Мюнхен, Мезеберг, Меркель
Не буду утверждать, что в российско-германских отношениях наступил поворотный момент. Пока это, к счастью, не так. Но время объясниться однозначно наступило — после всего того, что было высказано в России в адрес Берлина и лично госпожи канцлер в контексте недавнего кипрского кризиса и после «проверки» российских отделений фондов двух ведущих немецких политических партий. Поэтому в Ганновере Владимиру Путину и Ангеле Меркель, даже если бы они того очень захотели, вряд ли удалось бы ограничить встречу обсуждением заманчивых перспектив «особого партнерства».
Впрочем, не было бы Кипра и фондов, вылезло бы что-нибудь другое. Потому что напряжение висело в воздухе уже давно. И в этом смысле последние действия российской стороны неудивительны. Здесь просто вдруг осознали: «И ты, Брут!». А вот причины изменений в немецкой позиции заслуживают более подробного рассмотрения. Многое должно было произойти, прежде чем отношение к России как к приоритету, причем не только в восточной политике Германии, но и глобально, сменилось ее восприятием в качестве проблемы: источника коррупции, порождающей запрос на разного рода офшорные «прачечные», а то и силы, работающей на подрыв деловых устоев сегодняшней Европы в целом.
Традиционно германские подходы к современной России определял бизнес. В последние лет десять ему активно противостояло правозащитное сообщество, которое достаточно критически относилось к внутренним процессам, происходившим в России, и предупреждало, что нормативная пропасть между Россией и Европой, которая становилась все шире, рано или поздно скажется негативно на двусторонних отношениях. Но реальной дискуссии не получалось, и доминировал все равно бизнес. В конце концов, политики на сегодняшнем Западе склонны чрезвычайно внимательно относиться к людям, создающим рабочие места и платящим налоги. Плюс у бизнеса были союзники в среде бюрократии, связанной с внешней политикой. Кто-то в этой среде считал правильным добиваться партнерства с Москвой любой ценой в силу убеждений или инерции. Кем-то двигало нередкое среди западных дипломатов нынешнего поколения стремление к компромиссу во имя компромисса, которое заслоняет собственно интересы и заставляет винить исключительно себя в том случае, когда точки соприкосновения никак не находятся. Но так или иначе, под тем или иным идеологическим или риторическим прикрытием, бизнес был превыше всего. А ради дела, почему бы и не назвать Россию «демократией чистой воды», как это однажды сделал тогдашний канцлер Герхардт Шредер.
Надо заметить, что общественное мнение было настроено в адрес сегодняшней России скептически уже довольно давно и оценок бывшего канцлера не разделяло. Так, например, согласно ежегодным опросам Всемирной службы Би-Би-Си, немцы последовательно воспринимают международную роль России намного хуже, чем в среднем по миру, и, к слову, наряду с французами, наиболее радикально среди исследованных стран — членов ЕС. В опросе 2012 г. соотношение негативных и позитивных оценок составляло 54 к 18 процентам. А непосредственно после конфликта России с Грузией доля негативных оценок вообще вырастала до 70, а позитивных – падала до 12 процентов. Но понятно, что во внутриполитическом контексте все это никакой роли не играло, а потому до поры до времени и на внешней политике Германии не отражалось.
Постепенно, однако, скепсис все-таки захватил и экспертное сообщество, и значительную часть политического класса. Как в своей недавней работе отметил Ханнес Адомейт, авторитетный немецкий аналитик старшего поколения, долгие годы проработавший в берлинском Фонде науки и политики, «подавляющее большинство среди германских академических специалистов по России, московских корреспондентов ведущих немецких газет и телеканалов, глав немецких политических фондов, работающих в России, российского отдела внешнеполитического ведомства и тех (немногих) членов парламента, которые обладают знаниями о России и Восточной Европе, придерживаются негативного взгляда на направление, выбранное страной при Путине». Если эта оценка верна, то политический эффект был неизбежен. И положение с демократией в России тут не главное. Главное — не состоялись те прагматические размены, «трансакции», как сейчас принято говорить, на которые надеялись сами и настраивали руководство немецкие проводники так называемой Realpolitik.
Стоит назвать лишь основные вехи на пройденном Берлином пути освобождения от иллюзий. Первой была мюнхенская речь Путина в феврале 2007 г., которая прозвучала для немцев как гром среди ясного неба и показала, что для Москвы вопрос об устройстве европейской системы безопасности далеко не закрыт, что никакого продвижения к единому пространству внешней безопасности, о котором ЕС и Россия вроде бы договорились еще в 2003 г., не происходит и что в этом смысле наследие «холодной войны» далеко не изжито. Но мюнхенский шок был преодолен достаточно быстро. Берлин с удвоенной энергией приступил к налаживанию нового взаимопонимания.
В 2008 г. Германия сыграла немалую роль в отказе НАТО предоставить планы членства в альянсе Украине и Грузии. В 2009-м — убедила союзников в необходимости активного участия в обсуждении предложения России по поводу нового договора о европейской безопасности. Ряд высокопоставленных немецких военных и политиков в отставке в начале 2010 г. на полном серьезе, не осознавая неадекватности этого шага, предложили пригласить Россию вступить в НАТО.
Когда не получилось с НАТО, в июне 2010 г. Берлин предпринял новую попытку уже на собственно европейском поле, подписав с Москвой так называемый Мезебергский меморандум, в котором создание совместного комитета Россия-ЕС по вопросам внешней политики и политики безопасности обменивалось на содействие России в разрешении конфликта в Приднестровье. Причем, как считается, мандата на выдачу подобного аванса от лица всего ЕС у госпожи Меркель не было и таким образом она шла на определенные политические издержки перед лицом других европейских столиц. И опять не вышло, поскольку к уступкам по Приднестровью Москва была тоже не готова.
Оставалось, правда, теперь уже печально известное «партнерство ради модернизации России», о реализации которого с помпой было заявлено в президентство Дмитрия Медведева. По этому поводу можно сказать только то, что псевдо-либеральную риторику Медведева многие в Германии почему-то долгое время принимали за чистую монету. В конце его президентского срока Берлин даже пошел, как оказалось, на абсолютно неоправданный и, если учесть все реалии, необъяснимый шаг, публично попытавшись подтолкнуть Медведева к участию в президентских выборах. Тем болезненнее должна была оказаться для немецкой дипломатии реальность после 24 сентября 2011 г., когда даже разговоры о «модернизации» были свернуты, а о восстановлении нормальных личных отношений между вернувшимся к власти Владимиром Путиным и Ангелой Меркель не приходилось даже мечтать.
Бизнес-интересы, естественно, никуда не делись. Но их идеологическое прикрытие подверглось существенной эрозии. Все меньше лично незаинтересованных в той или иной сделке немцев готовы повторять классический лозунг Восточной политики «Изменения через торговлю». Стало очевидно, что коммерция и даже увеличение контактов между людьми (не отсюда ли в том числе и прохладное отношение Германии к перспективе безвизового режима с Россией?) не ведут к реформам внутри России и не делают ее более склонной к сотрудничеству по европейским и глобальным вопросам, но могут, наоборот, привести к импорту коррупции и иных распространенных в России «бизнес-практик» на территорию самой Германии и всего ЕС.
Нужно учитывать и то обстоятельство, что роль Германии в Европе сегодня быстро меняется. Экономический кризис породил запрос на германское лидерство, причем как экономическое, так и политическое, что до кризиса многие члены Европейского союза сочли бы абсолютно неприемлемым для себя, а сама Германия — скорее нежелательным. Способность Германии удовлетворить этот запрос полностью — вопрос открытый, но в том, что касается политики на восточных границах ЕС, ее роль, и ранее ключевая, может только усилиться. Новизна ситуации в том, что если раньше Берлин мог позволить себе проводить линию, не обязательно согласованную с Брюсселем и другими странами-членами, то его нынешняя миссия, скорее всего, потребует более полного учета настроений партнеров. Не все из которых, как известно, имеют беспроблемные отношения с Россией.
Значит ли все это, что стоит готовиться к дальнейшему похолоданию в российско-германских отношениях? Все еще хотелось бы надеяться, что нет. Кремль наверняка отдает себе отчет в том, что Германия по-прежнему главный адвокат Москвы в ЕС и на Западе в целом и что без ее усилий по «строительству мостов» разрыв будет увеличиваться очень быстро. Впрочем, все это имеет значение, только если в соответствующих московских кабинетах пока еще не принято решение бить горшки всерьез и надолго и отгораживаться от Европы во всем, что не касается примитивного обмена российского сырья на продукцию европейской промышленности. Если же такое решение уже принято, то испортить отношения с Берлином — это конечно же самый быстрый и эффективный путь к цели.
