Многоточие бегства
Русский писатель Лев Николаевич Толстой (слева) и личный врач семейства Толстых Душан Петрович Маковицкий. Ясная Поляна. 1907-1909 гг.
Сто лет назад, в ночь с 27 на 28 октября, 1910 года граф Лев Николаевич Толстой ушел из Ясной Поляны. Через десять дней после своего исчезновения, 7 ноября, он скончался на железнодорожной станции Астапово.
История последнего путешествия Толстого обросла множеством мифов. Одни видели в ней бегство навстречу смерти, другие — попытку слиться с народом, третьи — желание разрубить гордиев узел семейных отношений. Конечно, все эти версии могли не родиться вовсе: писатель имеет право на тайны, в которые посторонним людям неприлично соваться. Но Толстой, на свою беду, был слишком раскрученной фигурой. И пресса, уже тогда строившая многие публикации «на звездах», контролировала каждый шаг великого человека.
Вокруг Толстого как медийной персоны сложилось множество хармсовских по духу анекдотов, вроде такого: «Лев Толстой очень любил детей. Бывает, поймает маленького мальчика, посадит на колени, и гладит по головке весь вечер, и никуда не отпускает». Пародировалось «опрощение» и морализаторство писателя. В эпоху постмодерна, когда сама культурная вертикаль оказалась под подозрением, о Толстом можно услышать всякие, порой совершенно дикие вещи. Впрочем, это началось не сегодня. Еще в советской школе учили, что «зеркало русской революции» чего-то там недопонял, двоечник был, словом.
Образ Толстого связан не только с литературой, но и с Россией, с ее идентификационным кодом. Поэтому каждая мало-мальски серьезная работа о нем вызывает общественный резонанс. Из последних это недавно увидевшая свет книга Павла Басинского «Лев Толстой: бегство из рая», как раз посвященная знаковому уходу. Ее автор стал лауреатом престижной премии «Книга года», вошел в шорт-лист «Большой книги».
Это добротная документальная проза, немножко архаичная из-за обилия цитат. Не случайно Басинский «осовременивает» ее взятыми из арсенала актуальной журналистики словечками, вроде «эксклюзив» и «проект».
Эту книгу можно оценить как большой инвентаризационный перечень взаимоотношений Льва Николаевича и Софьи Андреевны, которая на шестнадцать лет была младше своего мужа. В ней много сочных деталей, пластики жизни, скандальных подробностей. Но в целом это далекое от желтизны, помнящее о ценностной шкале повествование.
Семья Толстых, отмечает автор, не была результатом случайного соединения двух любящих сердец или «брачного договора». Она была «проектом счастья». И первые пятнадцать лет счастье действительно было. С купюрами, с надрезами, но тем не менее. В это время Толстой пишет «Войну и мир» и «Анну Каренину», то есть свои лучшие художественные произведения.
Касаясь анатомии любви, Басинский отмечает, что Толстые читали дневники друг друга. Инициативу проявил Л.Н., ознакомивший таким образом юную Софью со своими любовными похождениями. В дневнике С.А. подобных вещей, конечно, не встретишь: увлечение композитором Танеевым в 1895-м носило чисто платонический характер. Зато в нем есть, например, такие пассажи: «У него играет большую роль физическая сторона любви. Это ужасно — у меня никакой, напротив».
Физиология брака в рассуждениях Л.Н. часто ставится на первое место; у мужчины возникает похоть, она растет, и после соития все повторяется снова. Таков алгоритм семейной жизни. Дети же оказываются побочным продуктом процесса.
После мировоззренческого кризиса конца семидесятых Толстой виртуально бежит из семьи. Жена не захотела разделить новые взгляды мужа, между ними выросла пропасть. Вскоре усадьбу наводняют «темные», последователи учения графа. Начинается возня вокруг завещания Толстого, которая продолжается до астаповской трагедии: толстовцы не подпустили к умирающему даже С.А.
В книге Басинского рассказывается о многих колоритных личностях, окружавших Л.Н.: тут и младшая сестра жены Танечка, и секретарь писателя Чертков, и крестьянин Михаил Новиков, который трудился на скромном клочке земли и писал прозу и статьи (расстрелян в 1937-м).
Не обошел Басинский тему отлучения Толстого и возможности его примирения с Церковью. Подробно описывает он последнее пребывание графа в Оптиной, череду случайностей, не позволивших ему побеседовать со старцами; его встречу в Шамордино с сестрой-монахиней.
Толстой искал Смысл, и в его поисках ушел слишком далеко от церковной ограды. Так что в определении Синода 1901 года ничего неправильного не было. Но зачем надо было вообще принимать подобное определение, не поддержанное даже Победоносцевым?
Позиция распростершего над Россией совиные крыла обер-прокурора Святейшего синода хорошо известна: «толстовцев» преследовать, но Толстого не трогать. Современный петербургский историк С.Л. Фирсов говорит, что Победоносцев был против опубликования синодального акта и оставался при своем мнении и после его выхода.
Синодальный документ, по-моему, был ошибкой. Он отрицательно сказался на взаимоотношениях Церкви и культуры, способствовал отходу от церковной ограды многих мыслящих людей. Церковь отлучает только своих, в приложении к Толстому понятие «свой» не подходит. Да, формально он числился членом господствующей конфессии, как числилось большинство верноподданных граждан Империи. Но если придерживаться такого формального принципа, Синоду следовало отлучить миллионы. Он не побоялся сделать архаический, фундаменталистский жест по отношению к великому писателю, и ничего не сделал с теми, кто действительно готовил кровавое месиво революции. В последующие годы Церковь не анафематствовала ни Сталина, ни Хрущева, организаторов страшных антицерковных кампаний. И даже молилась за них. А отошедшего от православного вероучения графа высекла публично, запретила молиться за него во время общественных богослужений. В этом есть какая-то неправда. Ведь Толстым двигала не только собственная гордыня, но и стремление показать церковные болезни, на которые он болезненным же образом реагировал.
Басинский высказывает предположение, что отлучение в какой-то степени было спровоцировано главой из романа «Воскресение», где описание литургии превращено в карикатуру. Но почему эти напечатанные в туманном Альбионе странички (в России цензура подобное не пропускала) вызвали у синодалов такую странную реакцию? Человек просто высказал свое частное мнение, так мне кажется. Никто не обязан был с ним соглашаться, пусть даже это мнение гениального писателя. Ведь когда он выступает в роли вселенского учителя, как заметил современный миссионер Александр Копировский, сразу оказывается, что здесь он не плохой и не хороший, он просто никакой.
Видимо, подписавший определение петербургский митрополит Антоний (Вадковский) сделал уступку фундаменталистам, требовавшим головы великого писателя. И глава из романа сыграла здесь свою роль.
Сам Толстой отнесся к синодальному определению спокойно. Басинский приводит его слова: «То, что я отрекся от Церкви, называющей себя Православной, это совершенно справедливо. Но отрекся я от нее не потому, что я восстал на Господа, а напротив, только потому, что всеми силами души желал служить ему».
Книга Басинского выглядит солидно, в ней больше шестисот страниц. Но читается она легко, потому что имеет четкую структуру, драматический сюжет — бегство и смерть, вокруг которых выстраивается все остальное.
О Толстом сегодня говорит весь цивилизованный мир. Если всмотреться в его образ, начинаешь понимать, что многие мучившие его проблемы имеют к нам самое прямое отношение.
