Как я боролся с фашизмом
Мировой судья Ковалевская (369 округ) – молодая женщина с приятным интеллигентным лицом. Она смотрит на меня так, как и подобает судье, – холодно, беспристрастно, но в тоже время внимательно. Я подробно излагаю суть дела. Мне кажется, что мои доводы абсолютно неоспоримы. Мне кажется, что в России не могут быть осуждены люди, которые протестовали против фашизма. Причем мне видится исключительно важным, что форма этого протеста носила абсолютно не агрессивный характер. Мы просто стояли с бумажками, на которых было написано «Фашизм не пройдет». Некоторые из нас держали в руках российские флаги. Мы не призывали кого-нибудь наказать, отправить в отставку, мы не агитировали ни за какую партию или движение. Пикет, что состоялся в Москве 27-го ноября напротив мэрии, никак нельзя назвать предвыборным мероприятием, там были люди, придерживающихся самых разных взглядов: от правого эспээсовца Никиты Белых до левого радикала Николая Храмова. И при этом никакой партийной символики. Мы просто обращали внимание на угрозу фашизма в нашей стране. Понятно, что все это – чистые эмоции, имеющие к судопроизводству мало отношения. Но все-таки, повторюсь, антифашистские эмоции.
Процессуальную сторону дела все той же судье Ковалевской изложил адвокат Вадим Прохоров. Как мне показалось, тоже очень убедительно. Я, правда, совсем несведущ в юридических вопросах. А надо ли быть сведущим, чтобы понять, что раз пикет нельзя по закону запретить, то и наказать за участие в нем должно быть невозможно, что раз меня задерживали одни люди, а протокол потом писали другие (и это доказано в суде), то на таком протоколе нельзя строить обвинение. Что этот пикет вообще нельзя считать состоявшимся, поскольку даже ОМОНовцы не отрицали, что начали применять силу еще до 14-00, то есть до формального начала мероприятия. Что милиция сама грубо нарушила закон, продержав нас в отделении больше положенных трех часов (и тем самым наказала безо всякого суда).
Мне сложно предположить, что вся эта неопровержимая аргументация прошла мимо ушей судьи Ковалевской или что она ее никак не учла при вынесении постановления. Она ее, конечно, как-то учла и вынесла обвинительный приговор, согласно которому я теперь должен расстаться с тысячью монет достоинством один рубль каждая.
Смешно? Вам, наверное, смешно. Мне – отчасти. А вот адвокату Прохорову совершенно не смешно. Он искренне негодует и собирается от моего имени подавать апелляцию в районный суд. В общем, порвем на себе рубашки, но с вопиющим произволом не согласимся. Дойдем до Страсбурга. Не знаю… Может, и надо. Но это был, так сказать, уже последний акт пьесы. Хоть и с несправедливым финалом, но все-таки – вполне цивилизованный. Даже вызванные в качестве свидетелей ОМОНовцы, в штатском выглядели совершенно не кровожадно – вместе с нами (кроме вашего покорного слуги судебному преследованию подверглось еще несколько десятков человек) курили на лестнице, шутили. На площади все было иначе.
Наверное, тот милицейский полковник, что схватил меня за рукав и попытался отодрать от Евгении Альбац, с которой мы оказались рядом в цепи манифестантов, что-то такое прочел в моих глазах. Потому что он меня отпустил. Но с такой лютой ненавистью, которая пылала в его взгляде, когда он на меня смотрел, мне давно не приходилось сталкиваться.
Обычному человеку свойственно отвечать на агрессию агрессией. Сейчас даже сложно понять, что уберегло меня от необдуманного поступка. То ли я растерялся, то ли сдержался. Но я точно помню, что в тот момент ясно представил себе, что произойдет, если он меня ударит. Как я в ответ врежу ему в челюсть чуть снизу и чуть сбоку. Как я ее сломаю в двух местах. А уж когда он вытянется на асфальте, там уже все равно… Глядишь, еще кого-нибудь зацеплю…Но, слава богу, ничего этого не случилось. А когда меня схватили два дюжих ОМОНовца, я уже полностью успокоился и единственное, на что решился, – это не дать выкрутить себе руку. За тот десяток секунд, что меня волокли до автобуса, у нас с коренастым молоденьким сержантом произошел чудный диалог. «Ты чего упираешься?» – пропыхтел он. «А ты чего мне руку выламываешь? Я же не сопротивляюсь», – ответил я. ОМОНовец на секунду растерялся, а потом произнес: «Так положено же». Но руку заломить больше не пытался.
Впрочем, далеко не со всеми обошлись столь гуманно – кому-то разбили лицо, кому-то порвали одежду. Уже в суде я спросил одного из милиционеров, чего было так жестко нас вязать и зачем понадобилось арестовывать столько народу (только в ОВД «Тверское» привезли 42 человека, а еще несколько человек в «Хамовники»). В ответ парень только улыбнулся: «Мы же не сами себе хозяева. Работа у нас такая». И добавил: «Собачья работа».
Однако нашелся милиционер, чьи представления о работе и долге очевидно иные. Молодой лейтенант, узнав, против чего протестовали манифестанты (оказывается, заранее ОМОНовцев не предупредили, какой пикет им предстоит разогнать), на полпути к отделению остановил один из автобусов и отпустил всех задержанных, сказав напоследок: «У меня два деда под Москвой погибли».
Я счастлив за судью Ковалевскую и за десятки ее соратников в милицейской форме, которые расправились с мирными гражданами по такому неординарному поводу, как пикет против фашизма. Счастлив, что их семьи эта ужасная беда обошла стороной.
