Потому что дела Ильдара Дадина просто нет.

Есть Ильдар. Есть 2 года 6 месяцев срока в колонии общего режима. Есть его красавица жена Настя, продолжающая за него бороться. Есть горстка людей, приходящая на суды и поддерживающая Ильдара. А дела Ильдара нет.

Вот Болотное дело есть. Были события, спровоцированные и специально организованные властью, а затем извращенно, целенаправленно истолкованные Следственным комитетом, прокуратурой, судом. И есть «болотники», одни уже прошедшие с честью всё до конца, другие всё еще продолжающие нести этот крест и даже такие, для которых их via dolorosa только начинается (и никто не знает, будут ли новые). Но там хоть дело есть — лживое, подлое, но есть. Ради которого пришлось из пальца высасывать «потерпевших», у большинства из которых даже в доску своя, полицейская судмедэскпетриза не смогла найти признаков «потерпелости», пришлось выдумывать сказочный ущерб и подсовывать в дело липовые сметы, акты и договора. Пришлось в суде отсматривать и пересматривать по-новой часы видеозаписей и сотни фотографий, в спорах о том, что на этих видео и фото запечатлено.

А у Ильдара нет никакого дела, сколько ни перекладывай и ни подшивай в тома полицейские протоколы-доносы. Потому что не может быть уголовного дела, когда один человек выходит с плакатом и стоит один-одинешенек. Мирно, безоружно и никого не трогая.

Никого, кроме власти, которая пыжится выглядеть крутой, мачистской, отвязной — а на самом деле трусливо чует, что вот этот один человек с плакатиком для нее безопасен только за решеткой. Потому что по неведомой, непостижимой для гэбистских подонков причине этот человек их всех не боится.

Адвокатам Ильдара: Ксении Костроминой и вошедшему в процесс на стадии апелляции замечательному Генри Резнику хватило нескольких минут, чтобы и полная пустота, и процессуальная невозможность этого будто бы дела и совершенная антиконституционность и юридическая безграмотность самой статьи 212.1 УК РФ стали очевидны. Было как-то даже неловко, когда, вскрывая абсурдность дела, Генри Резник был вынужден проводить юридический ликбез, объясняя суду, что противоправные деяния разделяются на правонарушения (и подпадают под административную ответственность) и преступления, за которые следует ответственность уголовная. И что, к примеру, публичное сквернословие, будучи правонарушением, даже повторенное неоднократно, не становится от этого преступлением, поскольку общественная опасность каждого случая не меняется. Наверное, поэтому, выступая уже после Ксении Костроминой, показавшей процессуальную несостоятельность дела, возбужденного на основании наличия трех постановлений по административным делам, из которых два еще не вступили в силу (т.е. решения по которым еще не было!), Генри Резник больше говорил об опасности для общества и страны подавления свободы мысли и свободы ее донесения до сограждан мирными методами — он апеллировал к суду как к инстанции, которая по закону должна стоять на стороне закона и — страшное дело! — справедливости и разумности.

А вот весь страстный, прерывистый монолог Ильдара в прениях, далеко не идеальный с юридической точки зрения, был, строго говоря, вовсе не речью в свою защиту — он был речью в защиту Права и прав каждого из нас. Хотя и в нем Ильдар сумел сотворить маленькое чудо, блестяще оспорив утверждения судов о беспристрастности полицейских свидетельских показаний. Но это была такая вишенка на торте, не очень хорошо замешанном и пропеченном, что было абсолютно неважно: Ильдар и не аппелировал к суду. Суд и так все это знает, или не знает, хотя должен знать — главное, что суд этого знать не хочет. Потому Ильдар и не упоминал статьи Конституции, Европейской хартии о правах человека, закона о собраниях, Уголовного кодекса, а зачитывал их в полном объеме — это была апелляция, обращенная не к суду, а к нам.

Его последнее слово было об ответственности. И опять же не столько об ответственности власти или суда — об ответственности каждого из нас за то, что делается при нашем попустительном молчании от нашего, каждого из нас, имени:

«Я здесь нахожусь не потому, что там эта статья 212.1 законна или незаконна, — это все второстепенно. Я здесь нахожусь, потому что я говорил правду, потому что я поступал по совести, потому что я был против убийств. Потому что я понимал, что любые отговорки людей, которые даже считают, что они непричастны к убийствам, совершаемым бандитской мафиозной группировкой Путина ("мы за него не голосовали, мы не причастны к этому, мы в сторонке")... Они не понимают, что, если вы родились здесь, вы имеете к этому отношение. Вы моральную ответственность несете, даже осуждая. Пока вы не выходите, не заявляете прямо палачам: "Вы палачи, которые должны быть нашими слугами, обслуживающим персоналом, которые нами наняты, не должны совершать этих страшных преступлений"...

Потому что пока ты молчишь, на кухне осуждаешь, толку от этого нет. Ты являешься пусть и пассивным, пусть осуждающим этот фашизм — но пока ты не вышел и не заявил, ты его соучастник. И не надо говорить, что только большинство, улюлюкающее фашизму Путину, является соучастником. Вы тоже являетесь соучастниками, пока вы не вышли, не заявили фашистам: "Фашисты! Палачи! Мы вам запрещаем это делать. Потому что мы родились здесь. Мы россияне". Хотим мы этого или нет, мы несем ответственность за преступления, которые производит наша страна.

Можно сказать, что прямой юридической ответственности вы за это никакую не несете, но тем не менее как минимум косвенную юридическую ответственность вы несете в связи с тем, что в соответствии со статьей 3 Конституции РФ единственным носителем суверенитета и источником власти в Российской Федерации является ее многонациональный народ. Мы власть. Мы позволяем палачам убивать людей. Мы, получается, не заявляем нашим слугам: "Не делайте этого, вы не имеете права", не хватаем их за руку. Не заявляем об этом прямо, явно. Мы кричать об этом должны: "Прекратите убивать". Потому что мы несем ответственность за те преступления, которые совершают наши так называемые слуги. Потому что мы власть, мы, и мы позволяем это совершать».

И опять это была апелляция не к суду — апелляция к нашей совести. Каждого из нас.

В тяжело больной стране, в которой люди стараются не замечать приговора Ильдару Дадину, отказов в УДО Сергею Удальцову и Сергею Кривову, как по заказу, случившихся почти одновременно. В которой люди вряд ли услышат слова Ильдара, апеллировавшего к их совести. Которая осталась ли еще?