Вокруг России

Вокруг России Итоги года. Год сенсаций и риска

5 ЯНВАРЯ 2017 г. АЛЕКСЕЙ МАКАРКИН

ТАСС

2016 год стал сенсационным для современного мира. Вначале «Брэксит», потом избрание Дональда Трампа президентом США, а в течение почти всего года – лидерство Марин Ле Пен во французских президентских рейтингах. Только в декабре ее обошел новый фаворит правоцентристов Франсуа Фийон. Добавим к этому трехтуровые выборы в Австрии (оказывается, такое происходит не только в Украине, но и в «старых демократиях»), которые с большим трудом выиграл системный кандидат. И поражение правительства на референдуме в Италии, вызвавшем отставку премьера Маттео Ренци.

Все это в очередной раз сделало актуальной давнюю тему о конце Запада и конце Европы, которые будут сокрушены мощным популистским трендом. Впрочем, за последнюю сотню лет Европу и вообще западный мир хоронили не единожды. Серьезные экономисты защищали преимущества плановой экономики, серьезные журналисты говорили о более высокой конкурентоспособности СССР по сравнению с Западом. Символом бессилия США в 70-е годы стали кадры бегства американцев и их сторонников из Сайгона, а спустя несколько лет Джимми Картер оказался бессилен перед иранцами, захватившими заложников в посольстве США в Тегеране. На этом фоне торжественные парады на Красной площади казались символами не только мощи, но и вековой стабильности. Прошло несколько лет и выяснилось, что западный мир более гибкий и адаптабельный к современным вызовам.

Что происходит сейчас? После окончания «холодной войны» целый ряд принципов казался незыблемым для западного мира. Это рациональный выбор избирателей, которые голосуют, исходя из демократических ценностей и собственных интересов. Это безусловная необходимость сильных политических институтов для развития демократии. И это представление о прогрессе, близкое к позитивизму, бытовавшему до Первой мировой войны, когда люди были уверены в том, что образование способствует продвижению прогрессивных ценностей и этот процесс носит линейный или почти линейный характер.

И вдруг вся привычная конструкция начала рассыпаться. Однако при ближайшем рассмотрении выясняется, что все значительно сложнее.

Действительно, не укоренившееся ли представление о силе институтов способствовало тому, что многие люди голосуют за Трампа или собираются поддержать Ле Пен? Разумеется, это не главное объяснение, но, кажется, психологически очень важное. Страшно голосовать за популиста с авторитарным потенциалом. Но если ты знаешь, что в стране есть сильный независимый суд и влиятельная оппозиция, то страха становится меньше и может возникнуть желание рискнуть. Попробовать «остренькое» блюдо, понимая, что, если оно окажется несъедобным, его можно будет заменить на очередных выборах – как это было в условиях дружественной конкуренции между лево- и правоцентристами. Многие люди уверены, что новые лидеры не станут диктаторами (институты не позволят им это сделать), но будут лучше представлять интересы граждан, оказавшихся на обочине прогресса.

И здесь можно поставить вопрос о рациональности. Нередко считается, что голосование за популистов связано с эмоциональным фактором, реакцией на громкие и недостаточно просчитанные (или не просчитанные вовсе) обещания. Но необходимо отметить, что эмоция – это неотъемлемая часть политики. Если кандидат неспособен вызвать эмоцию, то стимулы голосовать за него уменьшаются. И нет ли проблемы в том, что западный мир выдвигает меньше «системных» политиков, способных апеллировать к чувствам людей? Политика становится возможностью сделать гладкую карьеру – такую же, как в крупных корпорациях. Но раз так, то граждане ищут менее скучные альтернативы – и находят их.

Но было бы упрощением говорить о том, что голосующие за популистов делают это только из эмоциональных соображений, видя в них живых и искренних людей (вне зависимости от реальной степени их искренности). Главное – что переход от индустриальной к сервисной экономике стал драмой для миллионов и миллионов людей. Причем эта драма носит многоплановый характер. Многие потеряли не только привычную работу, но и статус – например, промышленного рабочего, члена профсоюза, опоры общества. Такой человек может даже не потерять в доходах, переместившись в сферу услуг, но у него все равно есть глубокое ощущение, что он живет не свою жизнь, делает не то, что надо ему и обществу. Психология всегда отстает от экономики. Неудивительно, что Хиллари Клинтон потерпела роковое для себя поражение в трех индустриальных штатах (Пенсильвании, Висконсине и Мичигане), которые ранее считались стабильно демократическими. Она ничего не смогла предложить рабочим, у которых не осталось именно рациональных стимулов голосовать за нее.

Тем более что многие реально проиграли и в деньгах – особенно после финансового кризиса 2008 года, который нанес не только экономический, но и сильный психологический удар по западному обществу. С технократической точки зрения понятно, почему правительства бросились спасать банки – но это не объяснишь человеку, которого в это же время оставили на произвол судьбы. Место поступательного экономического роста занимают более сложные процессы, в которых рост чередуется со стагнацией и кризисами. Многие от этого отвыкли.

Теперь о демократических переменах. Здесь возникает вопрос о том, смогли ли элиты предложить обществу повестку, которая его реально интересует. Целый ряд тем – например, миграционная – оказался табуирован в ходе общественных дискуссий. Это способствует тому, что их поднимают – в яркой и жесткой форме – политики-популисты, предлагающие простые ответы на сложные вопросы. Но общество не получает от элит альтернативных внятных ответов. Причем ограничиваться формулами, ставшими банальными от долгого употребления к месту и не к месту (типа «все люди – братья» и «надо понимать другого и уважать другие культуры»), уже невозможно.

Нередко возникает вопрос о балансе интересов большинства и меньшинства. Ярким примером является громкая итальянская история с первоначальным решением Европейского суда по правам человека о необходимости удаления из школ распятий как религиозных символов – на том основании, что это неприемлемо для родителей, воспитывающих своих детей в духе атеизма. Вторая инстанция, правда, отменила это решение, сославшись на исторические традиции Италии как христианской страны. Напряженность между Италией и судом по конкретному вопросу снята, но сама тема осталась. Люди, привыкшие считать себя большинством и основой общества, все чаще ощущают, что привычные для них ценности оказываются под ударом. Когда, например, из политкорректности предлагается отмечать не Рождество, а некий «зимний праздник», очищенный от любого намека на его христианский характер. Понятно, что это сейчас не мейнстрим, но нет гарантий, что таким не будет мейнстрим через пару десятков лет.

Характерно отношение прессы к папе Франциску. Когда он говорит о милосердии и открытости в церкви, о сочувствии к мигрантам, то у него, как говорится, «хорошая пресса» — даже с оттенком приторности. Но как только папа вежливо дает понять, что не намерен демонтировать тысячелетние традиции католицизма и что между ним и его более консервативным предшественником есть преемственность – тон комментариев тут же меняется. В то же время католики тоже являются частью общества – и считают, что их мнение недостаточно учитывается. Отсюда и мощная католическая мобилизация на правоцентристских праймериз во Франции в поддержку Фийона – вопреки бытующим в России представлениям, большинство французских католиков не в восторге от мадам Ле Пен, для них она слишком радикальна.

Таким образом, голосование за популистов вынуждает традиционные элиты к реакции, которая может носить многоплановый характер, причем не связанный с отказом от демократических принципов. Речь идет о смене лидеров, продвижении людей, которые могут говорить с людьми на их языке. И о перехвате инициативы – в цивилизованной, разумеется, форме – у популистов в общественно значимых вопросах (новое правительство Австрии ужесточило позицию в отношении миграции – и крайне правый кандидат в третьем туре получил меньшую поддержку, чем во втором). Усиливается понимание того, что радикальный авангардизм в продвижении неконсенсусных ценностей может повредить не только конкретным политикам, но и демократическому развитию, вызвав ответное противодействие. И есть серьезные основания полагать, что далеко не первый (и, наверное, не последний) «конец Запада» на самом деле станет его очередной трансформацией, ответом на реальные вызовы, которые политики не могут не учитывать.

Автор — первый вице-президент Центра политических технологий

Фото: Россия. Москва. 23 декабря 2016. Журналист перед началом большой ежегодной пресс-конференции президента России Владимира Путина в Центре международной торговли на Красной Пресне. Артем Коротаев/ТАСС




Все права на материалы, находящиеся на сайте ej.ru, охраняются в соответствии с законодательством РФ, в том числе, об авторском праве и смежных правах. При любом использовании материалов сайта и сателлитных проектов, гиперссылка (hyperlink) на ej.ru обязательна.