Лев Пономарёв, исполнительный директор общероссийского движения «За права человека»:

Со сроком, конечно, всё рассчитали. Удовлетворили, так сказать, общественный запрос. С другой стороны, само это дело было искусственно возбуждено, и на самом деле здесь же не было такого политического заказа сверху. Это такие местные разборки. К сожалению, жертвами такого рода разборок у нас становятся тысячи и тысячй и «Руси сидящей» и так далее. Повезло мужику.

Вы знаете, трудно понять, почему в него так вцепились. Там у него разного рода конфликты были, и потом — он же чужой в деревне этой. Трудно понять, как он себя там вёл, толерантно или, может быть, немного вызывающе. Я могу только вспомнить то, что мне сказал, в шутку, конечно, один известный правозащитник, не буду называть его фамилию. Чеми людей, Илье очень повезло, что он оказался недалеко от столицы и привлёк внимание, например, Романово отличается западная ментальность от нашей? Если Европа — это такая лживая, лицемерная добропорядочность и дружеское отношение, то у нас — это откровенная злость. И к этому случаю это относится напрямую. У нас чужаков не любят, людей, которые живут не совсем так, как другие — не любят. Я знаю примеры, когда обычные русские люди переселяются, например, из Казахстана. В 90-е годы было же большое переселение людей, которых выдавливали оттуда, они поселялись тут в сельской местности. Так местная публика их не принимала. Переселенцы — это, как правило, люди более активные, они начинали работать, лучше зарабатывать, строить дома. Так доходило до того, что эти дома сжигали.

Я слышал разные история, знаю и конкретные примеры. В Свердловской области был такой Василий Мельниченко, приехал, по-моему, откуда-то из Молдавии и очень хорошо начал обустраиваться, вплоть до того, что строил дома и молодёжи просто давал ключи, говоря: «Вы только из деревни не уезжайте». Построил мельницы, наладил местное производство мебели. Пришли казаки, потребовали дани. Он их послал. Так ему сожгли мельницу, а потом возбудили уголовное дело, что он якобы неправильно оформил землю, на которой построил все эти дома. Потом, лет через 10 я его посещал — все дома заброшены, всё уничтожено. Вот так к чужакам относятся у нас на селе. При этом я совершенно не русофоб, я сам русский человек, но при этом нельзя отрицать, что отторжение идёт. И нужно очень тщательно следить за своим поведением, приспосабливаться, а Илья, может быть, этого не умел делать.

Петр Фарбер:

Мне очень многие задают этот вопрос, как себя чувствует папа. Когда его задают моему отцу, он всегда переадресовывает его прокурорам, судьям и следователям. Вот и мне интересно – почему у них никто не спрашивает, как они себя чувствуют в связи с этим невозможным своим позорищем? Отец мой чувствует себя куда лучше. Потому хотя бы, что он есть, он не предавал себя и свои принципы, он жив, он живёт, и он свободен, хоть и в тюрьме, в этих жалких условиях. Он лишён возможности видеть солнце, но всё равно он есть, он принадлежит себе. А они кому принадлежат, если всё делают по указанию сверху и на свою репутацию им наплевать абсолютно? Их просто нет, они не живут давно. Это какие-то гаечки или шестерёнки, и то – резьба у них давно сорвана тем, кто её нарезал, а зубья обломаны о таких арестантов, как мой отец.
Что касается работы судей и правоохранительных органов на процессе 11.12.13. То невозможно оценить работу, когда её нет. Есть махинации, порча огромного количества бумаги – 18 трёхсотстраничных томов вранья. И нелепый, ничем не объяснимый приговор, который укладывается только в поговорку «бог троицу любит». Три года колонии строгого режима (третий по строгости режим мест лишения свободы, после режима колонии-поселения и общего режима), 3 миллиона рублей – штраф. Как оценить работу врачей, которые, выяснив, что пациент совершенно здоров, назначают ему лечение, чтобы, так сказать, этим врачам прощения не просить за два с лишним года ошибочного помещения его под капельницы? Это преступление, а не работа. А то, что произошло 11 декабря, результат нашего немолчания. Если бы мы не молчали ещё активнее, отца бы выпустили, в этом я уверен.
Мы по-прежнему будем делать всё, что возможно, чтобы добиться справедливости. Понятно уже, что в России её не добиться. Но в Европе судьям не всё равно, будет ли их весь мир воспринимать как сумасшедших или нет. Наших судей это нисколько не смущает. Условно-досрочного освобождения тоже будем добиваться. Всё будем делать, что необходимо. Отец всегда говорил: «Делай, что должно, с тем, что у тебя есть, там, где находишься». Я стараюсь.

Анна Ставицкая, адвокат, защитник Ильи Фарбера:

Есть все основания для условно-досрочного освобождения, поэтому ходатайство можно подавать хоть завтра. Мы собираемся это сделать, а уж какова вероятность успеха, мне сложно сказать, потому что наши правоохранительные органы, к сожалению, крайне редко руководствуются исключительно законом, но ещё и различными другими мотивами. С точки зрения закона, конечно, все основания для его освобождения имеются. Признавать свою вину для выхода по УДО совершенно необязательно. Есть целое постановления пленума Верховного суда, которое чётко об этом говорит.

Я думаю, что и судебные, и правоохранительные органы сами против осуждения Фарбера. Потому что если бы его вина была доказана, то по той статье, по которой его признали виновным, совершенно никак невозможно было бы такое наказание, которое ему сегодня назначили — три года лишения свободы. Потому что вот именно это особо тяжкое преступление предполагает наказание от 7 лет лишения свободы. А то наказание, которое он получил, говорит о том, что суд пошёл на очень большой компромисс. Так как в нашей стране практически никого не оправдывают, тем более человека, который уже длительный промежуток времени находится под стражей, то судьи и другие правоохранители, видимо, решили, что вынесут такой приговор с минимальным сроком. Если есть желание судьи, то такое сделать можно. Существует определённая практика, которая говорит, что если человека признали виновным в таком преступлении, в котором обвинили Фарбера, то ему никогда не назначают наказания 3 года лишения свободы, это ниже минимального срока, но, с точки зрения буквы закона, такая возможность имеется, и суд это продемонстрировал.

Возможно ли Фарберу выйти по амнистии — я не знаю, потому что не читала соответствующий закон. Вот когда он будет — тогда будем рассуждать, возьмём текст и посмотрим, подпадает он под него или нет. А пока закона нет, рассуждать по этому поводу преждевременно, потому что проект — это ещё не окончательное решение.

Петр Фарбер, сын Ильи Фарбера:

У меня нет информации о том, что прокуратура просит смягчить приговор. Я не знаю, откуда эта информация у РИА «Новости». Мне известно, что 24 сентября в Осташковском городском суде пройдет заседание о восстановлении сроков апелляционного обжалования по приговору. Инициатором в таком случае может выступать либо защита, либо прокуратура. В данном случае — прокуратура, а вот какую именно жалобу они будут подавать, пока не знаю. Смягчение приговора — один из возможных вариантов. Возможно, в связи с какими-нибудь нарушениями. Но пока мне это неизвестно.

Елена Романова, адвокат Ильи Фарбера:

Прокуратура только прислала нам приглашение, то есть уведомила нас о том, что 24 сентября будет рассматриваться ходатайство о восстановлении пропущенного срока на подачу апелляционной жалобы, но не присылала представление. Может быть, оно было подано только сейчас, но ни у защиты, ни у самого Ильи Исааковича этого представления нет. Я с Ильей Исааковичем разговаривала в понедельник. Если прокуратура просит смягчить приговор, то мы не понимаем, как прокуратура вообще могла пропустить срок обжалования, — государственный обвинитель присутствовал при оглашении приговора на судебном заседании, получил 5 августа текст приговора полностью, 10 суток на обжалование у него было. Если он изначально был не согласен с приговором, то он мог написать хотя бы краткую апелляционную жалобу, после чего у него, как и у других участников процесса, было бы право подать дополнение к ней. Сейчас я полагаю, что на него что-то сильно повлияло, раз он так быстро стал восстанавливать сроки обжалования и, видимо, нашел какие-то нарушения закона, которых до этого не находил.