Речи высокопоставленных чиновников ценны порой тем, что так или иначе в них проскакивают намеки на проблемы, находящиеся в центре внимания власти, которые та будет использовать в своей политической стратегии. Таким представляется пассаж Д.А. Медведева о «расширении географии межэтнической напряженности» в стране, озвученный в сентябре на Ярославском международном экономическом форуме. В его докладе это место вдруг отзывается гулом реальных событий и напряжений.

Конечно же президент общим пафосом своей речи хотел сказать, что Российская Федерация является таким высокоорганизованным, свободным, демократическим государством, которое решает и решит на современном уровне эту болезненную проблему. Но так как подобные высокие ноты абсолютным большинством нашего общества воспринимаются как необходимая дань протоколу, то в остатке оказывается сама болезнь и ее-то стоит рассмотреть.

«Потоки внутренней миграции движутся в основном с юга на север», — обозначил Медведев. Но это усеченное описание. С юга на север со второй половины нулевых годов активно движутся не только внутренние мигранты, но и из «ближнего» зарубежья, из Средней и Центральной Азии. Уже с середины нулевых годов будничная, бытовая картина «северной», т.е. Центральной, Северно-Европейской и Сибирской, России резко стала меняться. Ее коренные области очевидным образом поразило обезлюживание и хозяйственное запустение. Это касается не только сельских местностей, где большие сельскохозяйственные площади еще с середины 1990-х превратились в пустоши, но и малых и средних городов, в которых невооруженным взглядом стали заметны перемены в демографическом составе населения и его быте.

Недавнее сообщение секретаря Совета безопасности Н. Патрушева о том, что к 2025 году население страны сократится «не менее чем» на 10 миллионов человек, — еще один сигнал, говорящий о критичности демографических перемен и о том, что Кремль, возможно, готовит ответ на этот вызов истории. Прежде чем перейти к характеристике давно ожидающейся реакции власти на этот процесс убывания из ее юрисдикции населения, обывательски всмотримся в бытовую сторону происходящего.

Россия в XX веке пережила три этапа демографической катастрофы. Революция политическая (1917 г.) привела и к революции антропологической, резко ухудшившей «человеческий материал» общества. С 1930-х годов, после коллективизации, индустриализации, голодомора и нового закрепощения населения, рождаемость в стране резко сократилась. Уже с половины 1960-х для специалистов и думающих людей стал очевидным приближающийся демографический обвал. Хотя в СССР выкладки на этот счет специалистов были доступны только в самиздате, но феномен советских писателей-деревенщиков дал возможность широким читательским кругам взглянуть на происходившее вымирание русской деревни и провинции. В 1960-1980-е гг. деревни неуклонно исчезали с лица нашей земли, мелкие и средние города костенели в прозябании и бедности. В. Астафьеву, Б. Можаеву и др. писателям-деревенщикам удалось показать взаимосвязанность процессов физического вымирания с нравственной деградацией общества, с забвением моральных принципов европейской культуры, к которой, несомненно, относится и культура русская. И данный процесс в постперестроечное время продолжал неуклонно развиваться.

Теперь, если проехаться от Москвы по Центральной России, бросается в глаза запущенность и пустота огромных территорий. А с половины 2000-х годов в провинциальных райцентрах и малых старинных городах почти повсеместно наблюдается одна и та же картина: большое количество энергичных мигрантов с юга. После разрухи начала 1990-х, когда в провинции повсеместно распались, закрылись или уменьшились в размерах предприятия-кормильцы, дававшие в основном работу местным жителям, после усыхания в малых городах учреждений культуры с их бесплатными еще недавно кружками и мероприятиями, главным центром притяжения остались городские продуктовые рынки.

Рынки всегда были на Руси своего рода клубом, местом общения, узнавания мира. Ну и конечно, именно здесь местные малые производители сельхозпродуктов и кустари сбывали свою продукцию по наиболее оптимальным для населения ценам. Конечно, стихия городских рынков сильно была подорвана советской властью. Но, как правило, даже в те времена сюда сходились и съезжались крестьяне и мелкие производители со всей округи и из близлежащих районов, а то и из отдаленных центров, ищущих рынки сбыта. Для горожан побывать на рынке означало возможность найти подешевле нужный товар, узнать, как живут люди, где и чем занимаются. С конца 1990-х картина стала резко меняться.

Мафии торговцев, захватившие рынки, при попустительстве местных администраций дали жесткий бой приезжавшим с товарами крупным производителям. Последних они заставили продавать им товар по бросовым ценам. А мелких производителей, этих переживших даже советские времена «частников», то есть бабушек, кормящихся с приусадебного участка, хозяйственных крестьян-фермеров из близких к городам деревень, выдавили с территорий рынков на «пятачки», на околорыночное пространство под открытым небом. Тем самым привычное разнообразие (и человеческих лиц, и товаров) городских продуктовых рынков стало сходить на нет. Это послужило дополнительным толчком для повсеместного повышения цен на продукты. Основными торговцами на рынках стали в основном мигранты с юга. Именно в их руках оказались торговые точки на рынках. Когда в 2007 г. вышло распоряжение Путина о введении квот на количество мигрантов-продавцов, занятых на продуктовых рынках, оно вскоре, странным образом, привело к еще большей их там концентрации. За спинами наемных продавцов из местных жителей непременно стоит хозяин из какой-либо кавказской республики или ближнего зарубежья (Азербайджана, Таджикистана, Узбекистана и т.д.).

То, что продавцы с юга монопольно владеют в России торговлей восточными и южными продуктами, не вызывает удивления, это связано с традицией и понятно для массового сознания. Но когда в их руках сосредоточилась основная масса производимых российской деревней продуктов, это вызывает оторопь. На подмосковном рынке, регулярно посещаемом автором этих строк, уже несколько лет мигранты-южане стали, к примеру, монопольными торговцами даже таких местных овощей-брендов, как картошка, морковь, репчатый лук, свекла, тыква и т.п. Причем схожая картина наблюдается по всей Центральной и собственно Северно-Европейской России, от Москвы и Подмосковья до какого-нибудь маленького Углича или Лальска.

В данном случае это говорит не столько об отсутствии у жителей промышленного «севера» инициативы или предприимчивости, сколько о разрушенных в современной России торговых коммуникациях, а также о чрезмерных поборах за торговые места (в Подмосковье, к примеру, от 800 до 1000 рублей в день с одного места). Постсоветской бюрократии на местах (и вот уже 20 лет — срок большой и показательный!) выгоднее иметь дело со сплоченными группами южных торговцев-мигрантов и отдавать в их руки оптовую рыночную продуктовую торговлю. Выгоднее с ними договариваться и получать различного вида «компенсации» за административную поддержку в битве за места, за возможность перекупать на корню основные продукты, привозимые местными производителями. Такое положение дел создает в самом низу народной жизни большие взрывоопасные напряжения. Но это лишь часть острых проблем, вызываемых миграцией с «юга».

Еще одна взрывоопасная проблема: культурная и бытовая адаптация мигрантов.

За 70 лет существования СССР государственно-партийная машина перемолола народы, входившие в красную империю, в некую достаточно обезличенную и бесправную государственную общину. Однако составные части этой общины к условному рубежу августа 1991 года подошли в различном моральном и культурном состоянии. «Южане», жившие практически в более моноэтническом составе, имевшие некие привилегии, как нацменьшинства, сумели частично сохранить традиционные ценности, в то время как собственно русские, наиболее перемолотые тяглом индустриализации, почти утратили связь со своей духовной и культурно-бытовой традицией. «Северяне» в большей степени прошли воспитание цивилизационным ликбезом, хоть в какой-то мере привыкли к правовой культуре, пусть и зачаточной, но они также в значительных масштабах утратили психофизическую энергию, лишились всякой веры и приобрели усталый и циничный взгляд на жизнь. Казалось бы, миграционные потоки так или иначе должны испытать влияние той культуры, в которую они приходят, переплавляться в ней. Однако в случае с постсоветской Россией мы имеем опасный парадокс. Ее граждане являются носителями элементов некоего суррогата индустриальной и постиндустриальной городской культуры, почти лишенной связи с исторической духовной, религиозной и культурной традицией. А поэтому обессиленной и не имеющей энергии для того, чтобы миссионерским образом воздействовать на представителей других культурных миров. Советская власть в черном теле держала российскую интеллигенцию и технических спецов, которые в евразийском пространстве были призваны историей играть роль миссионеров духовной и светской культур восточно-европейского образца. Нынешняя власть продолжила советскую политику унижения статуса гуманитарной, научной и религиозной интеллигенции. В результате сейчас мы имеем в «северной» России сосуществующие этнические землячества, чуждые друг другу культурно и цивилизационно, разно ориентированные в религиозном и ментальном отношении, в бытовых привычках и мировоззренческих подходах к реальности.

Такое опасное положение дел говорит не только о пагубности советской межнациональной и культурной политики, за которую мы будем расплачиваться еще долгое время, не только об отсутствии таковой в постсоветский период. Оно свидетельствует еще и о том тупиковом направлении национальной и цивилизаторской политики, которое нынешняя российская власть может перенять у советских предшественников. В советском XX веке колонизируемый и эксплуатируемый правящей бюрократией «простой» народ был бесправной, дешевой рабочей силой. Его насильственным образом держали вне правовой культуры, дабы удобнее и дешевле использовать в своих целях. Власть постоянно поддерживала людей в состоянии разобщенности друг с другом, в состоянии постоянной внутренней войны одной части народа против другой. Поначалу, с 1917 года, деревня воевала против города (до 1928 г.), затем город воевал против деревни (1928—1960 гг.), потом наступил период стагнации и города и деревни. Фронт проходил и по таким линиям: люмпены воевали с собственниками; низы, разжигаемые компартий, — с интеллигенцией; национальные группы находились в состоянии тлеющего недоброжелательства друг к другу. Власть разделяла всех и господствовала.

Сейчас у правящих кругов России велико искушение использовать все увеличивающиеся потоки мигрантов с юга, неприхотливых, не претендующих на защиту законом, привыкших к праву грубой силы, для того чтобы использовать их в борьбе с «титульным» народом, так или иначе связанным с европейской правовой культурой. Следует надеяться, что у российской элиты хватит разума и политической воли, чтобы отсечь искушение подобными «технологиями власти». Если же эта политика будет взята на вооружение и применена к целям модернизации и новой индустриализации, то, несомненно, проект «Россия» будет окончательно и навсегда погублен.