Жизнь деревенская
Отпуск провела в деревне. В тех местах, где, что ни год, зарастают дороги, поля превращаются в леса, одно за другим вымирают села, — а точнее, в 180 километрах от Москвы, на границе Московской и Калужской областей где-то между Медынью и Можайском.
Когда мы около тридцати лет назад купили в деревне дом и пришли в восторг от обилия грибов в лесу, старушка-соседка решительно с нами не согласилась: «Разве это грибы? Откуда ж грибам взяться, если у них опушки отродясь не кошены? Раньше в лес войдешь — он весь светится, ветки сломанной не увидишь, барин бы лесника палкой погнал, а теперь темень да бурелом, грибы этого не любят».
Опушки на моей памяти действительно никогда не косили, но убирали хотя бы поля (тоже, впрочем, не всегда: порой из-под снега оставались торчать потемневшие колосья). А теперь и косить нечего, потому что ничего не сеют. Вокруг нашей деревни уже лет пять не пахано ни одно поле, совхозных коров из соседнего села Никитского забрали и перегнали в центральную усадьбу — по зиме их чуть не заморили голодом. Несчастные коровы и в «дисциплинированные» советские времена зимой голодали, ближе к весне их подвешивали, чтобы не падали: упадет – уже не поднимется, а сейчас, видно, и подвешивать перестали.
В начале 90-х колхозная жизнь вдруг как-то разом оживилась, на поля зачастили агротехники и бригадиры, все что-то смотрели и мерили, как в кадрах кинохроники, мяли в ладонях колосья, о чем-то горячо спорили. Но продолжалось это недолго, с год-два, а потом так же неожиданно закончилось. С тех пор всякая общественная производительная деятельность на селе стремительно шла на убыль, и теперь она вовсе не заметна: коров отняли, полей не пашут, трактор в том же Никитском остался всего один (когда-то было три), да и тот взят в аренду трактористом, который, кажется, использует его в основном для собственных нужд.
В середине 90-х наметились кое-какие фермерские потуги, даже в нашей, «дачной» по преимуществу, деревне какие-то люди надумали разводить свиней. Вернее, надумал московский предприниматель, который построил для этого дом, хлев, нашел людей, готовых на него работать. Но то ли вечное бездорожье, так что ни корма завести, ни свиней вывезти, то ли дрязги из-за дележа прибыли, то ли отсутствие этой самой прибыли – в общем, дело через пару лет заглохло. То же произошло со следующими фермерами, которые хотели выращивать картофель. Умнее оказался какой-то француз, прикативший однажды к нам в деревню на бригадирском уазике с теми же фермерскими прицелами, но быстро убравшийся восвояси и никогда уже больше не появившийся.
Отмирает не только колхозная жизнь – в личных хозяйствах колхозников тоже все больше прорех. Мало у кого остались коровы: в Никитском на сорок домов их, наверное, пять. Хорошо если выкос рядом с домом и сено можно перетаскать на горбу, но если землю выделили чуть подальше, трактористы за перевозку требуют полторы тысячи. Колхозной соляркой теперь на дармачка не попользуешься, трактора ведь в аренде, и топливо на колхозные нужды выделяют тютелька в тютельку: надо проехать три километра — на три километра и получишь. «А на эти полторы тысячи я столько молока накуплю, что купаться в нем буду», — замечает баба Люба, не так давно расставшаяся с коровой.
Впрочем, летом купить молоко у частников не так-то просто: дачники за него дерутся. Зато теперь оно продается в магазине, чего раньше было и не вообразить. Тридцать – даже еще десять! – лет назад в магазине в Никитском (он к нам ближайший, в нашей деревне магазина нет) продавалась вермишель, какие-то сомнительные консервы, немудрящие конфеты, и раз в неделю завозили хлеб, который расхватывали в полчаса. Даже сахарный песок всегда был в дефиците, и продавщица заговорщицки шептала моей маме, зная, что та варит много варенья: «Нина Тимофеевна, я вам песочку оставила». А сейчас — мясо и рыба, правда, только замороженные, колбаса вплоть до копченой, любые крупы и вполне приличные сладости, йогурты и муссы, да что там говорить — даже овощи и фрукты! Единственное, чего до сих пор нет, это сыра, редко-редко завезут колбасный. Ну не едят деревенские сыр, непонятный это для них продукт, вот колбаса — другое дело.
На что, однако, колхозный люд все это покупает, трудно сказать. Когда я отоваривалась рублей на четыреста, продавщица смотрела на меня неодобрительно: мол, известное дело, в городе деньги бешеные. Заработки у колхозников мизерные, 200-400 рублей в месяц, да и те задерживают. Пенсии выдают аккуратнее, и зачастую вся деревня ждет пенсионных денег, чтобы хоть хлеба купить. У одного мужика почти месяц назад умерла старуха-мать, так он с тех пор с горя не выходит на улицу: не знает, как будет жить дальше. Но и полученные деньги мигом пропивают. Пьют все: и мужчины, и женщины, и молодежь. Только некоторые старики блюдут себя. В пьющих семьях хлеба покупают сразу на месяц: понимают, что через день денег не останется, да и естся черствый хлеб не так быстро.
Однако не совсем пропащие что-то и где-то все-таки зарабатывают. Во всяком случае, деревня приоделась, обзавелась мобильными телефонами, городской мебелью. В былые годы основным нарядом всех деревенских были затасканный ватник да резиновые сапоги. А теперь в прихожей дома директора лесопилки аккуратным рядком стоят пар семь-восемь отменных дамских туфелек на шпильках. И как только супруга директора ходит в такой обуви по деревенским канавам!
Немалый доход приносят дачники. Деревенские разъезжаются или вымирают, а дачников все прибывает. Тридцать лет назад в нашей деревне оставалось только двое исконно деревенских жителей, всего же домов было восемь (в остальных жили дачники). А сейчас у нас уже целых 20 домов, лет пять назад начал строиться первый настоящий коттедж (до того были все больше простые деревенские срубы). Люди собрались самые разные: авиамеханик, медсестра, ученый-физик, мастер с завода Хруничева, генеральский сын, застрявший в какой-то охранной структуре, посольский работник, периодически отбывающий в заграничные командировки. В прошлом году мы дозрели до строительства дороги: от трассы до нас километра два через поле и лес, а, завязнув в яме, теперь приходится часами уламывать тракториста, чтобы вытянул, да еще обеспечить его соляркой, да еще заплатить кругленькую сумму. Договорились с местными за 200 тысяч рублей. Они потребовали 130 тысяч аванса, привезли трубы, щебенку, насыпали с километр через поле, еще без всяких труб, умаялись и, все бросив, сгинули. В этом году нашли другого, уже одного, который за оставшиеся 70 тысяч обещал дотянуть дорогу до плотины, самого опасного места. Пока вроде делает.
Без машины до нашей деревни добираться трудно. Можно через Можайск, откуда час на автобусе и еще десять километров пешком. Можно через Малоярославец, час на автобусе до Медыни и еще час на другом автобусе – тогда остаются те самые два километра, которые должны превратиться в дорогу. Можайские автобусы ходят более или менее регулярно (все-таки Московская область), хотя рейсов в последние годы стало меньше. А вот автобус от Медыни (это уже Калужская область), и раньше ходивший всего два раза в день — утром и вечером, — отменили вовсе. Зато на станции в Медыни появились частники, готовые ехать к нам — 30 километров — за 400 рублей. Да, аппетиты у них, как у московских таксистов, но если учесть, что трасса — сплошные ухабы, то цена божеская (хотя некоторым нашим соседям она не по карману, и они теперь вынуждены продираться 10 километров по целине с можайского автобуса).
За все тридцать лет, что мы ездим в деревню, асфальтировали местную дорогу, и то не всю, лишь раз. Сейчас от асфальта остались одни воспоминания, и неровности по мере нужды (это когда уже и грузовикам не проехать) засыпают щебенкой. Надежды на новый асфальт кажутся несбыточными. Зато столбы и провода по всей трассе поменяли, и с электричеством стало гораздо лучше. Раньше оно отключалось как минимум раз в две недели, иногда дня на два, на три. Стоило подняться ветру, как можно было и не сомневаться, что свет вот-вот погаснет: изношенные провода не выдерживали сколько-нибудь ощутимого порыва. А тут два дня ветрище задувал чуть ли не ураганный — и хоть бы хны. Мама подтвердила, что теперь отключения — редкость. Зря все-таки ругают Чубайса.
За неимением других развлечений частенько смотрела в деревне телевизор, ОРТ и Второй канал, остальных, считай, нет: ничего не разглядишь. Сетка показалась однообразной до сведения скул. Новости, дежурная часть (те же новости, только криминальные), по утрам красавец сёгун из одного сериала, ближе к вечеру мексиканские страсти в другом, ну а на сон грядущий – блокбастер той или иной степени свежести. Еще хуже в выходные, когда в прайм-тайм сплошной «Аншлаг» с одними и теми же артистами и шутками. Новости на обоих каналах, как шутки в «Аншлаге», одинаковые, причем в течение всего дня. Время от времени появляется президент, который произносит что-нибудь из серии «надо делать хорошо и не надо плохо». То предложит правительству уделять больше внимания «повышению благосостояния граждан», то — после гибели губернатора Михаила Евдокимова — призовет ветви власти забыть о дрязгах и работать на благо народа. До президентского напутствия ветви, надо полагать, бродили как в потемках, но уж теперь точно знают, чем заняться.
Еще в новостях почти непременно присутствует православная тема. Троицкий собор Варницкого монастыря возвращается в лоно Русской православной церкви. Икона преподобного Макария Желтоводского передана Макарьевскому женскому монастырю. (Россия, мол, если кто еще не знает, страна православная.) Дикторы произносят эти фразы примерно с той же интонацией, с которой в былые годы рассказывали об урожаях и надоях. Их можно понять: возвращение иконы монастырю — дело интимное, по-настоящему значимое лишь для тех, кто будет в этом монастыре этой иконе молиться. Но другой поворот темы почему-то не приходит в голову. Не совсем, видно, еще все-таки православная страна.
А деревенские православные как спалили лет двадцать назад по пьяни дивной красоты деревянную церковь, так больше о ней и не вспоминают. Даже места, где стояла, не найдешь. Вот в поселке посолиднее (там есть даже небольшая молочная фабричка) в 12 километрах от нас церковь восстановили. По праздникам туда приезжает служить батюшка, да и просто так люди заходят, молятся. Но это ближе к цивилизации, к Медыни, в городах-то народ более идеологически грамотный.
Ну а дачники на своих деревенских просторах пока озабочены делами сугубо практическими. Все думают, прикупать ли сотки и сколько. С одной стороны, глупо не купить: цены копеечные, с другой — страшно: вдруг через год-другой такие налоги накрутят, что по миру пойдешь. И все мечтают: вот дорогу построим, а там, чем черт не шутит, не взяться ли за очистку прудов?
Когда мы около тридцати лет назад купили в деревне дом и пришли в восторг от обилия грибов в лесу, старушка-соседка решительно с нами не согласилась: «Разве это грибы? Откуда ж грибам взяться, если у них опушки отродясь не кошены? Раньше в лес войдешь — он весь светится, ветки сломанной не увидишь, барин бы лесника палкой погнал, а теперь темень да бурелом, грибы этого не любят».
Опушки на моей памяти действительно никогда не косили, но убирали хотя бы поля (тоже, впрочем, не всегда: порой из-под снега оставались торчать потемневшие колосья). А теперь и косить нечего, потому что ничего не сеют. Вокруг нашей деревни уже лет пять не пахано ни одно поле, совхозных коров из соседнего села Никитского забрали и перегнали в центральную усадьбу — по зиме их чуть не заморили голодом. Несчастные коровы и в «дисциплинированные» советские времена зимой голодали, ближе к весне их подвешивали, чтобы не падали: упадет – уже не поднимется, а сейчас, видно, и подвешивать перестали.
В начале 90-х колхозная жизнь вдруг как-то разом оживилась, на поля зачастили агротехники и бригадиры, все что-то смотрели и мерили, как в кадрах кинохроники, мяли в ладонях колосья, о чем-то горячо спорили. Но продолжалось это недолго, с год-два, а потом так же неожиданно закончилось. С тех пор всякая общественная производительная деятельность на селе стремительно шла на убыль, и теперь она вовсе не заметна: коров отняли, полей не пашут, трактор в том же Никитском остался всего один (когда-то было три), да и тот взят в аренду трактористом, который, кажется, использует его в основном для собственных нужд.
В середине 90-х наметились кое-какие фермерские потуги, даже в нашей, «дачной» по преимуществу, деревне какие-то люди надумали разводить свиней. Вернее, надумал московский предприниматель, который построил для этого дом, хлев, нашел людей, готовых на него работать. Но то ли вечное бездорожье, так что ни корма завести, ни свиней вывезти, то ли дрязги из-за дележа прибыли, то ли отсутствие этой самой прибыли – в общем, дело через пару лет заглохло. То же произошло со следующими фермерами, которые хотели выращивать картофель. Умнее оказался какой-то француз, прикативший однажды к нам в деревню на бригадирском уазике с теми же фермерскими прицелами, но быстро убравшийся восвояси и никогда уже больше не появившийся.
Отмирает не только колхозная жизнь – в личных хозяйствах колхозников тоже все больше прорех. Мало у кого остались коровы: в Никитском на сорок домов их, наверное, пять. Хорошо если выкос рядом с домом и сено можно перетаскать на горбу, но если землю выделили чуть подальше, трактористы за перевозку требуют полторы тысячи. Колхозной соляркой теперь на дармачка не попользуешься, трактора ведь в аренде, и топливо на колхозные нужды выделяют тютелька в тютельку: надо проехать три километра — на три километра и получишь. «А на эти полторы тысячи я столько молока накуплю, что купаться в нем буду», — замечает баба Люба, не так давно расставшаяся с коровой.
Впрочем, летом купить молоко у частников не так-то просто: дачники за него дерутся. Зато теперь оно продается в магазине, чего раньше было и не вообразить. Тридцать – даже еще десять! – лет назад в магазине в Никитском (он к нам ближайший, в нашей деревне магазина нет) продавалась вермишель, какие-то сомнительные консервы, немудрящие конфеты, и раз в неделю завозили хлеб, который расхватывали в полчаса. Даже сахарный песок всегда был в дефиците, и продавщица заговорщицки шептала моей маме, зная, что та варит много варенья: «Нина Тимофеевна, я вам песочку оставила». А сейчас — мясо и рыба, правда, только замороженные, колбаса вплоть до копченой, любые крупы и вполне приличные сладости, йогурты и муссы, да что там говорить — даже овощи и фрукты! Единственное, чего до сих пор нет, это сыра, редко-редко завезут колбасный. Ну не едят деревенские сыр, непонятный это для них продукт, вот колбаса — другое дело.
На что, однако, колхозный люд все это покупает, трудно сказать. Когда я отоваривалась рублей на четыреста, продавщица смотрела на меня неодобрительно: мол, известное дело, в городе деньги бешеные. Заработки у колхозников мизерные, 200-400 рублей в месяц, да и те задерживают. Пенсии выдают аккуратнее, и зачастую вся деревня ждет пенсионных денег, чтобы хоть хлеба купить. У одного мужика почти месяц назад умерла старуха-мать, так он с тех пор с горя не выходит на улицу: не знает, как будет жить дальше. Но и полученные деньги мигом пропивают. Пьют все: и мужчины, и женщины, и молодежь. Только некоторые старики блюдут себя. В пьющих семьях хлеба покупают сразу на месяц: понимают, что через день денег не останется, да и естся черствый хлеб не так быстро.
Однако не совсем пропащие что-то и где-то все-таки зарабатывают. Во всяком случае, деревня приоделась, обзавелась мобильными телефонами, городской мебелью. В былые годы основным нарядом всех деревенских были затасканный ватник да резиновые сапоги. А теперь в прихожей дома директора лесопилки аккуратным рядком стоят пар семь-восемь отменных дамских туфелек на шпильках. И как только супруга директора ходит в такой обуви по деревенским канавам!
Немалый доход приносят дачники. Деревенские разъезжаются или вымирают, а дачников все прибывает. Тридцать лет назад в нашей деревне оставалось только двое исконно деревенских жителей, всего же домов было восемь (в остальных жили дачники). А сейчас у нас уже целых 20 домов, лет пять назад начал строиться первый настоящий коттедж (до того были все больше простые деревенские срубы). Люди собрались самые разные: авиамеханик, медсестра, ученый-физик, мастер с завода Хруничева, генеральский сын, застрявший в какой-то охранной структуре, посольский работник, периодически отбывающий в заграничные командировки. В прошлом году мы дозрели до строительства дороги: от трассы до нас километра два через поле и лес, а, завязнув в яме, теперь приходится часами уламывать тракториста, чтобы вытянул, да еще обеспечить его соляркой, да еще заплатить кругленькую сумму. Договорились с местными за 200 тысяч рублей. Они потребовали 130 тысяч аванса, привезли трубы, щебенку, насыпали с километр через поле, еще без всяких труб, умаялись и, все бросив, сгинули. В этом году нашли другого, уже одного, который за оставшиеся 70 тысяч обещал дотянуть дорогу до плотины, самого опасного места. Пока вроде делает.
Без машины до нашей деревни добираться трудно. Можно через Можайск, откуда час на автобусе и еще десять километров пешком. Можно через Малоярославец, час на автобусе до Медыни и еще час на другом автобусе – тогда остаются те самые два километра, которые должны превратиться в дорогу. Можайские автобусы ходят более или менее регулярно (все-таки Московская область), хотя рейсов в последние годы стало меньше. А вот автобус от Медыни (это уже Калужская область), и раньше ходивший всего два раза в день — утром и вечером, — отменили вовсе. Зато на станции в Медыни появились частники, готовые ехать к нам — 30 километров — за 400 рублей. Да, аппетиты у них, как у московских таксистов, но если учесть, что трасса — сплошные ухабы, то цена божеская (хотя некоторым нашим соседям она не по карману, и они теперь вынуждены продираться 10 километров по целине с можайского автобуса).
За все тридцать лет, что мы ездим в деревню, асфальтировали местную дорогу, и то не всю, лишь раз. Сейчас от асфальта остались одни воспоминания, и неровности по мере нужды (это когда уже и грузовикам не проехать) засыпают щебенкой. Надежды на новый асфальт кажутся несбыточными. Зато столбы и провода по всей трассе поменяли, и с электричеством стало гораздо лучше. Раньше оно отключалось как минимум раз в две недели, иногда дня на два, на три. Стоило подняться ветру, как можно было и не сомневаться, что свет вот-вот погаснет: изношенные провода не выдерживали сколько-нибудь ощутимого порыва. А тут два дня ветрище задувал чуть ли не ураганный — и хоть бы хны. Мама подтвердила, что теперь отключения — редкость. Зря все-таки ругают Чубайса.
За неимением других развлечений частенько смотрела в деревне телевизор, ОРТ и Второй канал, остальных, считай, нет: ничего не разглядишь. Сетка показалась однообразной до сведения скул. Новости, дежурная часть (те же новости, только криминальные), по утрам красавец сёгун из одного сериала, ближе к вечеру мексиканские страсти в другом, ну а на сон грядущий – блокбастер той или иной степени свежести. Еще хуже в выходные, когда в прайм-тайм сплошной «Аншлаг» с одними и теми же артистами и шутками. Новости на обоих каналах, как шутки в «Аншлаге», одинаковые, причем в течение всего дня. Время от времени появляется президент, который произносит что-нибудь из серии «надо делать хорошо и не надо плохо». То предложит правительству уделять больше внимания «повышению благосостояния граждан», то — после гибели губернатора Михаила Евдокимова — призовет ветви власти забыть о дрязгах и работать на благо народа. До президентского напутствия ветви, надо полагать, бродили как в потемках, но уж теперь точно знают, чем заняться.
Еще в новостях почти непременно присутствует православная тема. Троицкий собор Варницкого монастыря возвращается в лоно Русской православной церкви. Икона преподобного Макария Желтоводского передана Макарьевскому женскому монастырю. (Россия, мол, если кто еще не знает, страна православная.) Дикторы произносят эти фразы примерно с той же интонацией, с которой в былые годы рассказывали об урожаях и надоях. Их можно понять: возвращение иконы монастырю — дело интимное, по-настоящему значимое лишь для тех, кто будет в этом монастыре этой иконе молиться. Но другой поворот темы почему-то не приходит в голову. Не совсем, видно, еще все-таки православная страна.
А деревенские православные как спалили лет двадцать назад по пьяни дивной красоты деревянную церковь, так больше о ней и не вспоминают. Даже места, где стояла, не найдешь. Вот в поселке посолиднее (там есть даже небольшая молочная фабричка) в 12 километрах от нас церковь восстановили. По праздникам туда приезжает служить батюшка, да и просто так люди заходят, молятся. Но это ближе к цивилизации, к Медыни, в городах-то народ более идеологически грамотный.
Ну а дачники на своих деревенских просторах пока озабочены делами сугубо практическими. Все думают, прикупать ли сотки и сколько. С одной стороны, глупо не купить: цены копеечные, с другой — страшно: вдруг через год-другой такие налоги накрутят, что по миру пойдешь. И все мечтают: вот дорогу построим, а там, чем черт не шутит, не взяться ли за очистку прудов?
