На события в Южной Осетии Кремль реагирует на удивление формально и как-то даже вымученно. Он вообще в кампании принимал участие так, словно давал понять: Южная Осетия — это не Абхазия,  преемник назначен, результат предопределен, а если даже и случится сбой, то тоже не беда, потому что плохих преемников у Эдуарда Кокойты быть просто не может.

Кремль мог себе позволить роскошь не переживать по поводу выборов.  Выборы по соседству больше не приносят головную боль, будь то Абхазия или Киргизия — Москва уже не переживает, будто открыла для себя ту простую истину, что чем меньше страдаешь, тем благополучнее результат, и даже ужас перед цветными революциями она имитирует не очень убедительно. После того как амбиции Эдуарда Кокойты остаться на третий срок были обузданы, путаница в вопросе, кто от кого больше зависит, Кокойты от Кремля или Кремль от Кокойты, стала считаться преодоленной.

Но, как оказалось, ошибочно. Югоосетинский президент  знает Москву несколько лучше, чем Москва югоосетинского президента.

Непонятно только одно: почему Эдуард Кокойты так переоценил свою удачливость и  продолжал верить, что ему удастся убедить Москву в исторической ценности своего третьего президентства.     Он ведь не мог не понимать главного: того, что инициатором и основным бенефициаром августа 2008 года был именно он, Москва не забыла. И с тех самых пор терпеливо дожидалась момента, когда можно будет безболезненно избавиться от столь беспокойного партнера. Она все знала. Кроме одного: как действенна в очередной раз окажется та простая технология, которую Кокойты с несвойственным ему изяществом повторил по отношению к Москве уже бог знает в который раз.  

Кокойты раз за разом добивается одной простой вещи: он вынуждает Москву  решать его личные политические проблемы. Которые он себе успешно создает, ибо его политический стиль другого не предполагал и не предполагает. Первые три года его первого президентства вывели на качественно новый уровень те процессы, которые начались вместе с самой югоосетинской независимостью. Те, кто не был отстрелен после победы, у кого была возможность и кому не повезло быть приближенным к власти и, стало быть, к финансовым потокам, предпочли перебраться к историческим родственникам в Северную Осетию. Те же, кто остался, постепенно вживались в тот единый народнохозяйственный организм, в рамках которого Тбилиси был ближе, чем Владикавказ, грузинский лари имел смысл не меньший, чем рубль, хотя бы потому, что сотовая связь тоже была грузинской, а с окраины Цхинвали каждые 20-30 минут отходила маршрутка в Тбилиси или в Гори. 

Все это имело вполне политэкономический смысл, поскольку единственной, хотя и достаточно эффективной формой выживания Южной Осетии в то время было ее существование в форме огромного офшора. Трасса, соединяющая Южный Кавказ с Россией, стала шелковым путем местного значения, а знаменитый Эргнетский рынок на границе — вполне по тем временам прозрачной — между Грузией и Южной Осетией  успешно кормил обе стороны забытой к тому времени  линии фронта и служил символом мирного сосуществования. Однако грянула революция роз, Михаил Саакашвили одной из форм наведения порядка в Грузии счел учреждение таможенной дисциплины на рубежах Южной Осетии. Единое экономическое пространство было разрушено, и тогда Цхинвали в лице Эдуарда Кокойты сформулировал Москве выбор со всей прямотой: либо она как-нибудь наказывает тбилисского  нарушителя офшорной конвенции, либо пусть берет возмещение убытков на себя. Иначе — явственно слышалось в сгустившемся воздухе — в чем смысл нашего братства, нашей общей победы и нашего геополитического единства? И если на подобные вопросы Александра Лукашенко Москва уже научилась отвечать с желчной улыбкой, то здесь все было сложнее, потому что слишком много уже было сказано слов про НАТО, Кавказ и конечно же «Аль-Каеду».

Не надо рождаться политическим провидцем, чтобы понимать, насколько запрограммированной оказалась логика России в Южной Осетии и Абхазии на долгие годы. Но оказалось, что вполне достаточно быть Эдуардом Кокойты, чтобы сделать на этом  знании довольно долгую и  успешную  политическую жизнь.  Кремль обреченно потянулся в расставленную ловушку.

К 2008-му  Кокойты эффектно довел Южную Осетию до ручки.  И только опасность войны, о которой все более неустанно и уверенно говорил Кокойты,  примиряло подотчетное население с фактом его существования. Оставалось узнать мнение Москвы. Ей снова  был предложен  тот же небогатый выбор, и Кокойты знал, что тандему отступать некуда.

За три года после печальных событий Эдуард Кокойты с присущей ему последовательностью сделал с республикой то, что не смогла бы сделать и более серьезная война. Положение президента, который  вовсе не считал себя хромой уткой,  казалось еще более плачевным, чем в памятном августе: и тот август, и все, что было после него, пополнило общий счет до критических размеров, а воевать больше было не с кем. Словом, спасти могло только одно: выборы по-российски, или этакая «Красненькая речка» по-югоосетински, и Кокойты продолжал верить в то, что ему удастся снова уговорить Москву. Возможно, свою звезду он по-прежнему связывал с умением задать простой вопрос про все тот же исторический выбор. Мучительность ответа теперь была усугублена опять же августом, когда любой мог спросить, за что же воевали.

 Но Кокойты на этот раз в своей уверенности не просто ошибся — он ошибся с таким опозданием, что на разработку альтернативной игры времени уже не было.

Сообщив Кокойты о своей непреклонности, Москва, между тем, словно в благодарность, а может быть, из сожаления, позволила ему в последний раз покуражиться. На организацию выборов без своего участия ему был дан полный карт-бланш — с одним-единственным ограничением:  имя победителя было известно заранее, и свое мнение об Анатолии Бибилове президенту  предлагалось оставить при себе. Сказать, что Москва так уж долго и кропотливо подбирала человека, которого представила Эдуарду Кокойты в качестве преемника, было бы преувеличением.  То, что в других случаях выглядело бы недостатком, в югоосетинских условиях смотрелось политическим идеалом. Не бог весть  какой выразительный политик, без особых амбиций и, судя по всему, политических дарований, не имеющий в республике особых связей, равноудаленный и от Кокойты, и от оппозиции. После своенравного Кокойты о таком человеке во главе такой республики можно было только мечтать.

Задание Кокойты было дано, и в готовности Кокойты это задание исполнять можно было не сомневаться, потому что любой другой победитель  (гипотезы о победе его личного кандидата не рассматривались по причине всенародной  ненависти к президенту) сулил президенту куда большие неприятности.

Всю эту игру сломало упрямство Кокойты. И его  умение играть до конца. И даже странно, что российское руководство, исповедующее дворовой стиль власти, так недооценило  своего партнера. Во дворе ведь  всегда есть не самый сильный и даровитый, но самый отчаянный, знающий, что нужно всего лишь соблюдать на одно правило меньше, чем самый опасный из противников. Если не помогут кулаки, зубы, удар в спину или старший брат,  поможет камень. Не камень — так нож. Не нож — так что-то еще, и лучше всего правил не соблюдать вовсе, ибо только это может навести на противника необходимый ужас.

Кокойты идет до конца. И  в этом  он абсолютно предсказуем, и если кому-то это не очевидно, то лишь по причине слабого представления о том, что значит идти до конца. К тому же в Москве всерьез уверовали в то, что Кокойты защищается.

А он нападал.

В Москве думали, что он будет играть против соперника  назначенного ему фаворита. А он, оказывается, играл против всех.

Москва ведь считала дело решенным не только потому, что верила в победу своего ненавязчивого избранника. Кто бы ни победил, это ей ничем не грозило, потому что любой, кто становился президентом, автоматически становился своим. Ни один из соискателей не мог  и не хотел того, с чем шел в 2005 году на  выборы в Абхазии  покойный ныне Сергей Багапш. Там уходила эпоха. За  Багапша  проголосовала та Абхазия, которая хотела хоть сколько-нибудь независимых от Москвы продолжений, и этого хватило для победы. А поскольку все это происходило после «революций» в Тбилиси и в Киеве, Москва увидела в происходившем что-то цветное, и была права.

В Цхинвали ничего похожего нет, и Москва прекрасно знает цену каждому из соискателей. Алла Джиоева честно говорит о себе, что она не ангел, и кто, как не Москва, знает, что ангелов не бывает, особенно в Южной Осетии. Москва не хуже каждого кандидата знает,  что все соперничество носит исключительно местный характер, все — суета вокруг распила, и если бы нашелся здесь  автор хлестких лозунгов, он бы сказал «Жулики против воров», и Южная Осетия бы понимающе улыбнулась — вместе с большинством кандидатов.

Но Эдуарду Кокойты удалось невозможное: он смог придать этому простому действу тот самый абхазский оттенок:  кандидат Кремля проигрывает, стало быть, это бунт, который надо вместе, как в 2008-м, подавить. Слова о том, что голосовать против кремлевского кандидата — неуважение и неблагодарность, никого не убеждают. Но в республике начинается гражданское противостояние. Ради этого проливали кровь три года назад? — задается вопрос, и задается он, понятно, не своим, которые все знают, а Москве, которая знает не меньше, но ответить не может.  У нее нет того ответа, который, возможно, уже так хочется дать. Что все эти крапленые карты она знает наизусть с самого 2004 года, а то и раньше. Что она уже догадалась, как в очередной раз провел ее Кокойты, и все заинтригованные зрители ждут ее хода, а хороших ходов, оказывается, теперь нет у нее, а вовсе не у Кокойты, как было принято считать.

И уже не так важно, кто станет президентом и чем вообще все кончится. Это никак не повлияет ни на отношения с Москвой, ни на судьбу выделяемых денег, ни вообще на странную югоосетинскую независимость. Москва проиграла эти выборы не потому, что пожала прилюдно руку человеку, который уступил 16 процентов. Дело в другом: Москву спросили, несет ли она по-прежнему ответственность за все, что здесь происходит? Если несет, то почему не может справиться с Кокойты? Если нет, то что делать с 2008-м?

Москва отвечает неохотно. Где-то даже вымученно. 

Фотографии РИА Новости