны с учетом нараставших рисков. Публиковались серьезные научные монографии о роли среднего класса в западном обществе, опровергавшие представления о скором крахе капиталистической системы (разумеется, в предисловиях и послесловиях к каждой из них содержались ритуальные цитаты – нередко одна из Ленина, а вторая из Брежнева). Значимым фактором интеллектуальной жизни был феномен серии «Пламенные революционеры», среди авторов которой были Окуджава, Войнович, Трифонов, Аксенов, Ефимов, Гордин, Эйдельман… В результате в «политиздатовских» книгах о революционных деятелях разных времен и народов поднимались вопросы о нравственности в истории и политике (в том числе на примере Нечаева, в котором виделся предшественник большевизма), о тупиках насилия — и освободительного, и охранительного — и об отсутствии монополии на истину. Эйдельман в «Апостоле Сергее» даже отдал дань теме альтернативности в истории, включив в книгу главу о возможных последствиях победы декабристов. Текст был урезан цензурой, но даже в опубликованном виде заставлял задуматься о немалой цене революционных перемен — но также и о том, какие перспективы они открывали (в любом случае крепостное право не вернуть, да и принцип парламентаризма отменить затруднительно, раз он уж появился).
Об альтернативности в истории писал в те годы и еще один автор – медиевист Александр Зимин. Правда, его книга «Витязь на распутье» вышла в свет через 11 лет после смерти историка — в 1991 года, когда читателя уже трудно было чем-то удивить, но и тогда она стала предметом дискуссий. Впрочем, внимание к работам Зимина было немалым и при его жизни, когда читатели «сметали» с полок книжных магазинов написанные прекрасным языком и насыщенные идеями и фактами монографии. И не все из них знали об особенностях биографии автора.
Александр Александрович Зимин был успешным советским историком. К 40 годам защитил докторскую диссертацию и получил репутацию одного из наиболее перспективных отечественных медиевистов. Впереди «светили» академические лавры. Но в 1964 году, на исходе хрущевской «оттепели», он неожиданно выступил с еретической гипотезой о том, что «Слово о полку Игореве» — это выдающийся памятник русской литературы, но не XII, а XVIII века, то есть талантливая имитация древнерусского документа, сделанная в екатерининские времена. В концепции Зимина не было ничего от опусов типа «Новой хронологии» — она опиралась на многолетнее квалифицированное изучение проблемы и была буквально выстрадана автором, который не пожелал скрывать свои мысли от научного сообщества.
В результате работа Зимина была издана тиражом в 101 экземпляр и разослана историкам как дискуссионный материал с обязательным возвратом. Дискуссия прошла — все же были «оттепельные» времена, это после «Пражской весны» подобное мероприятие было бы совершенно невозможным. Но и в 1964-м советская система оказалась неспособна принять саму возможность сколько-нибудь массовой публикации исследования, подвергавшего сомнению происхождение прославленного памятника отечественной литературы. Аргументы ученого не были приняты большинством научного сообщества — репутация «Слова» устояла. Однако в данном случае ключевым стал сам принцип борьбы за право на инакомыслие, нежелание «ходить строем». Характерно, что многие оппоненты Зимина считали возможной публикацию его книги по этому вопросу — но позиция государственных органов была непробиваемой. Книга была опубликована спустя более чем четыре десятилетия после дискуссии.
В музее «Слова» в Ярославле Зимину уделено внимание немалое и уважительное — как и исследователям, придерживавшимся канонической версии происхождения этого памятника. Видимо, свою роль сыграло признание интеллектуальной честности историка, который не отказался от своих убеждений (до конца жизни он редактировал свою книгу, добавляя в нее все новые аргументы). Кроме того, Зимин в своей работе фактически открыл для науки забытого яркого русского духовного писателя из Ярославля, архимандрита Иоиля (Быковского), которого он считал автором «Слова».
Последние полтора десятилетия жизни Зимина прошли в напряженном труде. Понятно, что о карьере в житейском смысле этого слова ему пришлось забыть — до своей кончины он так и остался старшим научным сотрудником академического института. Нельзя сказать, что его имя оказалось под запретом — за это время он издал три книги, что для многих ученых является немалым достижением. Но еще пять монографий (не считая работы о «Слове») были изданы посмертно. Последней книгой из этого ряда — и первой по хронологии описываемых в ней событий — и стал «Витязь на распутье», в котором Зимин поставил вопрос об альтернативе процессу централизации средневековой Руси вокруг Москвы — который в учебниках истории считается абсолютно естественным, обусловленным историческими закономерностями. Историк не только выразил сомнения по поводу этой «естественности», но и противопоставил московской несвободесвободолюбивые устремления жителей русского Севера (Галич, Вятка), на которых во время феодальной войны второй четверти XV века опирались галицкие князья — сын Дмитрия Донского Юрий и его сыновья. Книга историка стала ответом тем, кто считает, что Россия обречена на авторитаризм в связи с особенностями своего географического положения и исторического развития. Причем как тем, кто этим восторгается, так и впадающим в уныние.
Еще в 70-е годы Зимин видел опасность в смене идолов — с марксистских на традиционалистских. В одной из своих работ — разумеется, написанной «в стол», для себя, и поэтому предельно откровенно и эмоционально — он писал о том, как в неофициальных, разумеется, дискуссиях «судорожно выдергиваются отдельные мысли и суждения из канувших в прошлое писателей или мыслителей конца XIX - начала XX в.». О политиках, которые «начинают толковать, что нужно народу — свобода или власть, «дорос» ли он для правового мироощущения или нет». Об антизападных тенденциях и о русофильской молодежи, бездумной поклоннице Бердяевых и Флоренских, которая «не понимая их, практически может стать глашатаем смерти». Эти слова сохраняют актуальность и для нашего времени, когда депутаты и публицисты соперничают в демонстрации верности консервативным ценностям, за которыми нередко скрывается обычная реакция.
Итак, небольшой цикл из четырех статей о деятельности либералов в разные периоды отечественной истории завершен. Какие можно сделать выводы?
Первое — нет универсальных рецептов по поводу того, как действовать либерально мыслящему человеку в той или иной ситуации. Все зависит от конкретных обстоятельств, от особенностей тех вызовов, с которыми сталкиваются и общество в целом, и конкретные люди.
Второе — отсутствие рецептов «на каждый случай» не означает невозможности формулирования общих принципов, которыми могут руководствоваться люди, принимая важные для себя решения. Это приоритет нравственного фактора над прагматическим, сохранение собственной идентичности — чтобы не было стыдно за свои слова и дела.
Третье — нет жесткого выбора — революция или реакция. Есть многочисленные эволюционные варианты, которые предпочтительнее потрясений и хаоса. Они существуют, даже если кажется, что их возможности уже полностью исчерпаны.
Четвертое — для либерала большую роль играет просвещение, которое позволяет «достучаться» до людей, расширить их кругозор, показать альтернативные возможности, вступить с ними в диалог — очный или заочный — который всегда лучше, чем догматический монолог с трибуны.
И пятое. В истории России было немало примеров, когда страна, нащупывая собственный путь развития, шла в очередной тупик, нередко под бурные продолжительные аплодисменты. И каждый раз оказывались востребованы альтернативы такому курсу, основанные на встраивании России в мировой мейнстрим — разумеется, с учетом национальных особенностей, но без их абсолютизации. И чем позже такие альтернативы получали общественное признание, тем выше были издержки, связанные с упущенным временем и потерянными силами.
Автор — первый вице-президент Центра политических технологий