В предыдущем тексте речь шла об изменении отношения российской власти к истории собственной страны. Когда «криптосталинизм» (иногда стыдливый, иногда не очень) сменился демонстративным антисталинизмом, который невозможно объяснить внезапным озарением. Единственная возможность понять причину таких изменений – искать предельно рациональное объяснение, связанное с современными реалиями, политическими или экономическими.

На самом деле произошла смена модели желательного развития страны, ее позиционирования в мире. Если Россия считала себя «великой энергетической державой», то такой подход не противоречил – и даже способствовал – ползучей реабилитации Сталина. Однако эта концепция рухнула по двум причинам. Первая – мировой экономический кризис показал уязвимость сырьевой модели экономики, при которой стабильность зависит от ценовой конъюнктуры, способной принять непредсказуемый характер. Любой резервный фонд может быть израсходован в короткие сроки. Вторая причина заключается в том, что создатели концепции «великой энергетической державы» относились к странам-потребителям российских энергоносителей как австрийский генерал Вейротер к Наполеону перед Аустерлицем. То есть считали, что противная сторона застынет на месте и не будет предпринимать никаких контрдействий. Наполеон, как известно, действовал предельно решительно и добился блестящей победы. Современный Запад активно ищет альтернативы, позволяющие снизить зависимость от России – СПГ, сланцы, энергосберегающие технологии. В среднесрочной перспективе такая политика может привести к очень серьезным проблемам для страны-поставщика.

Именно поэтому сейчас начали – хотя бы на концептуальном уровне – разрабатываться меры для того, чтобы слезть с нефтегазовой иглы. Но модернизацию страны невозможно провести в условиях изоляции от наиболее экономически развитых – и при этом демократических – государств. Инвестиции нельзя получить от Северной Кореи, а инновации – от Венесуэлы. Индия не будет помогать нам создавать конкурента ее знаменитому «оффшорному» программированию. Создание Иннограда в Сколково или международного финансового центра в Москве невозможно без серьезной поддержки со стороны Запада, организационной и интеллектуальной. Но нормальный диалог с Западом – не на уровне «нефтегазовой дипломатии», которой небезуспешно занимался еще брежневский СССР – нельзя выстроить без взаимного доверия. А оно невозможно со стороны демократических государств к стране, власти которой хотя бы частично реабилитируют тоталитарного диктатора, находятся в конфликтных отношениях с большим количеством своих соседей и не способны гарантировать права собственности.

Экономическая обусловленность смены идеологической парадигмы является противоречивым фактором. С одной стороны, такой прагматичный подход может быть более устойчивым, чем основанный на эмоциях, пусть даже очень сильных. Эмоции нередко меняют свой характер, и чем выше ожидания, тем больше возможное разочарование. Вспомним феноменальную популярность «западничества» в перестроечном СССР, которое быстро сменилось ростом антизападных настроений в условиях отсутствия общих экономических интересов (кроме поставок сырья). И, как следствие, способствовало хотя бы частичной реабилитации Сталина, который стал восприниматься как бескорыстный патриот, а не массовый убийца не только представителями коммунистической субкультуры.

С другой стороны, проанализируем тот же опыт перестройки, которая, как и нынешние модернизационные планы, имела экономические корни. Когда нефтяные цены росли, СССР строил БАМ (готовясь к возможной войне с Китаем) и вводил «ограниченный контингент» в Афганистан. Когда они упали, начались судорожные попытки технологической модернизации (так называемое «ускорение»), быстро провалившиеся и сменившиеся стремительным сближением с Западом. После того как нефтяные цены вновь пошли вверх, в очередной раз возобладала имперская традиция, правда, уже без коммунистической идеологии – и в эту традицию Сталин вписывался лучше, чем Ленин с «пломбированным вагоном». Таким образом, очередное изменение экономической ситуации может спровоцировать новые идеологические процессы. И нет гарантии, что не произойдет очередного ренессанса сталинизма, когда историческая правда оказывается неудобной и невостребованной.

Что же делать, чтобы избежать подобного развития событий? Представляется, что противоречивые примеры горбачевского времени могут быть полезными. Для того чтобы «Сталин не вернулся», необходимо сближение с Западом на основе конкретных проектов, которые не смог (и, объективно, не мог) предложить СССР последних лет своего существования, лихорадочно закупавший за границей туалетную бумагу и сигареты. Сейчас проблемы потребительского дефицита нет – следовательно, появилась возможность для более осмысленного партнерства. Россия в настоящее время не находится на грани пропасти – изменения носят превентивный характер. Поэтому есть шанс на то, что это партнерство будет основано на взаимном уважении (похоже, что некоторые уроки из исторического опыта извлекли и американцы, которые не склонны выступать в обидной для России роли придирчивых учителей). В этом случае оно станет стабильным, и колебания экономической конъюнктуры не будут приводить к смене политического курса. Впрочем, для реализации подобной модели необходимо множество условий – от политической воли до преодоления системной коррупции, без чего невозможна не только модернизация, но и рациональная экономическая политика.

Автор — первый вице-президент Центра политических технологий

Фотография РИА Новости