Мы живем в стране с перевернутым правовым сознанием. Нас бы очень удивило справедливое решение суда, ведь мы давно привыкли к решениям несправедливым. Кажется, что иначе и быть не может. Парламент не место для дискуссий, суд не место для справедливости!

Если бы Пермский краевой суд вынес 4 марта естественное и справедливое решение об отсрочке исполнения приговора для Алехиной, все присутствующие в зале суда были бы в шоке. Мы не привыкли к гуманности и справедливости.

Тем более не привыкли к ним судьи. Вероятно, эти понятия вообще не из их лексикона. Они говорят на другом языке и вряд ли вообще задумываются над смыслом правосудия. При этом качество судебных процессов по делам Алехиной, что в Березниках, что в Перми, было на порядок выше, чем в Москве. Заседания были по-настоящему открытыми, журналистов и публику пускали без ограничений. 4 марта один из фотокорреспондентов бегал по всему залу суда со своим фотоаппаратом, снимал, и никто не пытался ему помешать. Приставы были вежливы, а иногда даже предупредительны и доброжелательны. Впрочем, местные наблюдатели утверждают, что обычно все обстоит гораздо хуже, а разгул демократии вызван исключительно приездом иностранных журналистов и московской публики. Возможно, «потемкинская деревня», что тоже в отечественных традициях.

4 марта коллегия из трех судей рассматривала апелляцию на решение суда г. Березники об отказе в отсрочке исполнения приговора Алехиной. Коллегия была замечательно сбалансирована. Председательствующий своим вкрадчивым тоном и с неизъяснимой для суда вежливостью осведомлялся у сторон, и особенно у Алехиной, все ли в порядке, все ли всем понятно, а при возражениях миролюбиво наклонял голову и понимающе хлопал глазами. Алехина, которая разговаривала с судом по видеосвязи из своей колонии в Березниках, сидела, как обычно, за своим столом и председательствующий, упаси боже, не приказывал ей давать ответы стоя. Он мягко и настоятельно просил: «А давайте, пожалуйста, еще раз вместе с вами встанем, и скажите мне…». При этом Алехина вставала, а сам он, разумеется, оставался сидеть.

Второй судья, помоложе, смотрел на все с удивлением и любопытством, как смотрят дети на какие-то серьезные занятия взрослых. За весь процесс он не произнес не единого слова, не считая перешептыванья с другими судьями при совещании на месте. Зато третий судья — молодящаяся полная блондинка в такой же, как у всех, черной мантии — была необыкновенно разговорчива. Она сначала докладывала суду дело, а потом проявила инициативу, решив доказать, что Алехина не может рассчитывать на отсрочку приговора.

— Вам известно, какие обязательства накладывает на вас отсрочка приговора? Адвокат разъяснил вам это? — расспрашивала Алехину судья.

— Да, конечно, — отвечала Маша.

— А вы понимаете, что, освободившись временно от отбывания наказания, вы должны будете встать на путь исправления? — гнула свое судья.

— Я не намерена нарушать закон, — отвечала Маша. — Я никогда его не нарушала.

— Нет, но вы собираетесь встать на путь исправления? — не унималась судья.

Ответить на этот вопрос было и легко, и трудно. Легко потому, что не было события преступления, нет причин и исправляться. А трудно оттого, что на какое-то мгновение могло показаться, что от этого ответа зависит решение суда. Легко ли сказать «Не собираюсь исправляться» и поставить точку в деле? Разумеется, Маша понимала, что все это лишь судейские издевательства и игра на нервах, но самому уничтожить всякую надежду на положительный исход дела не так-то просто. Многие в похожих ситуациях этого искушения не выдерживали.

Маша выдержала. Она опять попыталась объяснить, что никогда не нарушала закон, но судье нужно было от нее только одно: согласие встать на путь исправления. После чего в отсрочке ей все равно отказали бы! В конце концов Маша очень внятно объяснила, что не видит, как могла бы исправляться. После этого судья от нее отстала.

Весь процесс длился часа полтора. В самом начале Маша попросила дать ей десятиминутное конфиденциальное свидание с защитниками, и суд объявил перерыв. Судебный пристав повел нас с Оксаной Даровой по этажам и коридорам фешенебельного здания суда, и наконец мы остановились перед комнатой с надписью «Кладовая вещественных доказательств». Мы переглянулись: если нас собираются оставить здесь в качестве вещественных доказательств, то, значит, процесс затянется надолго. Однако кладовка была пуста, и только на маленьком столе стоял видеотелефон, по которому мы с Машей и поговорили.

За полтора часа защита успела привести все свои аргументы, а суд огласить те материалы дела, которые стороны сочли важными. Состязательности в процессе не было. Прокурор Ташкенов, знакомый нам еще по Березникам, по существу не возражал, и даже против заявленных нами ходатайств ничего не имел. Ему было все равно. Он заранее знал исход процесса. Лишь отвечая на вопросы председательствующего, он повторял, что решение суда первой инстанции законно и обоснованно, а наша апелляционная жалоба удовлетворению не подлежит.

Знали о неизбежном решении суда и мы. Знала Маша. Поэтому никто не удивился, когда после недолгого совещания суд постановил жалобу отклонить, а решение березниковского суда оставить в силе.

После суда мы с Даровой поехали к Маше в колонию, на свидание. Маша не была особенно расстроена, но, я бы сказал, раздосадована. Обидно тратить столько усилий совершенно впустую. Кроме того, даже понимая заранее, каким будет вердикт суда, окончательно убить в себе надежду на чудо все-таки трудно.

Поэт и бард Юлий Ким в своей песне «Адвокатский вальс», посвященной знаменитому диссидентскому адвокату Софье Каллистратовой, писал:

Конечно, усилия тщетны

И им не вдолбить ничего:
Предметы для них беспредметны,
А белое просто черно.

Судье заодно с прокурором

Плевать на детальный разбор,
Им лишь бы прикрыть разговором
Готовый уже приговор.

Однако адвокатам пережить отказ в справедливости легче, чем зэку. Это их профессия, а отчасти и наше общая привычка. Маша Алехина, как когда-то и диссиденты, выступает адвокатом зэков. Она побуждает их отстаивать свои права. В том числе и в суде. Поэтому, как это ни трудно, ей тоже приходится привыкать к отчетливо видимой безнадежности.

Это ей адресует Ким еще из советской эпохи последние строчки своего вальса:

Ой, правое русское слово —
Луч света в кромешной ночи!
И все будет вечно хреново,
И все же ты вечно звучи!

Фото ИТАР-ТАСС/ Митя Алешковский