Все ограничения, о которых говорилось в предыдущей статье, я считаю, в общем-то, естественными. Пусть даже и окрашенными особым российским колоритом. О чем речь? Да вот, к примеру: во всех странах развитого мира процесс урбанизации приводит к оттоку людей (и, в первую очередь, молодежи) из сельской местности и маленьких городков в крупные и крупнейшие города, где палитра шансов реально больше и успех (по меньшей мере, так кажется) быстрее достижим. И в России так же. Только с бόльшей интенсивностью, что бы не сказать – яростью. Но «особенности национального характера» тут ни при чем. Просто у нас нет устойчивых, надежных, приносящих уверенность в себе и пусть умеренный, но все же достаток «якорей» на местах: семейного, зачастую векового бизнеса, обустроенных ферм, надежной и обихоженной частной собственности, наконец. А есть мгновенное схлопывание каких-либо перспектив с едва ли не ежечасным закрытием (как правило, за полной убыточностью) единственных производств в городках и поселках. Да и достаточно сравнить ухоженные и обжитые маленькие городки Америки или Европы с ПГТ (поселками городского типа), раскиданными по просторам России и напоминающими то ли лагерь, брошенный охранниками, то ли забытую стройплощадку несостоявшегося строительства, чтобы буквально кожей ощутить, почему у нас все «способные носить оружие» пытаются убраться из них пока есть силы. Вот и отток с периферии в центры у нас сильнее.

Но наряду с этими объективными ограничениями у нас есть и сугубо субъективные противоестественные проблемы. Субъективные – потому что их существование зависит только от нас, от нашей воли/безволия и от наших действий (или бездействия). Противоестественные – потому что ренессанс таких проблем в начале XXI века и в образованной постиндустриальной стране – вещь, противоречащая всему ходу исторического процесса. Проблем этих, по сути, две, и они между собой очень сильно взаимосвязаны.

Первая – это власть (в самом широком смысле этого слова). Ее, власти, очевидно, слишком много, и она, мягко говоря, не слишком дружественная по отношению к стране. Вторая – общество, которого не то чтобы мало, а, почитай, практически совсем нет, и это «совсем нет» позволяет власти быть такой, какая она есть.

Что у нас сейчас за тип власти, по-моему, уже все догадались. Самые внимательные (к числу которых я себя, любимого, конечно же, не могу не отнести) догадались уже довольно давно. Почти два года я назад написал довольно широко разошедшийся пост под названием «Пустотелый фашизм». И эти два последних года с некоторым суеверным ужасом, как мог, противостоял тому, что сам же вроде как накликал. Для понимания всего дальнейшего я только хочу подчеркнуть, что слово «фашизм» я использую не как ругательство (не думал, что такая ремарка потребуется – ан вот, поди ж ты! Вдруг слово вспомнили и начали им пользоваться в перепалках как цензурным эквивалентом мата), а как сугубо технический термин, характеризующий власть и государственные формации определенного типа. Вообще-то говоря, я не собирался подробно останавливаться на этом пункте за его, как мне казалось, очевидностью, однако неожиданно замелькавшие в публикациях заполошные крики «Пожар! Тревога!», «страна скатывается к фашизму!», «мы видим признаки надвигающегося тоталитаризма!» и т.п. – как будто речь идет о возможной, даже вероятной, но все еще перспективе – понуждают на этом пункте остановиться подробнее.

Какая перспектива! Всё уже давно в полной красе!

Но раз уж далеко не всем ситуация очевидна, то давайте по пунктам.

ХХ век предложил богатый выбор тоталитарных режимов: и, собственно, фашизм (притом в достаточно разнообразных – выбирай на вкус! – версиях), и нацизм, и коммунизм, опять-таки в разных обличиях. Они имеют очень много общего.

Во-первых, структуры власти. Всегда вся власть сосредотачивалась в одном узле – как правило, узле неформальном (или формальный, конституционный статус которого не предоставлял ему столь безграничных полномочий), вне зависимости от того, какими путями тоталитарный режим приходил к власти. В нацистской Германии, фашистской Италии и Советском Союзе власть фактически оказалась в руках очень узкой группы лиц, сплоченных вокруг фюрера, дуче или «Отца народов» и формально именовавшихся верхушкой правящей партии. В Испании – у военной верхушки вокруг генерала Франко, в Португалии – у А. Салазара, формально именовавшегося премьер-министром. Сейчас у руля в России даже не Администрация президента (хоть какая-то формальная структура), а лично президент Путин, члены кооператива «Озера» и приближенные к ним лица. Все остальные структуры политически всегда оказывались и оказываются сугубо декоративными и используются лишь как технические механизмы для реализации решений верхушки.

Обычно тоталитарная власть опиралась на массовые партии с их молодежными гитлер-югендами и комсомолами. Эти партии после установления тоталитарного режима стремительно превращались из партий в некие клубы крупных и мелких бенефициаров и клиентов режима, присягнувших ему на лояльность, в своего рода системы сосудов и капилляров, пронизывавших все остальные структуры общества. Эта квазипартийная структура имела две основные функции: короткого поводка для ее членов (выбывание из рядов означало немедленный социальный крах для отступника или изгнанника) и канала неконституционализованной и безответственной связи для ретрансляции принятых решений сверху вниз. Именно обязательность для исполнения решений, передаваемых через безответственный квази-партийный канал – формальные решения технически принимались конституционными институтами, – и обеспечивала невозможность гражданского воздействия на принятие решений и контроля над их реализацией: формальные агенты их не принимали и исполняли роль громоотвода. Путинский режим даже такой партии создавать, по большому счету, не стал (эксперимент с ЕдРом так недоделанным экспериментом и остался): зачем, когда все допущенные до думского пирога партии, включая грозно-оппозиционную КПРФ, добровольно и с песнями эту роль приводного ремня и боксерской груши исполняют? Притом тоже за страх, но за страх оказаться отлученными от кормушки (как партийной, так и в еще большей степени – персональной).

Судебная власть во всех тоталитарных режимах фактически была «полупроводником» в «вертикальных» конфликтах (человек-власть), оставаясь достаточно самостоятельной и даже беспристрастной при рассмотрении «горизонтальных» (гражданских) дел, хотя бы для поддержания мифа о «строгом, но справедливом» правителе. Но в «вертикальных» процессах она руководствовалась как вертикально несимметричным, репрессивным по отношению к личности законодательством, так и сигналами, ретранслируемыми по квази-партийному каналу связи. И здесь путинская власть если и оригинальна, то только в том, что даже не пытается создать видимость справедливости, отдав суд практически целиком на откуп вполне читаемым корыстным интересам судейского сословия: «Прав тот, кто больше занес или у кого покровитель сильнее». Единственное, что требует сейчас власть от суда (а суды, отлично понимая, с чьих рук кормятся, власти, само собой, во взаимности не отказывают) – это немедленно становиться глухонемым Герасимом, как только под его жернова попадает чем-то насолившая власти Му-Му.

Наконец, лояльность населения обеспечивалась развитым аппаратом подавления во главе которого стояли подконтрольные верхушке органы гос. безопасности: Гестапо и СС в Германии, ЧК-НКВД-КГБ в СССР, Штази в ГДР, «Секуритате» в Румынии. Министерствам же внутренних дел и подчиненным им полиции или милиции, помимо их прямых функций по поддержанию общественного порядка на «бытовом» уровне, вменялись также обязанности про «профилактике» низовых проявлений общественного недовольства и по выполнению черновой работы для органов гос. безопасности.Нынешняя власть действует ровно так же, разве что непомерно расплодившаяся полиция практически сняла с себя обузу поддержания «бытового» порядка – зачем себе на голову эти хлопоты, если, само собой, за них не заплатят!..

И вот теперь я обращаюсь к тем, кто пытается представить дело так, будто тоталитаризм все еще не наступил, а только еще на подходе, только еще угрожает нашему обществу: чем путинская власть отличается от любой отчетливо тоталитарной? Разве что тем, что она ее усовершенствованная, «улучшенная и дополненная» версия (ну, все-таки учатся же хоть своему-то!). А «угрожать» и «предвещать» она стала вовсе не сейчас, а еще в 2004 г., начиная с первого «дела ЮКОСа» и, забегая вперед, с разгрома НТВ.

При этом очевидно, что ни коммунистическим, ни нацистским нынешний режим не является: он вполне безразличен к национальному вопросу (не декларативно, а в реальных действиях) и совершенно лишен «нивеляторской» социальной риторики и практики. Но если власть является тоталитарной, а при этом ни коммунистической, ни нацистской, то по принципу своего устройства она есть власть фашистская. И остается только подтвердить этот тезис анализом отношений власти и бизнеса, власти и средств информации.

При всех тоталитарных режимах – и это, во-вторых – происходила тоталитарная трансформация бизнеса. Но если в коммунистических он вырождался в абстрактную «производственную сферу» государства, в его промышленно-аграрный департамент, то при нацизме и фашизме бизнес принудительно встраивался в структуру корпоративного государства. Концерны Круппа и Мессершмидта в Германии или ФИАТ в Италии, формально оставаясь не национализированными, фактически полностью контролировались властью, а их владельцы и топ-менеджмент, как правило, добровольно или под давлением обстоятельств были вынуждены вступать в правящие квази-партии и как минимум выполнять роль проводника решений власти, а чаще – сращиваться с властью, соучаствуя в ее действиях. Высказывание А. Гитлера «Мы не национализируем производство – мы национализируем людей» – очень показательно. Средний и мелкий бизнес, менее плотно охваченный центральной властью, оказывался в положении заложника и дойной коровы местных партийных князьков, с одной стороны, и безотказного и безответного «подносчика снарядов» для упомянутых крупных корпораций. Важнейшим свойством всех тоталитарных режимов являлась система соблюдения социального мира посредством формирования полностью подконтрольных власти профсоюзов, выступавших, по точному выражению Ильича, в роли «приводных ремней» власти. Да, формы бывали разными, но сама структура гос. профсоюзов, объединявших работников отраслей «поперек» социальной и партийной классификации, была общей для всех. И в тех случаях, когда частная собственность формально сохранялась (т.е. при нацизме и фашизме), вся структура государства приобретала корпоративный характер. 

И срощенные с государством корпорации, то вовсе государственные, лишь рядящиеся в обличье акционерных обществ, то вроде как частные, но подконтрольные власти едва ли не на все чуровские 146%, и малый и средний бизнес, совершенно бесправный перед лицом государственной машины и категорически лишенный возможностей самодеятельного, неподконтрольного роста хотя бы из-за непомерной откатной дани, выплачиваемой «кураторам» из власти, и официозные профсоюзы, реально плохо функционирующие – все эти черты тоталитарного государства, и именно в его фашистской версии в современной России, как мы видим, налицо.

В-третьих, все тоталитарные режимы решительно монополизировали СМИ и средства связи, притом делали это сверху до низу. Благо средств информации в первой половине XX века было немного, а печать хоть сколько-либо ощутимых тиражей могла быть осуществлена лишь на крупных типографиях, зорко контролируемых властями. Единственным трудно контролируемым средством было коротковолновое радио. И то, с каким азартом все режимы старались изъять коротковолновые приемники у населения, свидетельствует о том, что угроза была осознана. Сюда же (это уже опыт СССР) – и глушилки вокруг крупных городов. Ситуация не изменилась с появлением множительной техники: в СССР сперва стали регистрировать пишущие машинки, а затем упрятывать всю как на грех появившуюся множительную технику в спецотделы, чтобы она – не дай Бог! – в свободный доступ решительно не попадала (кто постарше, вспомните, какой ценностью были схороненные дореволюционные «Ундервуды», не прошедшие гэбешной регистрации – весь самиздат перепечатывался на них!). Цензура фильтровала печатные издания – и не обязательно сугубо политические – художественные тоже (впрочем, «политикой» было всё), киностудии и студии звукозаписи – болванки пластинок тоже были объектами строгой отчетности. Но даже тут находились лазейки: запрещенную «подрывную» музыку умельцы стали записывать на использованных рентгеновских пленках (специально для молодых: «Битлы на костях» – это именно об этом). А затем появились магнитофоны – и «железный занавес» стал медленно расползаться по швам. «Есть – стоит картина на подрамнике. Есть – отстукано четыре копии. Есть магнитофон системы «Яуза»! Вот и все. И этого достаточно!» – А. Галич почувствовал это необычайно остро и точно. 

В этой сфере нынешней власти не позавидуешь: и народишко подраспустился, и всяких средств прибавилось. Потому и времени, чтобы подобраться к «окончательному решению» с распространителями вольных взглядов и «неправильной информации, потребовалось больше. По сути, последний акт этой пьесы разыгрывается у нас на глазах прямо сейчас. Потому что если с федеральными телеканалами разобрались не мытьем (как будто бы «Общественное Российское телевидение» – ОРТ, вдруг ставшее государственным 1 каналом), так катаньем (помните покатушки с «Газпром-Медиа» и НТВ?) достаточно быстро, с печатной прессой тоже либо сугубо «рыночными» методами (просто бизнес – ничего личного!), либо незамысловатым использованием административного ресурса (особенно в провинции), то к интернету и интернет-изданиям подобраться оказалось сложнее. Благо сам интернет вышел не из лубянских НИИ и заточен отнюдь не под тотальный контроль. Ну так и тут помалу справляются – блокировка «Граней», «ЕЖ», Каспаров.ру тому наглядные образчики. Конечно, до конца пока не удалось – и всякий читающий эти строки тому живой свидетель – но вот-вот власть своего добьется. Во всяком случае, очень вероятно, что добьется того, что эти СМИ перестанут быть средствами МАССОВОЙ информации, все больше превращаясь в заминированные резервации. Или того краше – в охотничьи садки с приманкой будто бы неподконтрольных слов и мыслей.
Замечу в скобках: именно история с укрощением СМИ едва ли не ярче всех других показывает, что до того потенциально авторитарная власть стала стремительно приобретать все черты фашистского режима именно после 2004 года. 

Прошедшие два года только усилили, акцентировали все те черты фашистского государства, о которых шла речь. «Взбесившийся принтер» потому и взбесился, что все условия для полного умопомрачения уже были созданы, выпестованы и взлелеяны до того. И, увы, не без нашего молчаливого соучастия.

Единственное, что все эти два года удивляло (и что, собственно, и дало название моему посту двухлетней давности) – это идейная пустотелость режима. Все фашистские (и однотипные им – нацистский, коммунистический) режимы были режимами Большой Идеи, Большого Проекта. Я не обсуждаю сейчас, были ли эти проекты хороши (они были чудовищны), просто констатирую факт: такие Большие Проекты были. А у путинского фашизма мне его разглядеть тогда не удалось даже под микроскопом (думаю, его отсутствие многим и мешало опознать его прямую связь с фашизмом). Одно время казалось, что таким проектом власть попытается сделать клерикализм самого замшелого, начётнического свойства. Но не сложилось, да, наверное, и не могло сложиться, притом сразу по двум причинам: с одной стороны, уж слишком христианство как таковое – не православная обрядность, а именно «просто христианство», говоря словами К. С. Льюиса – сопротивляется подобному применению! А с другой, среди людей слишком много неверующих (атеистов, а по большей части – агностиков).

И вот киевский Майдан дал, наконец, некую точку опоры для российской власти, которая рискнула выпустить из бутылки джина империализма. Хотя бы в виде будто бы имперской идеологии (хотя в Крыму уже и не просто идеологии). «Имперской» в смысле реставрации фасада империи.

Это уточнение совершенно неслучайно. И вот почему: любая из известных нам империй в своей сердцевине несла некий message, послание urbi et orbi, тот самый Большой Проект. И в этом – но только в этом отношении! – имперская идеология близка любой тоталитарной. Различие же в содержании послания. То это был Pax Romanа, с его сверхидеей упорядочивания мира и таки установивший мир и гражданское римское право – да, конечно не для всех, а только для римских граждан (но не будем забывать: греческая демократия была тоже властью «узкого» народа, под которым понимались исключительно граждане полиса) – но на огромной территории тогдашней цивилизованной ойкумены. И римских граждан не только по крови и рождению: напомню, иудей Савл, обратившийся в апостола Павла, проповедника гонимого в ту пору христианства, чувствовал себя вполне защищенным уже одним фактом того, что был римским гражданином. То Французская империя времен Наполеона Бонапарта, несшая на штыках идеи Французской революции: Liberté, Egalité, Fraternité. И не надо говорить, что эти идеи были фикцией – вспомните, что случилось с русскими офицерами-дворянами после заграничного похода русской армии, и откуда в 1825 г. они черпали свои идеи. То это была Британская империя с ее идеей цивилизационной миссии (опять же припомним ее певца Р. Киплинга с его «бременем белого человека»). Все эти идеи, так или иначе, имели целью улучшение внешнего по отношению к империи мира по собственному образцу и подобию, а уж насколько этот образец был хорош и универсален – разговор отдельный.

Но время этих империй безнадежно прошло. Просто потому что мир стал гораздо более сложным, чем раньше. И несводимым к образцам, сложившимся где-то там, в некоем просвещенном и продвинутом центре. Потому нео-империи новейшего времени возникали только за счет архаизации, упрощения, достичь которого без насилия над естественно усложнявшейся жизнью было невозможно. Нацистский Рейх с его чудовищным идеалом построения Нового Мира на основе незамысловатой идеи превосходства арийской расы (и неполноценности других) или не менее безжалостные идеи коммунизма со светлым будущим на основе классового превосходства пролетариата – во всех случаях, всегда и везде, пусть в архаизирующей, отбрасывающей мир назад форме, но в основе нео-имперских идеологий тоже было послание миру. Только вот послание, требовавшее от мира ликвидации человеческой свободы, сведения многоцветья жизни к унылому хаки военных френчей, марширования строем, прополки и общей стрижки под бобрик. «Триумф воли» Лени Рифеншталь и сталинские высотки куда как ярко говорят об этих чудовищных Проектах, очень ярко – потому что проекты были околдовывающе грандиозны. И при всей несвоевременности, это были все же именно нео-империи: даже в них, подчеркнуто безразличных, даже противостоящих личности, бенефициарами нео-имперских проектов были (или, по меньшей мере, мыслились) их полноправные граждане либо по крови, либо по классу.

Собственно, именно здесь – принципиальная развилка. Развилка между идеей имперской (каковую нынешняя власть пытается выдать за правду и внедрить в сознание граждан России) и псевдо-имперской, какой она является на самом деле.

Все фанфары, что так громко звучат сейчас в сердцах доморощенных ура-патриотов – СамыйдлинныйвмиремостнаостровРусский!, СамаялучшаяОлимпиадавСочи!, Крымнаш!, Чемпионатмирапофутболу2018! и так далее – все эти фанфары оставляют самих ура-патриотов (если только они не члены закрытого привилегированного озёрно- кооперативного клуба) на обочине праздника возводимой будто бы имперской жизни. Всех. Вне зависимости от нации или класса. Потому что никаких бонусов населению имперской метрополии путинская имперская идея даже и не сулит, разумеется, если не считать таковыми призывы подзатянуть пояса, чтобы поделиться с Крымом, Донбассом... далее по списку. А до того – не слишком афишируя за тогда еще не приобретенной популярностью – с Чечней, Дагестаном, Абхазией, Южной Осетией...

Империя, паразитирующая на собственных гражданах (ну, хорошо – на собственных подданных) – это не империя, и идея такой империи – не имперская идея, а только их обертки, их симулякры, что, собственно, только и может дать столь несвоевременный для начала XXI века сеанс спиритизма с вызыванием духов прошлого.

Увы, духи откликаются на зов. И хотя это просто бесплотные и бесплодные духи, и толку от них в реальной жизни никакого, вреда – сколько угодно. И самый главный – это иллюзия снятия с себя ответственности за текущую жизнь, своего рода впадание в детство, когда некие Умные и Большие решают за тебя. По сути, последние события показали, что общества у нас попросту нет – только население. И нет его потому, что нет граждан. Готовых думать и действовать самостоятельно и брать ответственность за свои слова и действия. И за действия своей власти тоже, даже (и тем более) если они им не нравятся.

Можно долго спорить о причинах такого скатывания вниз, к худшим совковым временам, хотя на самом деле причина одна: у людей нет никакого мировоззрения, никакой веры (я сейчас не про религию). Традиционное общество уже давно завершилось вместе с его необсуждаемыми, принимаемыми как данность ценностями – а в наступившем «прекрасном новом мире» некому сказать, что такое хорошо и что такое плохо. Не потому, что пророка не уродилось, а потому что это время – не для пророков. А для каждого из нас. Только вот воли заставить себя думать самостоятельно не нашлось. Словами А. Галича, «мы проспали беду», только этой бедой был не приход фашизма – он лишь следствие! – мы позволили убаюкать себя вкрадчивым голосам наших собственных конформизма и отстраненности, чистоплюйства и брезгливости: «политика – грязное дело, не для нас, белых и пушистых!» И не надо мне говорить, что это некая объективная данность, плод нашей истории – это мы сделали или не сделали сами здесь и сейчас, сделал или не сделал каждый из нас! Ведь даже сейчас, когда фашизм уже проявил себя во всей красе, очень многим оказалось проще поддаться воодушевительному пафосу его маршей, закрывая глаза на их поразительную схожесть с «Маршем мародеров». А другим – попытаться отсидеться за закрытыми дверьми, авось, пронесет!

Но у такой безответственной сладости есть и оборотная сторона: за нее приходится платить. У фашизма всегда и во все времена в комплекте с успокоительными шорами наготове узда: повязывание, по меньшей мере, моральной кровью всех, поддавшихся искушению. А то и самой что ни на есть горячей и солёной. Всех, наговоривших и наделавших… как бы это сказать помягче… опрометчивых шагов. Слов и действий, которые обнаруживают свою постыдность немедленно с утиханием постимперского похмелья.

Из состояния имперского запоя вообще выходить нелегко – это некая внутренняя ломка, связанная с отказом от иллюзорного величия. Еще сложнее это будет делать потому, что всем и каждому из свалившихся в него придется отдать самим себе отчет в том, что они говорили и делали.

По сути, речь идет именно о покаянии. А это очень непросто и далеко не всем под силу (гораздо легче устоять перед искушением – но это всегда так, а искушениям мы все равно поддаемся). Только вот без покаяния уже ничего не получится. И не выходить из запоя не получится тоже – жизнь заставит: транквилизирующее пойло вот-вот кончится. И гораздо раньше и больнее, чем это представляется сегодня распушившим имперский павлиний хвост.

Потому что единственный выход из состояния клиентеллы – это собирание самих себя в общество, обучение гражданственности. Даже принудительное – в школе мы тоже не ахти как хотели делать домашние задания.

Власть нельзя приспособить, подкорректировать для будущего – она нереформируема в принципе, поскольку отстроена на порочной основе. Так или иначе, но ее обрушение произойдет, и произойдет быстро. Хотя бы потому что у тех, кто при власти, нет никаких идей и идеалов, за которые они были бы готовы сложить головы. А вот приватизированных интересов, ради которых каждому захочется свою личную голову поберечь – и плевать, в конце концов, что там случится со страной! – хоть отбавляй. И при первой пробоине никто из нынешних не кинется ее затыкать, а рванет к спасательным шлюпкам, торопясь быть первым.

С обществом так быстро не получится. Это только вfantasyс гибелью Саурона сила его чар тотчас развеивается, как дым. Нам такой милости не светит. Нам всем, и поддавшимся этим чарам, и тем, кто вроде бы устоял, всем нам придется еще трудно и упорно избавляться от похмелья. Но зато здесь я кое-что могу предложить. О том, что, как я думаю, нам надо будет делать (наконец-то!) – в следующей части.


Графика Михаила Златковского/zlatkovsky.ru