Эдуард Шеварднадзе. Последний из безвременья
Несколько лет назад кто-то пустил слух, что Шеварднадзе умер. Те, кто поверил, стали писать некрологи, а в больших изданиях, которые знают, что такое настоящая конкуренция, такие некрологи в виде гранок, где надо уточнить лишь дату, и вовсе ждут своего часа годами.
Эдуард Шеварднадзе прожил 85 с половиной лет. Жизнь, достойную романа, в котором нет положительного героя и который уже никто не напишет, потому что эпоха давно ушла, а герой остался и без эпохи оказался не так уж и интересен.
Эдуард Шеварднадзе, который прожил долгую жизнь, — очень поучительная и увлекательная история про незаслуженное, но очень понятное забвение. Его именем, наверное, не назовут ни площадь, ни теплоход. Ну разве что оправдание... Шеварднадзе, в отличие от многих своих современников, по крайней мере, может на него рассчитывать.
Маркесианские хроники
Это почти сюжет для Маркеса: большой и красивый правитель в маленькой стране, которую так долго и знали-то лишь по его имени. Сюжет на любой вкус, хоть про патриарха, хоть про одиночество.
Уже никто не помнит, были ли у него друзья. Его другом считался Солико Хабеишвили, соратник по грузинскому ЦК, которого он даже думал оставить преемником, уходя на повышение в Москву. Наверное, этот порыв оказался роковым, потому что настоящий преемник, Джумбер Патиашвили, Хабеишвили посадил, обвинив во взяточничестве, и член политбюро ЦК КПСС всесильный Эдуард Шеварднадзе ничем не помог ему, будто даже слова сэкономив для пышных похорон опального друга.
Некоторые считали его другом Нодара Думбадзе, но и это недоброжелатели считали скорее традиционным влечением властителя из крестьян к тем, кто уже считается бессмертным. А недоброжелателей у него было много, в том числе и бывшие друзья — и их почти всех он пережил.
Кажется, за всю жизнь Шеварднадзе не скрыл и не сымитировал только одно чувство — к жене Нанули, дочери полковника Цагарейшвили, расстрелянного как врага народа. Шеварднадзе, уже приступившему в конце сороковых к своему почти вертикальному взлету, партийно-комсомольское начальство очень не рекомендовало жениться на ней. Шеварднадзе ослушался. Он вообще был странно везуч в своей фронде, но при воспоминании об этой истории даже у одного из его заклятых врагов спустя много лет потеплеет взгляд: «Ну что сказать — влюбился, а кто сказал, что он не мужчина?».
Человек из контекста
Он умер, и теперь снова все будут спорить, что было настоящим, а что нет: «Солнце, которое для Грузии восходит на севере» или Берлинская стена, перестройка и пророчество о том, что в России грядет диктатура? То пророчество 1990 года сбылось, Шеварднадзе хорошо знал, что такие пророчества обязательно сбываются в стране, которую он тоже знал, и он так эффектно смотрелся на трибуне и так красиво и вовремя ушел. Все, что говорил и делал — будто вырвано из контекста, те, кто его знал, заклинали не верить ни одному слову, но и они знают, что так не бывает. Мать видела его врачом, и он пошел в медицинский техникум, но его медицинская карьера была даже короче адвокатской у Ленина. У него блестели глаза, и даже те, кто откажет ему потом в оправдании, признавали его убежденность, граничившую с фанатизмом. Но это не фанатизм Торквемады или Суслова. Это — Грузия, здесь все по-другому.
Двоюродный дядя по отцовской линии возглавлял один из повстанческих крестьянских отрядов в 1905-м. Дядя по материнской линии — бывший царский офицер, ставший меньшевиком и ярым антисталинистом. В Грузии брат не подстерегал брата с обрезом, и политический антагонизм не мешал им поднимать друг за друга тосты. Отец, сельский учитель, к грузинским меньшевикам особого доверия не питал. Но лишь благодаря вовремя предупредившему его бывшему ученику, ставшему энкавэдэшником, скрылся и избежал развязки, к тому времени в Грузии ставшей обычной. Пионера Шеварднадзе, кстати, брали в пионерлагерь.
Шеварднадзе делал карьеру там, где все знали то, о чем сделает фильм Абуладзе. (Кстати, именно Шеварднадзе спасет «Покаяние», предложив расширить круг принимающих решение региональным партийными вожаками. Некоторые из них, скажем, свердловский первый секретарь, который еще не знал, конечно, что станет первым демократическим президентом России, фильму в будущем как раз откажет. Но большинство ожидания Шеварднадзе оправдает.) Грузии, как больше никому в великой стране, не позволялось жить в такой гармонии с собственной мифологией. Грузию было принято любить и дружбу с ней считать исторической, вековой и органичной. «Мимино», тбилисское «Динамо», пляжи Пицунды, отец народов, в конце концов — была ли еще в стране республика, так восторженно принимавшаяся по любой из своих визитных карточек?
Но и по уровню интеллектуального диссидентства Грузия вполне могла поспорить за первенство даже с Прибалтикой. Грузинская интеллигенция не забывала ни 18-й, ни 37-й, ни 56-й. Но Грузии, кажется, прощалось и это. В Грузии не принято было даже прятать глаза при вопросе о наличии родственников за границей, и во Францию как-то собрался легендарный Джаба Иоселиани. Джаба был таким авторитетом, что пошел прямо к Шеварднадзе. Эту историю он рассказывал незадолго до смерти, когда уже долго и необратимо не любил Шеварднадзе. «А тогда, что ж, я ему верил» Во Францию тогда Джаба, впрочем, так и не попал. «Шеварднадзе мне объяснил: я все, что могу, сделаю. Но эти...» — первый секретарь мотнул головой куда-то за окно, где, видимо, к разговору внимательно прислушивались бдительные «соседи». Шеварднадзе, как полагал Иоселиани, тогда был честен: действительно сделал все и действительно «эти» не пустили. «А потом помог, между прочим, с постановкой ''Ричарда III''».
Человек, которому не перед кем оправдаться
Это удивительный дар, которому могли позавидовать самые тертые из осторожных коллег: быть иногда всего на треть шага впереди — но считаться прогрессистом. В 1972 году он возглавляет Грузию — после тусклого Мжаванадзе он выглядит чуть ли не как Горбачев после Черненко. Он точно знал, когда можно вырваться вперед: скажем, предложить » в начале 80-х так называемый потийский эксперимент, прообраз «местного хозрасчета», который станет, в свою очередь, через несколько лет первым импульсом к будущему республиканскому суверенитету. А тогда просто легализовал местную экономическую экзотику.
Чем дольше длится такая жизнь, тем больше вчерашних друзей тебе чего не прощают, но даже они что-то за ним признавали. Скажем, личную смелость, которую он тоже умудрялся проявлять точно и ко времени. В начале 70-х ворошиловградскую «Зарю» с родины вождя великой страны тащили в футбольные чемпионы, и в тбилисском матче на последних минутах при ничейном счете не назначили бесспорный пенальти. Шеварднадзе спустился из правительственной ложи прямо в гущу начинавшегося погрома — страшно подумать, под какими лозунгами. «И молодец, отчаянный он мужик, как же так можно, слушай, да я того судью сам бы тогда удушил…» — снова теплеют голоса его врагов.
Это очень плотная жизнь, из которой ничего не вырвать, это ткань века, который должен был вместить всю его жизнь, но не вместил, потому что он всех переиграл и обхитрил — и коммунистов, и антикоммунистов, и друзей, оказавшихся врагами, и врагов, которые даже ненавидели его с каким-то усталым и обреченным почтением. И даже само время. И Саакашвили, хорошо его знавший, так и сказал в свою революцию: «Никаких переговоров с Шеварднадзе — он нас всех переиграет». Переговоры все-таки были, и Шеварднадзе ушел, не потому, что проиграл, а потому что к этому времени уже начал переживать собственную эпоху и, наверное, уже об этом догадался. Ему шел всего лишь 76-й, и он никак не хотел мириться с мыслью, что надо назначать себе преемников.
Даже затворником он жил, не прерывая светской жизни, и даже давал интервью, лукаво улыбаясь на вопросы, которые многозначительно продолжал обходить. Человек, который мог стать врачом — и не стал им. Человек, который мог иметь сотню преданных друзей — он их никогда не имел. Человек, который начинал с фанатической веры — он просто не представлял себе жизни без власти, пусть она к тому времени не простиралась дальше его президентского дворца. Про человека, который мог добиться успехов где угодно и в чем угодно, уже рассказывали анекдоты. Правда, незлые.
…Покойный Зураб Жвания, которого считали его преемником, в 1998 году после покушения на Шеварднадзе не успел к месту событий на набережной Куры и отправился прямо в резиденцию президента в Крцаниси. «Я зашел и остолбенел, — вспоминал он позже. — Два очень старых человека сидели и отрешенно молчали. Нанули тихо мне сказала: ''Зачем ты здесь? Уходи. Они сейчас придут и сюда''. И Шеварднадзе кивнул — так, что я до сих пор уверен: невозможно сыграть такую обреченность». А потом Жвания улыбнулся своим сантиментам и добавил с сомнением, которое уже не мог разрешить: «Хотя, черт его знает… Это же все-таки Шеварднадзе!»
Через пять лет он расстанется с властью, еще через год уйдет Нанули. Потом Жвания. Про Шеварднадзе почти перестанут вспоминать, он останется памятником — самому себе, своей эпохе со своими нравами, которые вместе с эпохой и с ним самим уже никому не будут интересны. Последний человек из великого безвременья и gолитбюро 70-х — если ему и есть в чем оправдаться, то не перед кем. А тех, кто с ним о чем-то не доспорил, он уже давно пережил.
