А ведь не зря думский «взбесившийся принтер» назвали взбесившимся. Очевидно, это определение относится не только к скорости, с которой наша так называемая законодательная власть выдает на-гора антиконституционные акты, но и к психическому состоянию власти (если допустить, что властная элита как социологическая группа обладает коллективной психикой). Мысль, возможно, не нова, но недавно я прочитал расшифровку лекции известного американского психотерапевта Майкла Миллера и понял, что мотивы поведения российской власти удивительно сходны с мотивами параноика. Впрочем, это не российский эксклюзив, параноидальные черты имеет любой авторитарный режим.

Миллер цитирует другого умного американца, антрополога Эрнеста Беккера, который в своей книге «Ангел в доспехах» пишет, что паранойя – это поэзия человека, который стоит на хрупком пьедестале и чувствует себя страшно маленьким и незащищенным: «Со своей шаткой опоры параноик смотрит на мир, кажущийся ему неимоверно большим, и пытается как-то разобраться в своем тягостном положении, применяя творческие возможности человеческого воображения. В результате появляются драматические, подчас блестяще выстроенные сюжеты, включающие темы опасности, угрозы, заговора и предательства. Другими словами, паранойя – это поэзия бессилия». В самом деле, нельзя же назвать законами всю эту милоновщину и мизулинщину – это песни, не законы, а частушки-нескладушки, правда, не народные, а бюрократические.

Поэзия бессилия – это тоже творчество: параноики, как известно, – активные художники жизни. Паранойя – творческий выход для человека (властной элиты или даже общества), который ощущает пропасть между собой и другими, особенно когда другие настойчиво приглашают присоединиться или когда есть внутреннее желание стать частью сообщества. Но параноик своими же руками роет пропасть, отделяющую его от других: боясь выказать слабость или неполноценность, он должен держаться подальше от коллектива, дабы сохранять свою индивидуальность (у нас это любят называть «национальным суверенитетом» и «особым путем России»). Власть-параноик роет пропасть и приговаривает: у нас, советских (варианты: русских, российских, православных, гетеросексуальных), собственная гордость, мы на буржуев (варианты: «америкосов» и Запад, «либералов», атеистов, «гомиков») смотрим свысока.

Параноик, в частности, власть-параноик – психический инвалид, неспособный примкнуть к группе, но страстно желающий сделать это. Он ощущает себя одновременно и рядом с группой, и вне ее. Быть рядом с группой (например, с группой мировых держав, быть членом ПАСЕ, ВТО, Совета безопасности ООН, «двадцатки», формально признавать приоритет международного права) и в то же время далеко от нее (настаивая на своей уникальной «евразийскости», «суверенной демократии» и «особой миссии России») – выдержать такую расщепленность сознания невозможно, не оправдав ситуации и не объяснив себе свое положение в ней. Что с блеском и проделывает одаренный творческим воображением параноик. Он приписывает другим свои мысли и чувства (в психологии это называется проекцией). Для него собственная фантазия и есть реальность окружающей среды.

Фантазии нужны для того, чтобы заполнить пропасть между собой и другими. «Параноидальная личность использует проецирование в попытке изобрести альтернативный способ, как быть причастным к группе, одновременно избегая ее, – говорит Миллер. – По сути, параноик пишет роман или пьесу, в которой он – главный герой, а все, что происходит в группе, имеет к нему отношение». Если кто-то беседует в сторонке, значит, «строят против меня заговор». Если приглашают к совместной деятельности – «хотят меня использовать». Никуда не приглашают, значит, «хотят избавиться», потому что «боятся» или «завидуют». Для власти-параноика вся страна кишит «иностранными агентами» и оппозиционерами, которые на западные деньги хотят устроить государственный переворот, а власть – это коллективный Джеймс Бонд, который этому препятствует.

Главная утеха параноика – делать из мухи слона. Для него все, что делают другие, – это заговор с целью загнать его в угол. Благодаря своим конспирологическим фантазиям он начинает испытывать чувство собственной значимости – он связан со всем, что происходит, хоть и негативным образом. Это жалкое, незавидное, ущербное состояние, зато теперь у параноика есть иллюзия, что он перекинул мостик через пропасть и теперь его кошмарный образ жизни получит объяснение, поясняет Миллер.

Даже если описанная аналогия условна или не вполне точна, она кое-что объясняет. Хрупкий пьедестал нашей власти – это нефть и газ. Это шаткая опора, потому что цена на энергоресурсы зависит от состояния мировой экономики, влияние России на которую не слишком велико, и склонна к колебаниям. По крайней мере, пару раз в отечественной истории падение цены на нефть приводило к серьезным катаклизмам в стране. Других опор, похоже, нет: нет диверсифицированной высокотехнологичной экономики и сильного гражданского общества, но есть ветшающая инфраструктура советских времен, стареющее и не очень здоровое население, большое, неэффективное, коррумпированное государство (наша власть – гидроцефал) с его монополией. Страшненько, неуютно. Рыхлый, уязвимый российский великан (или, наоборот, злобный карлик?) сидит на трубе, перекинутой через пропасть, и «смотрит на мир, кажущийся ему неимоверно большим». На самом деле пропасти – две, и обе рукотворные. Соответственно, в наличии и двойная паранойя – на внешней арене и внутри страны.

Одна яма отделяет страну от так называемого цивилизованного Запада. Ведется работа над расширением этой ямы путем укрепления авторитарных тенденций в стране и массовых нарушений Европейской конвенции по правам человека. Хочется быть с Европой и одновременно хочется избежать этого контакта, ведь придется общаться с людьми, которые не приемлют авторитаризма, но считают геев обычными гражданами. Происходит расщепление коллективного сознания. Поэтому включается творческое приспособление: запускаем в СМИ боевик про заговор мировой закулисы, в который верит, похоже, только автор боевика и его преданные читатели и зрители, подозреваем, что в «Боржоми» и грузинское вино подсыпан яд, даем убежище Сноудену. «Закон Димы Яковлева» – глава из этого детектива с Россией в главной роли, и неважно, что этим законом Россия навредила главным образом себе, зато есть иллюзия влияния на международной арене. Что касается крупных международных имиджевых проектов – Универсиада в Казани, Олимпиада в Сочи, чемпионат мира по футболу – то их можно рассматривать и как попытку контакта (но на своей территории), и как иллюзию влияния, проекцию, фантазию по поводу своей значимости, причем фантазию, стоящую реальных и больших денег.

Вторая пропасть – между властью и народом внутри страны. Ее осязаемое проявление – коррупция, социальное расслоение, увеличивающийся разрыв в доходах между бедными и богатыми. Власть, этот Шалтай-Болтай на трубе, вроде и хочет быть с народом, и не хочет, чтобы не смешиваться с ним и не терять свою «властную идентичность», обеспечивающую доходы и привилегии. Гражданская жизнь кажется ей слишком большой и сложной, к тому же опасной, ведь гражданские процессы приводят к смене власти. Эта пропасть – тоже дело рук власти: она разрушает демократические институты путем их выхолащивания, обрывая нити обратной связи с обществом. Иллюзия «единства партии и народа» поддерживается с помощью героической пьесы о вставании с колен. По мере продвижения к госкапитализму классовая борьба нарастает, не так ли? Поэтому в пьесе появляются внутренние враги, а вместо контакта с обществом ему даются репрессивные законы. Отсюда – «бешеный принтер» как продукт больной фантазии на тему законотворчества. Для параноидальной власти фантазия (проекция) о том, что Ходорковский украл всю нефть, Навальный – лес, а демонстранты на Болотной избили омоновцев, становится юридической реальностью. Фальсификация выборов – это тоже проекция, воплощенная в цифрах иллюзия о том, что народ любит и поддерживает партию власти.

В основе любых страхов лежит первородный страх смерти, невозможность примириться с конечностью собственного бытия. Очевидно, это относится и к деспотической власти византийского типа, ведущей свое происхождение от Бога. Но ведь власть состоит из живых людей. Тот же Эрнест Беккер в своей работе «Отрицание смерти» пишет о том, что индивидуум, защищая себя от мира, поступает «животным путем» – ограничивает свое видение мира, расчленяя его на кусочки, чтобы легче было прожевать: «Большинство людей смотрит только на то, что у них под ногами, но если человек задумается о вечных проблемах жизни и смерти – он вызовет у себя расстройство». Может быть, это упрощенчество, эта дурная дихотомия, то есть деление граждан на патриотов и «шакалов» у посольств, деление НКО на достойных грантов и «иностранных агентов» и так далее – это чтобы «не расстраиваться»? Тогда бешеное нормотворчество – это вульгаризированное декартовское: «Я пишу, типа, законы, значит, я существую». Это и особый языческий ритуал безликих испуганных людей во власти, который помогает им избавиться от идеи смерти, ведь до того же православия надо еще дорасти душой, тут одного пасхального стояния мало. Это напоминание о себе миру в стиле гоголевского «Ревизора»: «Да если этак и государю придется, то скажите и государю, что вот, мол, ваше императорское величество, в таком-то городе живет Петр Иванович Бобчинский».

Описанная паранойя, как и страх смерти, лечится только контактом – и с международным сообществом, и с обществом внутри страны. Чтобы просто жить и получать от жизни удовольствие, придется избавиться от мессианства и евразийской мании величия.

Графика Михаила Златковского / zlatkovsky.ru