«Группы смерти»: снаружи и изнутри, или Как конструируется опасность

В конце прошлой недели исследовательская группа «Мониторинг актуального фольклора» (МАФ) Школы актуальных гуманитарных исследований (ШАГИ) РАНХиГС представила на междисциплинарном круглом столе в Медиалофте на Пречистенке результаты почти годового изучения так называемых групп смерти в Интернете. Интерес к теме резко активизировался после появления в «Новой газете» примерно год назад статьи Галины Мурсалиевой, которая так и называлась «Группы смерти» и рассказывала об «опасных» сообществах в интернете, главным образом в социальной сети «ВКонтакте», «подталкивающих детей к суициду». По мнению Мурсалиевой, группами руководили некие «профессионалы»-кураторы, методично присылавшие подросткам задания, которые в конечном итоге доводили их до самоубийства. Исследователи из группы мониторинга ШАГИ РАНХиГС (Александра Архипова, Мария Волкова, Анна Кирзюк, Елена Малая, Дарья Радченко, Елена Югай) пришли к другим выводам: эмоциональная, во многом опиравшаяся на рассказ матери погибшей девочки публикация в «Новой газете» и подобные ей журналистские расследования спровоцировали в обществе моральную панику, которая, с одной стороны, порождает агрессию к любым объектам, ассоциирующимся с группами, воспринимаемыми как угроза, неважно, будь эта угроза реальная или вымышленная. С другой — многократно усиливает интерес к подобным сообществам, переформатируя их структуру и привлекая в них новых участников.

В мае 2016 года группа МАФ запустила антропологическое исследование «групп смерти» изнутри, рассказала на круглом столе руководитель проекта Александра Архипова. Для этого один из сотрудников вступил в большинство доступных на тот момент соответствующих пабликов в сети «ВКонтакте», числом около 50 (такие как «F57», «F58», «Тихий дом», «Мертвые души F57» и др.), и более девяти месяцев проводил за ними наблюдение. На первом этапе участниками групп, как правило, были школьники и молодежь в возрасте 12-19 лет. Помимо обсуждения темы самоубийства и известных самоубийц-подростков — а к лету 2016 года сложился настоящий культ некоторых персонажей — они делились школьными проблемами, обменивались анекдотами, мемами, видеороликами юмористического или порнографического характера. Вокруг паблика складывалось своего рода виртуальное «сообщество игры» (роль администратора сводилась главным образом к приему в группу и очерчиванию правил игры), которое сплачивало людей в основном ожиданием действия и попытками разгадать, в чем заключается игра — подобные практики давно существуют внутри молодежной интернет-среды, отмечают исследователи. Их функция — не довести до самоубийства, а дать возможность испытать психологическое напряжение, почувствовать себя «избранным», пройдя сложный квест или приобщившись к «страшному опыту». Некоторые ученые считают, что переживание опыта страшного помогает ребенку справиться с осознанием смерти как необратимого события. Другие полагают, что через такие практики реализуется потребность ребенка в самостоятельности, независимости от мира взрослых.

СМИ многократно распространяли информацию, что в «группах смерти» раздают номера и даты в очереди на самоубийство. Исследователь МАФ тоже получил номер и дату — правда, всего в трех группах из полусотни обследованных, отметила Александра Архипова. Кроме того, в одной из групп на вопрос «Зачем нужны номера?» администратор, оказавшийся молодой девушкой, ответила в том духе, что никто не настаивает на совершении самоубийства, поскольку главная цель паблика — совместное общение и возможность поделиться проблемами.

К январю 2017 года, после закрытия Роскомнадзором большинства известных «групп смерти» и нескольких волн моральной паники (одна из них была связана с арестом Филиппа Будейкина /Лиса/, предполагаемого администратора, доводившего людей до самоубийства), формат участия в «группах смерти» меняется: появляются первые сообщения о том, что игра состоит из 50 заданий, которые играющий выполняет, отчитываясь по итогам фотографиями. Самыми известными из списка заданий, по данным МАФ, являются рисунок кита (на бумаге или на руке), порезы бритвой на руках (в том числе вырезанное изображение кита или «суицидального» тэга) и прослушивание депрессивной музыки. Пятидесятым заданием оказывается собственно суицид — чаще всего прыжок с крыши.

С февраля стало считаться, что в каждой группе есть один или несколько кураторов, то есть людей, которые дают задания лично каждому «игроку», однако никто из участников не знал, кто куратор, а кто нет, вступить в группу стало возможно самостоятельно. Любой член группы мог написать любому другому, представившись куратором, и потребовать выполнения заданий. При этом контроль за выполнением со стороны куратора подкреплялся выяснением IP- (а иногда и настоящего) адреса игрока и угрозами убить его семью в случае отказа от заданий. Коллективных чатов, где бы, как раньше, шло повседневное общение, по наблюдениям МАФ, уже не создавали. Структура игрового сообщества изменилась: относительно большие группы с одним или несколькими лидерами-кураторами превратились в неструктурированное множество пар «куратор-игрок».

Варианта игры, когда куратор всерьез пытается довести игрока до самоубийства, а игрок послушно следует его инструкциям (сюжет, растиражированный СМИ), исследовательской группе зафиксировать не удалось. Самый распространенный случай — куратор имитирует игру, игрок играет всерьез. В отличие от арестованного Филиппа Лиса, который старался погрузить собеседника «в транс» специфическими видео и беседами, «новые кураторы» заявляли о своих планах на игрока в лоб, напрямую переходя к заданиям. Часто они перечисляли их в рамках одного сообщения. В случае малейших сомнений игрока, и тем более угроз обратиться в полицию, кураторы мгновенно выходили из роли и просили «ничего не говорить родителям». Все многочисленные «кураторы» и «искатели заданий», вступившие в контакт с исследователем МАФ (общей численностью 51 человек), были подростками не старше 15 лет (возраст, впрочем, удалось узнать не во всех случаях).

Моральная паника, между тем, никогда не проходит для общества бесследно, подчеркнули авторы эксперимента. Она провоцирует пересмотр старых общественных норм и утверждение новых, которые практически всегда закрепляются репрессивными актами власти, Источником проблем, существующих внутри самого общества, объявляются «чужие» (или их образ). В случае с «группами смерти», начиная со статьи в «Новой газете», обсуждение трагедии — череды подростковых самоубийств — свелось не к поиску социальных и психологических причин этого явления, а к конструированию образа некоего мифологического зла, будто бы ответственного за все подростковые суициды на территории страны.

Постепенно начинает выкристаллизовываться фигура агента, убивающего «наших детей». Идея, что «группы смерти» являются масштабным проектом по уничтожению детей, регулярно высказывалась различными СМИ. Еще в статье Галины Мурсалиевой содержалась мысль, что за деятельностью суицидальных пабликов стоят взрослые «кукловоды» и некий «центр». Теперь «центр» обозначен — это привычные для российской аудитории внешнеполитические враги. В середине февраля менеджер компании «Мегафон», называющий себя «экспертом в области СМИ», заявил, что за «группами смерти» стоят «украинские националисты». В нескольких передачах, показанных на российских каналах в марте, уже говорится о «мировом заговоре» (13.03.17 — «Время покажет»: Поймать «Синего кита»). После митингов 26 марта, на которые, по общему наблюдению, вышло неожиданно много школьников и студентов, появляются тексты о том, что «группы смерти» были одной из методик «информационной манипуляции» сознанием подростков. «То есть мы видим, что сейчас запущена целая махина, дьявольские пиар-технологии работают на то, чтобы как можно большее число людей, в том числе совсем молодых, вышло поддержать того человека, который хочет беды в нашей стране», — прямо говорит в интервью Виталий Милонов.

И хотя на форуме «Наши дети» в Санкт-Петербурге 30 марта заместитель начальника главного управления МВД по обеспечению охраны общественного порядка Вадим Гайдов привел данные, что лишь около одного процента подростковых суицидов в России совершается под влиянием так называемых групп смерти в социальных сетях (чаще всего причины самоубийств, по его словам, кроются в неразделенной любви и семейных конфликтах), в Госдуме уже готов набор репрессивных мер, призванных «сбить волну детских суицидов». Это и устрожение наказания за «доведение до самоубийства»; и введение уголовной ответственности за организацию лицом деятельности, побуждающей граждан, в том числе несовершеннолетних, к совершению самоубийства; и идея регистрировать участников соцсетей только на основании скана паспорта.

Подростки же настаивают на своей способности критически воспринимать потребляемую ими информацию и адекватно оценивать игровой контекст. На вопрос интервьюера группы МАФ на митинге 26 марта в Вологде, что школьники думают о «группах смерти», они ответили, что это «несерьезно», что все это придумано специально, чтобы дискредитировать Интернет и дать родителям возможность запретить детям им пользоваться.

За презентацией результатов исследования последовал доклад филолога и фольклориста, специалиста по российским сектантским движениям Александра Панченко (ИРЛИ РАН, Санкт-Петербург) об использовании теоретической модели моральной паники как исследовательского инструмента, который имеет свои достоинства и недостатки. Отметив, что термин получил популярность в 70-е годы прошлого века, Панченко призвал пользоваться им с осторожностью, поскольку в общественных баталиях и дискуссиях он часто служит орудием идеологического противостояния сторон. Моральные паники (а Россия пережила уже несколько разнообразных «паник»: это и страхи по поводу похищения донорских органов, и запрет на иностранное усыновление), как правило, имеют популистскую окраску и играют на интересы элит — хотя «навязать» моральную панику невозможно.

Анна Демкина (РГГУ, Москва) сосредоточилась на теме стигматизации молодежных сообществ в текстах «о защите детей». В последнее время появляется огромное количество всяческих инструкций и памяток, которые распространяются различными «обществами спасения», «обществами обеспокоенных родителей» с целью оградить детей от «вредной информации». Например, иркутский Следственный комитет опубликовал памятку по защите детей от киберпреступлений. Среди прочего ведомство приводит список значимых признаков «деструктивного» влияния на детей. Таковыми оказываются чрезмерное употребление кофе и раннее вставание; кроссовки «Найк»; одежда черных тонов; желание установить напротив кровати зеркало; просмотр видео и картинок, настраивающих на атеизм; увлечение стихами Есенина и Бродского; установление на смартфоны приложений для видео- и аудиотрансляций и т.д. и т.п. Предполагаемая модель взаимоотношений родителей и детей — недоверие, слежка, постоянное вмешательство в жизнь подростков. Анна Демкина предложила трактовать такое положение дел через понятие «стигматизации»: нормальные практики демонизируются, нормальное поведение предстает как девиантное, опасное для жизни, «спасением» выступает защита детей от «самих себя».

С докладами также выступили Михаил Алексеевский (Центр городской антропологии КБ «Стрелка», Москва), Жанна Кормина (НИУ ВШЭ, Санкт-Петербург) и другие.

В развернувшемся после докладов обсуждении Жанна Кормина подчеркнула необходимость дальнейших этнографических исследований: работа только с интернетом не дает всей полноты картины, считает она. Психолог суицидологического кризисно-психиатрического отделения при Городской клинической больнице № 20 Ольга Калашникова согласилась с ней: «Мы обсуждаем явление, но пока не понимаем суть феномена», — сказала она. По ее мнению, суицид — это не патология, просто дети с особенностями личности попадают в сложную ситуацию, из которой не видят выхода. Единственное, что она точно знает по собственному опыту: тяжесть случаев только возрастает, если идет завинчивание гаек по всем направлениям.

Леонора Печникова из Научного центра психического здоровья подтвердила, что «прыгунов» становится больше: «Несколько лет назад у нас в основном лежали дети, которые ели феназепам, теперь — прыгуны». Ростислав Прокопишин из Центра экстренной психологической помощи при МГППУ рассказал, что в 2016 году в Москве чуть ли не два раза в неделю приходилось выезжать на случаи подростковых самоубийств со смертельным исходом. (Статистика Росстата за 2016 год будет доступна только в мае, в 2015-м с собой покончили 824 ребенка до 14 лет. По данным МВД, в 2016 году было зарегистрировано 720 подростковых суицидов — меньше, чем годом раньше насчитал Росстат, но больше, чем само МВД — 685 случаев.) Прокопишин считает, что интернет, тиражирующий суицидальный контент, работает как усилитель. Впрочем, директивы, спускаемые учителям, с требованием проявлять бдительность, по его мнению, тоже приносят вред, заставляя их находить и распространять сомнительную информацию. В Центре при МГППУ, судя по всему, разделяют слабо обоснованные опасения по поводу «украинского следа» в «группах смерти». Прокопишин, во всяком случае, упомянул, что они столкнулись с сайтами, где явно ощущалась «эстетизация групп смерти», и сервера двух таких сайтов базировались на Украине.