Кирилл Серебренников:

Еще недавно я во всех интервью твердил, как мантру: "В театре нет цензуры, в театре нет цензуры, в театре нет..." Все, п...ц, есть цензура в театре! Циничная, бессмысленная и глупая.
Теперь любая свобода, любое желание найти смысл, любое желание высказаться — все расшибается о беспросветный мрак и морок, который пришел, заполнил все пространство вокруг и правит нами. Нам казалось, что где-то (в театре, в "модных" кафе, у себя дома, у компа) есть еще чуть свободного воздуха. Это как при наводнении залезают на шкаф и ищут спасение под потолком , где остался воздух. Все! Нету воздуха! Воздух достался "подавляющему большинству". Оно — это большинство — заказывает себе власть, власть заказывает музыку, чтоб это большинство развлечь и усладить.

Нам запретили проводить премьеру фильма "Показательный процесс: история Pussy Riot" и встречу с Надей Толоконниковой и Машей Алехиной. Из Нью-Йорка специально прилетел Максим Поздоровкин. Отменила все дела Ирина Прохорова, которая должна была вести разговор. Из департамента культуры по моей просьбе после целого дня нервных переговоров пришел запретительный документ, означающий одно: цензура в действии. Все, свершилось! Кого так мог испугать спокойный разговор нескольких сот зрителей "Гоголь-центра" с выпущенными по амнистии девушками? Кого так испугала премьера фильма, который получил кучу призов и который ничего нового нам ни о власти, ни о нас с вами сообщить не может, так как сделан довольно давно? Непонятно...

Премьеры и разговора не будет.

В МХТ только поутихли прокурорские проверки по поводу моего спектакля "Человек-подушка", как образовалась целая серия писем и заявлений от "возмущенных и оскорбленных" граждан по поводу спектаклей Кости Богомолова. Требуют отставки Табакова. Требуют "отдать под суд", "запретить", "закрыть"... И видно, что это не просто обострение сезонной шизофрении — это самая настоящая религиозная цензура. Добро пожаловать! Приплыли. Теперь фанатики нам будут рассказывать, как ставить спектакли, что можно делать и говорить на сцене, а что нельзя. Все знают, что происходит в МХТ, все читают новости. И где все наше профессиональное сообщество? Чего молчите? Зассали? Молодца! Следующий раз придут за вами.

Ну и наконец — этическая Хартия кинематографистов, завершающий аккорд этой гребаной симфонии. Цензура, которую пытаются ввести руками не чиновников, не церковников, а уже руками самих коллег — самых ловких и шустрых учеников Дракона. Это и есть самое отвратное и мерзкое. Да, слаб человек, но можно даже этому слабому человеку всего лишь отойти, можно постараться "не быть, не участвовать, не состоять", а можно радостно пнуть товарища, помочь упасть, да так, чтоб не поднялся, при этом еще и обрадоваться "устранению конкурента" . Правильно живете, друзья! Все у вас получится.

Короче говоря, жаль, что нам пришлось отменить мероприятие. Мне невероятно гадко и противно. Никогда не думал, что в такое попаду. Я призываю всех людей, для которых живы понятия чести и свободы, для которых важны достоинство и право художника творить и говорить свободно, сплотиться и сопротивляться пришедшему Мраку. Словом, делом, искусством, кто чем может.

И надеюсь, что когда этот позор закончится, мы, вспомнив все это, посмеемся над нами самими и напишем правду про это мелкотравчатое времечко. Если "подавляющее большинство" не отменит к тому моменту нас, правду и все остальное. А то опытные люди мне говорят, что из-за нашей трусости и лени все это не кончится некогда. 

Текст опубликован в личном ФБ Кирилла Серебренникова

Редакция приносит свои извинения за небольшую корректировку некоторых слов!

Надежда Толоконникова: 

Администрация колонии отказывается меня слышать. Но от своих требований я отказываться не буду, я не буду молчаливо сидеть, безропотно взирая на то, как от рабских условий жизни в колонии падают с ног люди. Я требую соблюдения прав человека в колонии, требую соблюдения закона в мордовском лагере. Я требую относиться к нам как к людям, а не как к рабам.
...
Вся моя бригада в швейном цехе работает по 16-17 часов в день. С 7.30 до 0.30. Сон — в лучшем случае часа четыре в день. Выходной случается раз в полтора месяца. Почти все воскресенья — рабочие. Осужденные пишут заявления на выход на работу в выходной с формулировкой «по собственному желанию». На деле, конечно, никакого желания нет. Но эти заявления пишутся в приказном порядке по требованию начальства и зэчек, транслирующих волю начальства.

...
Мечтающая только о сне и глотке чая, измученная, задерганная, грязная, осужденная становится послушным материалом в руках администрации, рассматривающей нас исключительно в качестве бесплатной рабсилы. Так, в июне 2013 года моя зарплата составила 29 (двадцать девять!) рублей.

...

Санитарно-бытовые условия колонии устроены так, чтобы зэк чувствовал себя бесправным грязным животным. И хотя в отрядах есть комнаты гигиены, в воспитательно-карательных целях в колонии создана единая «общая гигиена», то есть комната вместимостью в пять человек, куда со всей колонии (800 человек) должны приходить, чтобы подмыться. Подмываться в комнатах гигиены, устроенных в наших бараках, мы не должны, это было бы слишком удобно.

Зоя Светова, журналист:

Думаю, что все новости будут сегодня после обеда, когда к Наде снова зайдут её адвокаты, Хрунова или Динзе. Сейчас сказать что-то другое, кроме того, что было известно в субботу, в пятницу, невозможно. Сначала пришёл один адвокат, потом другой, она от Волковой отказалась, Волкова вынесла письмо, которое, по словам адвоката Динзе, она должна была дать мне, как я просила, но она его передала в «Новую газету». Поэтому, что там на самом деле, зачем Волкова поехала к Толоконниковой, я вам сказать не могу. Она говорит, что руководствуется гуманитарными соображениями, потому что Толоконникова погибает, а нынешние адвокаты её не спасают.

Сегодня её адвокаты опять к ней пойдут, и тогда будет уже понятно, что там происходит после визита Волковой, прекратила ли Толоконникова голодовку и действительно ли она передавала письмо мне. Столько всего непонятно. То, что Волкова туда поехала, я считаю, было большой ошибкой, потому что у Надежды есть её адвокаты, которые ею занимаются, они ведут какую-то линию защиты, согласованную с Толоконниковой. То, что Толоконникова подписала с Волковой новое соглашение и передала с ней письмо на волю, это вполне понятно, потому что она могла думать, что к ней других адвокатов не пустят.

Потом Волкову обвинили, что она связана со ФСИН, но я не думаю, что это так. Она пыталась каким-то образом повлиять на Надю и изменить её жёсткую позицию, но почему она это сделала, руководствовалась ли она желанием спасти Надю от смерти, или от тяжёлого физического состояния, или какими-то другими целями, я не могу сказать.

Что же касается перевода, насколько я понимаю, пока Толоконникову никуда не переводят. Информация о том, что её должны отправить в Красноярский край, в колонию-поселение, вроде бы более-менее точная, но для того, чтобы она попала в колонию-поселение, чтобы ей изменили режим, должен быть суд. Где он должен происходить, тоже непонятно. Очень много вопросов, на которые пока нет ответов, но то, что она там сейчас, это так, её никуда не перевели.

На мой взгляд, те люди, которые занимаются судьбой Толоконниковой, я имею в виду правозащитников, таких как Владимир Лукин, Михаил Федотов, Елена Масюк из Совета по правам человека, должны делать всё, чтобы Толоконникову, если она этого хочет, оставили в больнице, не переводили никуда, не тащили по этапу. Нужно просто выяснить, чего она хочет сама. На мой взгляд, с учётом того, что у неё плохое физическое состояние, наверное, она могла бы остаться в больнице, досидеть, ей остался совсем небольшой срок. Перевод в Красноярск — это тоже довольно тяжёлый этап. Здесь ситуация сложная, поскольку Толоконникова хочет чего-то одного, ФСИН, естественно, не желает идти ей навстречу, поскольку если они улучшат условия для неё, то и другие заключённые тоже начнут требовать, чтобы их условия были улучшены. ФСИН на это пойти не может, но поскольку Надя настолько заметна и ситуация с ней известна во всём мире, они боятся каким-то образом её сильно ломать и жестко преследовать. А уже Волкова, которая зачем-то туда едет — это какие-то интриги, которые в общем-то только ухудшают ситуацию.

Лев Пономарев, движение «За права человека»:

Я должен сказать, что сама система федеральной службы исполнения наказаний сейчас находится в развале, она всегда находилась в более-менее плохом состоянии, но сейчас — особенно. Руководитель уже 3 месяц находится в отпуске, скорее всего, в данный момент подыскивают нового, главное для замов — лишь бы не принимать никакого решения, потому что любое решение, которые они примут, может быть использовано против них. И главное, система совершенно не может защищаться. Например, совершенно очевидно, что когда Толоконникова начала голодовку и её поместили в больницу, она объявляла, что прекратит голодовку только при условии, что её не вернут назад в 14 колонию. В этом была суть её требований. И Лукин её поддержал, не могу сказать, какой точно был разговор, но, говоря условно, уполномоченный по правам человека гарантировал Толоконниковой, что её не вернут в ту колонию, и она прекратила голодовку. Казалось бы, это всё очень серьёзно. Тем не менее, эти тупые люди, которые работают в Мордовии, без консультации с руководством берут и возвращают её назад. Я думаю, что если бы они связались с руководством ФСИН, то им бы сказали: «Ребята, не надо этого делать». То есть эти сотрудники провоцируют, сознательно, негативное отношение в себе, к системе и в том числе к тем, кто должен принимать решения, со стороны общества и власти. Они настолько тупоголовы, что не понимают даже, что иногда надо всё-таки вникать в то, что происходит вокруг них, осознавать, почему Толоконникова прекратила голодовку, посмотреть, что это Лукин всё-таки сделал заявление, а не какой-то отставной сержант, но они даже этого не понимают. Или тупые, или настолько наглые, я не знаю точно. Или они думали, что уже сломали Толоконникову, но на каком основании они так думали? Ясно, что она крепкий боец. Конечно, они совершили глупость, и я рад, что после очередного заявления Лукина, которое он сделал сегодня при мне, когда я был у него в кабинете, объявили, что её из 14 колонии переводят. Самое главное — она молодец, действительно молодец. Так уж судьбой сложилась, что к ней привлечено сейчас очень большое внимание, и она борется, не столько за себя, сколько за всех заключённых. Правозащитники давно говорят, что колонии превращены в новый ГУЛАГ. Что там даже иногда хуже, чем в советском ГУЛАГе позднего периода, я не сталинский имею в виду, а брежневский, и я сам могу это подтвердить. Но правозащитников у нас, как правило, мало кто замечает, да и вообще само общество не очень гуманно. А благодаря интересу к Толоконниковой эти проблемы вышли на первый план в средствах массовой информации. Она молодец, она герой.

Проблема в том, что при всём при этом она была в колонии, в общем, среднего качества. Я много знаю колоний, к нам приходят письма и звонки от заключённых, к нам приходят родственники, и мы хорошо знаем то, что есть колонии намного хуже. И, условно говоря, всех не снимаешь. Многое будет зависеть от нового начальника ФСИН, если он рискнёт — нужны очень большие изменения в кадровом составе ФСИН, в которых должны участвовать и психологи, и психиатры. И проверять всех этих людей — там многие уже, фактически, с изуродованной психикой. Это не означает, что следующие точно будут лучше, но, по крайне мере, не будут уже деформированы многолетней работой и теми традициями, которые там сложились. Все эти проблемы в одночасье не решить, нужна политическая воля, чтобы движение хотя бы было намечено. Хотя формально и Путин, и Медведев уже давали распоряжения. Я был на заседании Совета по правам человека при президенте, и там обсуждалось проблема, там говорили правду, зачитывались доклады о том, как там всё плохо. Президент дал команду что-то сделать. Но проблема с этими командами в том, что они быстро глохнут, за этим надо следить.

Я бы так сказал: сейчас гражданское общество проследить за этим в состоянии. Пусть дадут команду качественно что-то менять, пусть придёт новый начальник, который получит эту команду и будет что-то делать, и пусть он делает это вместе с нами, под нашим контролем. Это не мечты, это можно начать уже сейчас, есть взаимодействие со стороны гражданских структур, и Совет по правам человека много делает, Лукин много делает, то есть все структуры уже мобилизованы. Нужна только команда, а мы проследим, чтобы она выполнялась.

Лев Рубинштейн, поэт, публицист: 

Можно считать, что новости про Толоконникову и Алёхину — это одна новость. Я в очередной раз восхищаюсь, поражаюсь твёрдости и стойкости этих девочек, и если до них мои слова дойдут, то я им желаю терпения и поскорее выйти наружу такими же прекрасными, как они туда вошли, даже лучше.

Девушки изменились с того дня, когда были в Храме Христа Спасителя, и изменились, на мой взгляд, в лучшую сторону. Оказавшись в таких условиях, они смогли интеллектуально очень повзрослеть. То есть я думаю, что у них и раньше с этим всё было в порядке, но они стали яснее формулировать, их социальные реакции стали чётче и правильнее, и у меня они вызывают исключительно восхищение. Я и с самого начала к ним хорошо относился, и потом не произошло ничего такого, что бы меня разочаровало. Пока моё восхищение ими только укрепляется.

Александр Подрабинек, главный редактор агентства «ПРИМА-News»:

Отозвав из солидарности с Толоконниковой своё ходатайство о смягчении наказания, Алёхина поступила в высшей степени достойно. Солидарность — это то, на чём всегда держалось, и будет держаться, сообщество политзаключённых. На мой взгляд, Маша Алёхина сегодня самый яркий и последовательный продолжатель традиции российских политзаключённых. Я очень рад, что её не удалось сломать, и надеюсь, что мы все увидимся с ней и с Надеждой в марте будущего года.

Александр Подрабинек, правозащитник, журналист: 

Перевод Надежды Толоконниковой в другую зону – безусловная победа и ее самой, и тех, кто ее поддерживал. Не потому, что другая зона будет обязательно лучше, а потому что Толоконникова добилась своего. Что будет с ней в чувашской зоне, неизвестно. Надо полагать, новое лагерное начальство будет с ней осторожнее. Особенно если общественность не оставит ее своим вниманием.

Отец Всевололод Чаплин, председатель Синодального отдела по взаимодействию Церкви и общества:

В этом нет ничего особенного. Заключённых часто переводят, в том числе в связи с тем, что они жалуются. В данном случае имела место жалоба, и система ФСИН на нее отреагировала. Я надеюсь, что это поможет снять озабоченность самой заключённой и, возможно, на целых несколько дней, или даже недель, снизить накал искусственно подогретый общественной дискуссии вокруг её личности, которую раздувает её оставшееся на свободе окружение. Впрочем, наверняка будут придуманы новые поводы, побои или, я не знаю, что ещё. Пропагандистская машина в данном случае работает весьма серьёзная.

В своё время у неё бывал священник, окормляющий колонии в Мордовии, и он высказывался по поводу их встречи. Толоконникова опубликовала письмо со своим видением христианства, которое, я считаю, отличается от евангельского. Я написал ей открытый ответ, реакции не было, но, может быть, она и последует моим советам.

Зоя Светова, журналист:

Это — совершенно нормальное явление, они обжалуют приговор в последней судебной инстанции в России — это Верховный суд. Екатерина Самуцевич уже подавала туда, и её приговор, вынесенный Хамовническим судом, был оставлен без изменений. Я думаю, что точно такая же судьба ждёт и эту кассационную жалобу Надежды Толоконниковой. Мне кажется, вряд ли можно ожидать, что Верховный суд отменит приговор Хамовнического по этому делу. Это чистая «ходьба по инстанциям», насколько мне известно, уже подана жалоба и в Европейский суд по правам человека, теперь оттуда можно ждать какого-то решения. Тем более что Толоконниковой осталось уже не так много сидеть до марта, и есть надежда, что, может быть, и она, и Мария Алехина будут освобождены по амнистии.

Мне кажется, здесь гораздо более важная проблема, о которой очень много говорили последний месяц, это то, что когда человека переводят из одной колонии в другую, когда он идёт по этапу, о его судьбе ничего неизвестно. И Верзилов, и адвокаты уже в течение месяца разыскивают Надю Толоконникову, и не знают, где она находится. Я считаю, что это совершенно неправильная практика, потому что вполне можно было сразу сообщить родственникам, куда направляют осуждённую, в какой регион, в какую колонию. Это делается из соображений «безопасности», как будто они опасаются, что по дороге человека могут отбить с этапа, но это совершенно невозможно. По-моему, это атавизм сталинского, советского времени, с которым надо покончить. Нельзя, чтобы родственники не получали никакой информации о том, куда отправляются их близкие.

Вести Надежду обратно в Москву для разбирательства не нужно. Как правило, если человек во время рассмотрения дела в Верховном суде находится в колонии, то используют видеосвязь. В августе было заседание по делу Михаила Ходорковского, и он был по видеосвязи, в зале Верховного суда установлен большой экран и осуждённый сидит в специально оборудованном помещении в колонии, где он находится, или в СИЗО, и видит всех присутствующих, может с ними говорить. Точно также будет и с Толоконниковой: если она будет ещё в колонии к тому моменту, то её привезут в СИЗО Красноярска, откуда она будет участвовать в своём судебном процессе.

Ирина Хрунова, адвокат Надежды Толоконниковой:

Я никогда не гадала по кофейной гуще, я всего лишь адвокат, я могу обращаться в судебные инстанции в тех случаях, когда у меня есть основания для такого обращения. Я считаю, что этот приговор — незаконный, я привела доводы, собрала жалобы и отправила их в Верховный суд. Как он с ними далее поступит, я комментировать и предполагать не имею права. Сама эта жалоба, конечно, согласовано с Надеждой Толоконниковой, я действую исключительно в интересах клиента и с её согласия. Но пока что даже нельзя сказать, будет ли судебный процесс. Если да —  вопрос его организации будет решать Верховный суд, они могут распорядиться вести Надежду в Москву на судебное заседание, если, повторяю, оно состоится, либо организовать видеоконференцию, такая возможность сейчас тоже имеется. На данный момент Надежда находится в колонии №50 Красноярского края.

Зоя Светова, журналист The New Times:

На сегодняшний день существует большая лакуна в законе, идущая ещё из советских времён, из сталинского ГУЛАГа, благодаря которой во время перемещения заключённых по этапу вся информация скрывается от родственников, что является совершенно бесчеловечным явлением, совершенно не из нашего времени. Поэтому, строго по закону, точнее, по отсутствию закона, они не обязаны сообщать о таких вещах, что они и делают. То, что сейчас ответили на звонок Лукина — у нас нет стопроцентной уверенности, что это всё правда. Пока не приедут родственники и адвокаты и не увидят Надежду, мы не можем быть уверены на сто процентов, что так и есть. Поэтому давайте дождёмся встречи адвокатов с Толоконниковой, когда она расскажет, каким образом её перемещали, как она ехала и действительно ли находится в тюремной больнице.

В принципе, это чудовищное беззаконие, что человека могут везти так долго, уже почти месяц. Привезти быстрее её не могли потому, что они же формируют этапы, её не могут везти одну. Всей этой историей они просто показали Толоконниковой, её адвокатам, да и всем остальным, грубо говоря, кузькину мать. Продемонстрировали, кто в доме хозяин. Хотим — будем месяц тащить по этапу. Ты делаешь всякие заявления о том, что у нас беспредел творится в системе исполнения наказаний, вот мы тебе за это отомстим, будем везти тебя, как всех остальных, а не как в Мордовию, за одну ночь. Нужно же вспомнить о том, что и Машу Алёхину очень долго доставляли до Перми, почти три недели. Как везут обычно заключённого? Делают остановку в каждом СИЗО, которое есть на пути следования, это стандартная практика. И Толоконниковой показали, как это происходит со всеми. Но, повторяю, опять же нужно дождаться, что она расскажет своим адвокатам.

Дело в том, что сотрудники ФСИН не понимают одной простой вещи — всё, что происходит в их гулаговской системе, рано или поздно становится известно благодаря людям, которые выходят и рассказывают о том, что там было. Чтобы это предотвратить, им надо просто всех этих людей убить, только тогда никакой информации выходить не будет. Например, сейчас нам стало известно, что в нескольких мордовских колониях заключённые голодают в знак протеста против того, что их там избивают, вымогают у них деньги. И это становится известно, потому что люди об этом рассказывают. Скрыть, что происходит в колониях, сейчас невозможно.

Никакого ограничения по времени, которое Толоконникову могут так возить, нет. Это может продолжаться сколько угодно — месяц, два. Могут даже до освобождения, хотя, скорее всего, не будут, потому что эта история очень публичная, Владимиру Лукину уже звонили известные люди и выражали озабоченность по поводу того, что ничего неизвестно о судьбе Надежды, и власть понимает, что какую-то информацию нужно выдавать. Но в принципе они не обязаны этого делать, потому что не существует никакого закона, зато существует очень большая дырка в законе. Точно так же, как нет никакого закона, который разрешал бы подследственным или осуждённым выезжать на похороны своих родственников, как мы видели в случае с Михаилом Косенко. Это всё — атавизмы советской пеницентарной системы. С человек, который в неё попал, можно делать всё, что угодно, его можно бесконечно возить по этапу, запрещать выезжать на похороны, если у него умирают родственники, даже под конвоем. Это всё из одной серии. И если мы хотим считаться цивилизованной страной, мы должны эти вещи законодательно ликвидировать.

Дмитрий Динзе, адвокат Надежды Толоконниковой:

Возить Надежду до самого освобождения они не могут. А вот не сообщать они имеют право, потому что это документы «для служебного пользования», их скрывают из соображений безопасности перевозки и, возможно, безопасности самого человека, которого этапируют. Это всё предусмотрено их внутриведомственными инструкциями, к которым мы не имеет доступа.

Зоя Светова, журналист:

Мне кажется, самое важное произошло с Марией Алехиной и Надеждой Толоконниковой после того, как они были осуждены, оказались в тюрьме, а потом — в колонии. В принципе, уже в ходе процесса было понятно, кто эти две девушки, какой они силы и гражданского темперамента, как они готовы защищать свою акцию, не боясь ни тюремного срока, ни расставания с близкими. Но после того, как им присудили два года лишения свободы (хотя в принципе за то, что они совершили, самое большее, что они могли получить — это административное наказание), и они оказались в местах лишения свободы, то проявили себя самым удивительным образом. Выяснилось, что эти молодые женщины могут дать фору даже самым «матёрым» правозащитникам. Они оказались стойкими, они ни на йоту не отступили от своих убеждений, но, напротив, использовали своё пребывание в колонии как трибуну для того, чтобы обличать российскую тюремную и судебную систему.

И надо сказать, что обе, и Маша, и Надя, в этом очень преуспели. Например, благодаря Толоконниковой весь мир узнал о том, что такое рабский труд в российских колониях. А благодаря Маше Алехиной весь мир узнал о том, что такое российская судебная система. И дальше Маша продолжала то, что начала Надя, она писала статьи о том, как заставляют трудиться заключённых женщин. И сам факт того, что Маша заявила, что не хочет быть амнистирована, потому что у неё ещё много дел в колонии и она не хочет оставлять там женщин без своей помощи, говорит о том, что за эти два года она превратилась в настоящую правозащитницу, которая сейчас, мне кажется, будет продолжать начатую там деятельность. И, мне кажется, на этом пути она очень многое сделает для российских заключённых.

Она напоминает мне Валерия Абрамкина, великого российского правозащитника, который был диссидентом в советский период и был осуждён за издание журнала «Поиски», просидел в лагерях больше 6 лет. И когда он вышел на свободу, то посветил всю жизнь тюремной реформе, благодаря которой в гулаговской системе было много изменений, было сокращено тюремное население. И, мне кажется, что Маша Алехина — наследница этих диссидентских традиций, я думаю, что она, в частности, займётся реформой судебной системы. А Надя показала себя как замечательный публицист, в чём-то даже философ, и, мне кажется, что её опыт и перо тоже будет очень нужны нам сейчас в России.

Ирина Хрунова, адвокат Надежды Толоконниковой и Марии Алехиной:

Информация о том, что Алехина пыталась остаться в колонии — недостоверная. Я не знаю, как и кто её распространял, потому что вообще, с точки зрения закона, согласие или несогласие заключённых по поводу амнистии значения не имеет. Если документы подписаны, колония освобождает, и всё, если амнистия принята государством, то возможности остаться в заключении нет. Сейчас Мария Алехина встречается с членами ОНК по нижегородской области, рассказывает о ситуации в колонии, после чего едет на вокзал, покупает билет и отправляется в Москву. Освобождения Надежды Толоконниковой мы ждём с минуты на минуту.

Анна Каретникова, правозащитник, член Совета правозащитного центра "Мемориал":

Если Надежда Толоконникова говорит, что она будет заниматься правозащитной деятельностью, бороться за права заключённых, то это очень позитивная новость. Она человек рефлексирующий, насколько я её знаю, но при этом достаточно спокойная, и такое её решения — это весьма неплохо. Тем более что она располагает, благодаря своему письму и всему прочему, мощной пиар-поддержкой, которая была бы очень важна для наших заключённых. Кто-то, возможно, станет поминать ей её деятельность до всей этой истории, но я не буду, мне всё равно, что она где творила. Если правозащитника захотят скомпрометировать, то это сделают совершенно другим способом, например, воспользовавшись ярлыком «иностранный агент». Придти в эту деятельность можно откуда угодно. Среди правозащитников уже есть люди, которые когда-то сами находились в местах лишения свободы. Даже бывшие сотрудники исправительных ведомств могут быть нормальными, а не «так называемыми правозащитниками». И те, кто там сидел, и те, кто там служил, — все могут.

Людмила Алексеева, правозащитник, председатель Московской Хельсинкской группы:

Не редкий и, уж точно, не первый случай, когда человек, оказавшийся в заключении неожиданно для себя, не совершивший никаких преступлений, но всё равно попавший в места лишения свободы, бывает настолько поражён той изнанкой нашей жизни, которую там видит, что у него возникает твёрдое желание заниматься только этим. Только чтобы там по-человечески относились к людям, уважали их права и их человеческое достоинство. Я не раз имела дело с таким желанием, и есть люди, которые действительно посвятили потом этому всю жизнь.

У меня есть такой, сейчас уже могу сказать, друг, которому десять лет назад я с помощью Владимира Петровича Лукина помогла выбраться из тюрьмы, его осудили на два года, он вышел через 6 месяцев. Он был средней руки бизнесмен, но после освобождения сказал, что ему уже неинтересен ни бизнес, ни что бы то ни было ещё и он будет заниматься защитой прав человека, в первую очередь — заключённых. Прошло уже много лет, и он действительно только этим и занимается. Он сохранил свой бизнес, но построил его так, чтобы им руководило доверенное лицо, а сам он тратит всё заработанное на скромное содержание своей семьи и на правозащиту. Он открыл бесплатную юридическую приемную в Волгодонске, где он живёт, и сейчас является членом Общественной наблюдательной комиссии за местами заключения. Это неоплачиваемая работа, и он тратит на неё всё своё время.

И это не единственный случай, просто я привела его в пример, потому что уже 10 лет человек полностью посвящает себя правозащитной деятельности. Некоторые люди полностью меняют свою жизнь после тюрьмы, некоторые продолжают свои прежнюю деятельность, но помогают правозащитникам, чем могут. Посмотрим, что получится у Надежды.

В первую очередь тут необходимо бескорыстие. Мне очень понравилась, как сказал мать одного заключённого, которому мы помогали. Она так простодушно высказалась: «Слушайте, я много к кому обращалась, деньги брали, а ничего не делали. А правозащитники денег не берут, а делают». Правозащитник ни капитала, ни славы не наживёт, только неприятности. И надо научиться получать удовольствие, радость от того, что ты помогаешь людям несправедливо оскорблённым, ущемлённым в правах. Это даёт колоссальное моральное удовлетворение. Если хватает на это сил, то человек становится правозащитником. Одновременно это как наркотик: если уже начинаешь заниматься правозащитной деятельностью и погружаешься в это, то уже не представляешь себе никакой другой жизни.

Ирина Карацуба, кандидат исторических наук, специалист по истории церкви: 

Я бы не доверяла на 100% опросам ВЦИОМ, впрочем, последние два года качества опросов Левада-Центра меня тоже не очень устраивает. Но в данном случае опрос отражает объективное положение дел. Потому что пока девушки были в колониях, пока они вполне героически объявляли голодовки и держали их по 20 дней, пока они были стороной страдающей, к ним проявляли больше сочувствия, если не понимания. Понимания того, что они на самом деле сделали, конечно, не было, и нет, и не предвидится в ближайшем будущем ни со стороны Церкви, ни со стороны общества, ни со стороны большинства деятелей нашей культуры. Но сочувствия было больше — это наша обычная человеческая эмоция, сочувствуют тем, кому плохо, кто в тяжёлом положении, кто борется, причём не только за себя, но и за других, как было и с Алёхиной, и с Толоконниковой. А теперь, когда они вышли на свободу и позиционируют себя даже не как продолжатели дела Pussy Riot, а как правозащитники, и тем более устроили сейчас это европейское турне, были в Амстердаме, потом в Ирландии и вот-вот будут открывать фестиваль с Мадонной, всё изменилось. В нашем обществе традиционно отношение к правозащите и к такого рода выступлениям за рубежами агрессивно-отрицательно, и оно, конечно, было подогрето всей путинской пропагандой последних десяти и более лет, нарастающим антиевропеизмом, взлёт которого начался с мюнхенской речи Путина в 2007 году. Это психология осаждённой крепости, которую окружают враги. Поэтому, хотя я совершенно не доверяю опросам ВЦИОМ, этот, на мой взгляд, отражает реальность. Урок Pussy Riot наша страна не выучила, его не выучила Церковь, его не выучило общество, его не выучили деятели культуры, для которых это по-прежнему остаётся чуждым и непонятным, про политиков я вообще молчу.

Это является маркёром, во-первых, нарастания агрессивности. Это видит каждый из нас, буквально, на каждом шагу: на улице, в метро, в магазине, в присутственных местах, где угодно. А во-вторых, это такой коллективный отказ от реальности. Мы не хотим видеть действительность такой, какая она есть, мы хотим видеть её сквозь розовые очки тех мифов, которые льются на нас из телевизора. Но это невыученные уроки, а, как известно, в Стране невыученных уроков ты остаёшься, пока все эти уроки не выучишь. Плюс это, конечно, полное непонимание языка современного искусства, потому что большинство наших сограждан засело на эстетике передвижников и на «Боярыне Морозовой», как хорошо сказал один студент, «Утро казни боярыни Морозовой». Вся эстетика на этом уровне. Что такое современное искусство, что такое акционизм, это всё совершенно людям неизвестно, и они не хотят это знать. За последние два года можно было выучить какие-то азы, но нет желания.

Большая часть людей воспринимает эту акцию не как политическую и не как религиозную, а как то, что Салтыков-Щедрин назвал бы «разнузданностью нравов», как хулиганскую выходку. Отсюда все эти высказывания «попробовали бы они это сделать в мечети», «да я бы их пожизненно», «их надо выпороть» и прочее. Всё это было блестяще проанализировано культурологом Еленой Волковой в цикле статей, который называется «Школа Pussy Riot». Какой-то процент, конечно, меньшинство, воспринимает её как политическую. И уж точно то, что Борис Дубин называет «меньшинство меньшинства», воспринимают эту акцию как религиозную, как продолжение высоких традиций, во-первых, церковного диссидентства, во-вторых — церковного юродства. Так её видел погибший отец Павел Адельгейм, ныне здравствующий отец Вячеслав Динников, Елена Волкова и ваша покорная слуга.

Зоя Светова, журналист:

По идее, если ЕСПЧ принял решение, что в деле Pussy Riot была нарушена статья о справедливом суде, то Верховный суд России теперь должен это дело пересмотреть, отменить приговор и отправить материалы на новое рассмотрение. Но бывали случаи, когда Верховный суд так не поступал, например, в деле Пичугина. Там тоже было решение, что нарушено право на справедливый суд, но российский Верховный суд пересматривать дело отказался. Скорее всего сейчас власти просто выплатят требуемую сумму, но откажутся отправлять дело на новое рассмотрение. В своё время это дело было очень значимым, но вряд ли сейчас РФ будет сильно противиться решению Европейского суда.

Полный отказ от главенства международного права пока что маловероятен. Для этого Россия должна выйти из Совета Европы. Но пока до этого не дошло, хотя депутаты и сенаторы разного уровня постоянно об этом говорят. Если Россия захочет оттуда выйти, это будет большой скандал и полный отказ от европейских ценностей. Всё-таки пока что Россия остаётся в Совете Европы и Страсбургский суд принимает иски от граждан России против своего государства. Иногда это играет роль и на национальном уровне. Например, изменение меры пресечения Малобродскому, которого отпустили домой под подписку о невыезде, могло быть связано с решением ЕСПЧ, что по болезни он не может находиться под стражей. В других случаях мы также видим, что принимаются решения в пользу жалобщиков из России, таких как Алексей Навальный, например, и штрафы им выплачиваются.