Искусительный все-таки в этом году выдался Великий пост у православных: поствыборные игрища, квартирные суды и суды с детским реабилитационным центом, скандальные инциденты. Вот и в Вербное воскресенье какой-то чудак отметился в патриаршем Богоявленском (Елоховском) соборе: разделся до трусов и побежал к алтарю. Хорошо, что его вовремя остановили.

С амвонов многих церквей в качестве великопостного довеска зазвучали речи об агрессивном либерализме. Благо Высший церковный совет Русской православной церкви выпустил соответствующее воззвание. Ой, хочется, очень хочется церковным топ-менеджерам перевести стрелки на внесистемную оппозицию. Не могут они все еще поверить до конца, что путинцы элементарно опускают их. Разводят по полной программе. 

За всей этой кутерьмой как-то забывается, что Церковь живет вовсе не социальными разборками, а глубиной и свободой. Что под толстой  закаменевшей корой движутся, как утверждал еще в советские годы о. Всеволод Шпиллер, живые соки. И что ради них, а не ради маскарада «новой церковности» люди приходят в храм.

Сейчас, после окончания Великого поста, наступила Страстная неделя. И хочется на какое-то время забыть о церковных дрязгах и погрузиться в память Церкви, в то, чем живет христианская община.

И снова, как год назад, мы оказываемся на улицах предпраздничного Иерусалима, снова переживаем события, которые происходили после Вербного воскресенья, после торжественного входа Господня в Иерусалим.

В первые дни (как это, наверное, было и тогда) беда еще почти совсем не чувствуется, и нам нетрудно поверить, что ученики, которым уже не раз и не два говорилось «Сыну Человеческому надлежит быть преданным в руки людей грешных и быть распятым», продолжают думать, что если это и будет, то никак не сейчас, а когда-нибудь потом. Ведь нелюбовь фарисеев, книжников и священников ко Христу была ничуть не меньше и до этих последних дней, а все-таки дело как-то обходилось. И только к среде становится понятно, что изменилось. Среди двенадцати учеников появился предатель.

В течение практически всего церковного года среда остается постным днем именно в воспоминание о предательстве. Сколько бы ни создавалось изысканных литературных легенд в попытке ответить на вопрос — как это могло придти ему в голову, как могло лечь на сердце? — образ Иуды далек от  романтического ореола. И когда на следующий день, в четверг, церковь вспоминает последнюю общую трапезу Учителя со своими учениками, когда, слушая чтение Евангелия, мы вновь и вновь как наяву видим все еще ничего не понимающих учеников и уже знающего свою страшную завтрашнюю участь Иисуса, когда слышим слова «Один из вас предаст Меня», мы не можем вслед за апостолами с ужасом перед самой этой возможностью и в то же время с ощущением слабости и непредсказуемости своей души не сказать: «Не я ли, Господи?».

Воспоминание Тайной вечери — это память о последней радости, еще состоявшейся здесь, на земле, для Иисуса. И каждый год после литургии в чистый четверг кажется, что эта радость сопровождает и нас, даже когда мы уже вышли за порог храма, но только чуть-чуть. А дальше будет Гефсиманский сад, и молитва до кровавого пота, и заснувшие ученики, и толпа народа с мечами и кольями, и поцелуй Иуды. И потом еще как-то можно говорить друг с другом о неразумной горячности Петра, не рассчитавшего свои силы, бросившегося вслед за Учителем и не заметившего своего поспешного отречения — «я не знаю этого человека», если бы Христос не обернулся и не глянул на него с кротким упреком. Но о том, что было дальше, можно только молчать. Или читать почти протокольные, сдержанные слова Евангелия, как это и делается в церкви в день крестных страданий Христа, в «Пасху крестную», которая когда-то была не меньшим днем, чем Пасха воскресная, и которая до сих пор остается в западной христианской традиции главным воспоминанием этих дней.

Церковная память утверждает нас в верности до конца, в смерти и воскресении. Она говорит о том, что человек должен жить всегда набело. Это иллюзия, что вот, наговорил имя рек ради превратно понимаемой пользы церковной глупостей, наштамповал воззваний, надавал по шее правым и виноватым. А потом как ни в чем не бывало развернулся на сто восемьдесят градусов и начал с чистого листа. Без покаяния. Без сожаления, что устроил дикие дела в Церкви. Это в советском мультике легко расстаются с прошлым: «Если вы обидели кого-то зря, календарь закроет этот лист». Не закроет, если не приложить к этому усилий. Может вообще не закрыть, потому что черновик отменен, остался в другой эпохе.

Я это все говорю в связи с карнавалом «новой церковности». Но не будем дальше об этом. Не то время.