Бывший кандидат в президенты Белоруссии Андрей Санников, осужденный на пять лет колонии, написал прошение о помиловании. Об этом журналистам рассказала его жена, корреспондент «Новой газеты», автор «Ежедневного журнала» Ирина Халип, которой удалось добиться свидания с Санниковым. По ее словам, Санникова вынудили написать это прошение президенту Александру Лукашенко под пытками. При этом прошение было написано еще в ноябре, а в декабре белорусский лидер на пресс-конференции заявлял, что может помиловать осужденных за участие в акциях протеста 19 декабря 2010 года в Минске, если они к нему обратятся с такой просьбой.

По просьбе «Ежедневного журнала» Ирина Халип рассказала о некоторых подробностях свидания с мужем и своей повседневной жизни в атмосфере слежки и постоянного давления.

Вы говорите, что прошение о помиловании — «отмазка для журналистов». В чем ее смысл в таком случае?

Журналисты задают Лукашенко вопросы: почему, мол, вы не освобождаете политзаключенных, невинно осужденных? Он отвечает: потому что они прошения не пишут. Вот напишут — домой пойдут. Лукашенко говорил об этом в конце декабря, в то время как из моего мужа пытками и угрозами убийства меня и нашего сына выбили это прошение 20 ноября, за месяц до того. Если бы целью Лукашенко было именно добиться написания заключенными прошения, неужели он не воспользовался бы этой бумажкой для удовлетворения собственного эго и не размахивал бы ею на пресс-конференции с криками: «Вот видите! Они признают свою вину! Они признают, что они бандиты! Они уже в ногах у меня валяются!» Но он даже не намекнул на то, что это прошение уже написано.

Более того, именно после того, как мой муж написал прошение, к нему перестали пускать адвокатов и от него перестали уходить письма. Он все это время в каждом письме пытался об этом сообщить адвокатам, мне, своей матери, но его полностью изолировали, и давление на него стало еще сильнее, чем раньше. Поэтому единственный вывод, который я могу сделать, что цель Лукашенко — не выпустить политзаключенных живыми.

Как вам удалось в этот раз добиться свидания? Ведь вам много раз отказывали, и вы некоторое время даже не знали точно, где содержится ваш муж.

Я не знаю, почему мне вдруг разрешили свидание. Несколько месяцев мне говорили «нет», без всяких оснований. Просто — считают нецелесообразным. А тут вдруг разрешили. Может быть, у этого фашистского режима возник какой-то новый сценарий, им зачем-то нужно, чтобы я увидела мужа. Или все это время они его скрывали, потому что ждали, пока сойдут следы пыток. В любом случае Андрей ничего не мог сказать о том, что с ним происходило все это время. Все стороны были предупреждены, что свидание проходит под аудио- и видеозапись, причем не просто записывается, а прослушивается в онлайн-режиме, и если, не дай Бог, он попытается рассказать, что с ним творится, то встреча будет прервана, и больше никто не получит к нему доступа. Поэтому до сих пор мы не знаем, каким именно издевательствам и пыткам он подвергался и подвергается. Единственная фраза, которую он смог мне сказать: «Моя отсидка закончилась в сентябре, с сентября начались пытки». Я не задавала никаких лишних вопросов, сказала ему: «Говори то, что считаешь невозможным». Андрей ответил: «Я ничего не могу рассказывать».

Сколько продолжалось ваше свидание?

Два часа. Но мы говорить исключительно на бытовые темы. Только уже на прощание Андрей приложил к стеклу записку, и я смогла прочитать: «Речь идет о спасении жизни. Меня могут убить в любой момент».

При встрече кто-то присутствовал?

Да, сидел сотрудник администрации колонии, хотя это совершенно противозаконно.

Адвокатов к нему по-прежнему не пускают?

Адвоката пустили один раз, накануне нашего свидания. На тех же условиях — сказали, что встреча будет происходить в присутствии администрации, и если разговор выйдет за рамки обсуждения надзорных жалоб, встреча закончится, и больше никаких свиданий с адвокатами у Андрея не будет.

Оказывается ли давление на вас в повседневной жизни?

Конечно! Постоянно. Начнем с того, что даже по приговору суда моя нынешняя отсрочка исполнения наказания — это то, что на Западе называется домашним арестом. В десять часов вечера я обязана быть дома, ко мне приходит милиция проверять, дома ли я. Женщина с маленьким ребенком обязана поздно вечером открывать дверь. Я не могу не открыть дверь, даже из соображений безопасности собственного сына. Каждый понедельник я должна отмечаться в милиции, не имею права даже выехать из города в соседнюю деревню, условно говоря. Мой электронный почтовый ящик взламывают. Взламывают самый популярный новостной сайт «Хартия’97», полностью уничтожают весь контент, а вместо этого публикуют свои гебешные истории, например: «Санников не пишет домой, потому что его жена изменяет ему с криминальными авторитетами». Взламывают электронный ящик моего отца и от его имени рассылают всю эту гебешную херню. По белорусскому телевидению рассказывают, что у меня дома воровская «малина». Главное, о чем меня просил Андрей, это чтобы я не обращала внимания на гебешные провокации. Я его прошу о том же.

Разрешается ли вам встречаться с представителями иностранной прессы, иностранных государств?

Само собой, я с ними со всеми встречаюсь. Но уже двое российских журналистов после встречи со мной были ровно через пять шагов задержаны и вышвырнуты из страны как лица, представляющие угрозу государственной безопасности. Я имею в виду корреспондента телеканала «Дождь» Родиона Мариничева и корреспондента «Московского комсомольца» Игоря Кармазина. С Кармазиным получилось вообще довольно смешно. Мы сидели с ним в центре города в кафе, и он говорил: «Ирина, вы пытаетесь меня убедить в том, что у вас люди в штатском ходят по городу и могут любого схватить. Но это же не так, посмотрите, все нормально!» Когда мы с ним попрощались, через пять шагов к нему подошли люди в штатском и затолкали в машину. Потом, уже оказавшись на территории России, он мне позвонил и сказал: «Я только теперь понял, что вы имели в виду». С иностранными журналистами я назначаю встречи чаще всего у меня дома — тут уже нет вероятности, что люди в штатском сидят за соседним столиком. Когда я иду в посольство западного государства на встречу с послом, у ворот обязательно стоит человечек в штатском с видеокамерой. Это же замечали и родственники других политзаключенных. Что принципиально нового они могут снять? Понятное дело, что ничего. Но это просто напоминание, что «старший брат следит за тобой».

Как вам кажется, есть ли какие-то способы бороться с тем, что происходит, кроме огласки?

У евреев в гетто, наверно, тоже были какие-то способы борьбы. Кому-то даже что-то удавалось, можно вспомнить про восстания. Кроме силовых методов, по-моему, других уже нет. Но белорусское общество к этому еще не готово. Пытаться добиваться соблюдения закона, играя по правилам, невозможно.

Фотографии РИА Новости