Скандальное разрешение истории с нелегалами в Америке не дало ответов ни на один ключевой вопрос в этом деле. Нельзя же считать ответом, что все участники, как с американской, так и российской стороны, признали свою вину.

На настоящий момент главным последствием обмена можно считать то, что новая информация о шпионах, которая неминуемо должна была всплыть в суде, не станет достоянием общественности. Поэтому стоит попытаться понять, что этот скандал на самом деле значит для всех участников.

 

Значение для американцев

Прежде всего, аналогии с поимкой советских агентов во время холодной войны, несмотря на намеренное использование тех же штампов американскими СМИ (ваш сосед может оказаться русским шпионом и проч.), неправомерны.

Раскрытие нелегалов в Америке 50-х имело совершенно другое политическое значение, чем сейчас. Кроме секретов, которые могли украсть «красные под кроватью», они представляли еще одну опасность. В холодной войне, как войне идеологий, ключевым направлением считалось моральное разложение противника. Поэтому нелегалы считались угрозой моральной устойчивости Запада. Не случайно, например, американские спецслужбы отозвались на британский скандал с кембриджской пятеркой ограничениями для гомосексуалистов — считалось, что это признак деградации под натиском коммунизма.

Сегодня очевидно, что «русские под кроватью» в количестве 11-ти человек, или хоть 50-ти, не представляют угрозу морали и нравственности Соединенных Штатов. Ущерб от их деятельности ограничивается только тем, что они сделали как разведчики, то есть какие секреты добыли. Но именно об этом ФБР заявило очень невнятно, и после обмена возможность  получить публичный ответ на этот вопрос практически потеряна.

 

 

Для России

Для СВР провал такого количества агентов — это, с одной стороны, не столь  серьезная потеря, как кажется (ценность всей группы вряд ли сравнима с одним Эймсом), а с другой — свидетельство системного кризиса, имеющего советские корни.

Советская, а теперь российская разведка славна двумя уникальными вещами: у нее есть свое высшее учебное заведение полного профиля, и она использует нелегалов — то есть своих граждан, маскируемых под жителей другой страны. В ЦРУ нет своего института, как нет и в МИ-6. Эти  разведслужбы вполне обходятся учебными курсами. При этом ни американцев, ни британцев не пытались засылать в СССР под видом советских граждан (знаменитые агенты NOC — non-official cover – это сотрудники, не имеющие дипломатического прикрытия, но и только).

Причина, почему советская и российская разведка учит своих сотрудников в специализированной академии и использует нелегалов, одна: лучшие дни наших шпионов — это эпоха разведки Коминтерна 1930-40-х годов.

Тогда Советская Россия могла рассчитывать на поддержку коммунистов- американцев, британцев, англичан и французов с отличным образованием и связями по всему миру. После того как Сталин уничтожил их во время чисток, разведке пришлось создать специальное учебное заведение, чтобы вчерашних крестьян хоть как-то приготовить к жизни в совершенно других, даже бытовых, условиях. Получалось не очень: среди британцев ходили анекдоты о советских военных аташе — бывших танкистах с характерными манерами (это хорошо видно даже на фотографиях того времени).

Засылка нелегалов отвечала той же цели — это были отчаянные и малоуспешные попытки заменить коминтерновцев доморощенными кадрами. Отдача была несоразмерной, использовали их только для связей с завербованными агентами (на большее они не годились, так как замаскироваться удавалось в лучшем случае в мелкого бизнесмена). Кроме того, уже после распада СССР выяснилось, что самыми крупными успехами советской разведки в США в последний период холодной войны (вербовка Эймса и Хансена) КГБ обязан не нелегалам, а классическому разведчику Виктору Черкашину, работавшему, как и положено шпиону, в посольстве под прикрытием.

Однако в СВР, видимо, до сих пор не в силах отказаться от прошлого,  воспетого в образе никогда не существовавшего Штирлица. По правде сказать, СВР никто и не мешал упиваться мифами: российская разведка не находилась в 90-е под тем же давлением, что и другие спецслужбы, счастливо избежала реорганизаций (не считая косметических реформ Примакова) и уже не первое десятилетие считает своим главным достоинством именно традиции — вещь, разведке часто противопоказанная.

Сегодня эти традиции СВР явно подвели: внедренные в США агенты оказались неспособными заменить одного Черкашина, и мнение некоторых экспертов, что они должны были только «внедриться и ждать», не выдерживает никакой критики: спящих агентов использовали для организации диверсий на территории противника в особый период, во время войны, но вряд ли СВР планировала подобные действия в Америке. В таком случае правомерен вопрос: какова должна быть отдача от тех немалых средств, которые были потрачены на внедрение такого рода агентов?

 

Обмен

Из выданных в США россиян самым противоречивым выбором американской стороны является, конечно, Игорь Сутягин, единственный из четырех не кадровый разведчик, а гражданский ученый. Представитель Госдепа США Марк Тонер отказался сообщить, почему именно этих четверых Соединенные Штаты выбрали для обмена, сказав лишь, что «это отвечало национальным интересам США». То, что Сутягин не был выделен из общего ряда освобожденных шпионов, конечно, поставило всех, кто все эти годы его защищал, в сложное положение. А признание Сутягиным вины только ухудшило ситуацию.

Арест Сутягина в конце 90-х совпал по времени с кампанией ФСБ против ученых-экологов, а многочисленные скандалы, сопровождавшие расследование и суд над ним, привели к тому, что его фигура была раздута до масштаба советских диссидентов. Сутягин был объявлен Amnesty International узником совести, а российскими правозащитниками — политзеком, при том что о политических взглядах Сутягина до ареста ничего не было известно и свою общественную позицию он никак не проявлял.

Из официального обвинения, предъявленого Сутягину в Мосгорсуде, следовало, что он виноват в передаче сведений, взятых из открытой печати, которые он с помощью своего анализа каким-то образом превратил в государственные секреты. Абсурдность обвинений усиливалось тем обстоятельством, что, будучи сотрудником Института США и Канады, Сутягин никогда не имел доступа к гостайне. Разоблачение бывшего сотрудника СВР Якимишена, внедренного в коллегию присяжных, о чем мы писали в «Московских новостях»,  еще раз подтверждало слабость позиции ФСБ.

При этом за рамками обсуждения либеральных СМИ осталась сомнительная консалтиновая фирма Alternative Futures, по контракту с которой работал Сутягин. Напомним, что, по версии ФСБ, Сутягин контактировал с двумя сотрудниками фирмы Шоном Киддом и Надей Локк, которых ФСБ считает представителями военной разведки США. ФСБ представила адрес и телефоны офиса фирмы в Лондоне, но к моменту скандала офис уже был покинут, а телефоны отключены.

В 2004 году авторы этой статьи получили информацию о третьем человеке, еще одном соучредителе Alternative Futures, британце Кристофере Мартине. Кроме того, мы узнали адрес дома в Лондоне, в котором Сутягин встречался с Надей Локк и Шоном Киддом. При проверке выяснилось, что дом принадлежит Кристоферу Мартину и он отвечает по домашнему телефону. В телефонном разговоре Мартин заявил нам, что в первый раз слышит о Сутягине, дом иногда сдает в аренду, и наотрез отказался встречаться. Благодаря помощи британских журналистов мы выяснили, что Мартин — бывший служащий Barklay’s Bank и в 2004 году работал в небольшом издательстве. Специализация издательства — выпуск военных мемуаров и мемуаров бывших разведчиков и дипломатов. Спустя месяц после нашего разговора с Мартином дом был выставлен на продажу. Об этой истории мы также писали в «Московских новостях», но никакой реакции на эту публикацию не последовало.

Передача Сутягина по инициативе США вместе в тремя шпионами и его признание меняют ситуацию. Случившееся позволяет предположить, что ФСБ не смогла или не пожелала передать в суд материалы о том, какого рода секретную информацию на самом деле Сутягин передавал Alternative Futures  и где был источник утечки секретов (в кулуарах называли Обнинский центр переподготовки экипажей атомных подводных лодок, где Сутягин преподавал).

Вместо секретоносителя в суд были представлены несущественные обстоятельства, которые преступлением не являются. За эту мистификацию, представленную суду, Сутягин получил 15 лет колонии. Именно это остается основной претензией к ФСБ в деле: осужден Сутягин неправомерно.

Между тем, признанием вины Сутягин поставил в сложное положение не только правозащитников, но и других ученых, которые продолжают находиться за решеткой по обвинению в шпионаже, например, красноярского физика Данилова. Организация Amnesty International, признавшая Сутягина узником совести, поместила его таким образом в один ряд с Владимиром Буковским и теперь вынуждена выкручиваться, заявляя, что Сутягин мог признать свою вину под давлением.

 

Вопросы, которые не должны остаться без ответа

Вся история с нелегалами СВР и последующим обменом выглядит как постмодернистская пьеса по мотивам холодной войны: нелегалы с архаичными невидимыми чернилами (технология начала прошлого века), обмен, проведенный по сценарию шпионских фильмов 60-х. Такое впечатление, что поклонники ушедшей в историю стилистики заигрались как в США, так и в России, при этом политики обеих стран ясно дали понять, что они не заинтересованы в реальной эскалации конфликта.

Есть лишь одно важное обстоятельство, о котором как будто постарались забыть: в 60-е отношения между обществом и разведками были принципиально другими, чем сейчас. Тогда шла война, пусть и холодная, и спецслужбы решали, что общество должно знать об их играх, и запуганные избиратели во многом принимали эти условия игры.

Однако за последние 20-30 лет политическая ситуация изменилась, пространство для вопросов спецслужбам стало больше. Как американцы имеют право спросить, почему судебный процесс над шпионами, якобы серьезно угрожавшими нацбезопасности США, был сорван, так и российское общество должно задать вопрос: будет ли проведено расследование ошибок, допущенных внешней разведкой? Кроме того, стоит задаться вопросом, до каких пор ФСБ  будет считать суд объектом для мистификаций.

Это также повод задать вопрос правозащитному сообществу: где проходит граница между просто жертвами государственной машины и людьми, пострадавшими за свои убеждения.