– Дался тебе этот Крым! – уже который год на все лады повторяют мои знакомые. Те самые, с которыми мы в свое время ходили на митинги «За честные выборы» и обсуждали новые расследования Навального.

– Ну чего ты застрял в четырнадцатом году? – говорят они. – Ну да, это, конечно, проблема, но есть ведь и другие, куда более перспективные! Вон, например, комфортная городская среда… Или коррупция!

Против сторонников «присоединения Крыма к России» есть множество логичных, рациональных аргументов. Но дело далеко не только в них…

Не только в том, что место крещения киевского князя ничуть не менее сакрально для украинских верующих, чем для российских.

Что еще в середине XIX века русских на полуострове было меньше 7% – преобладать же они начали век спустя, после депортации народа, жившего там 500 лет.

Что вопрос о передаче Крыма УССР был снят с 1991 года – когда на международно признанном референдуме большинство крымчан проголосовало за независимость Украины.

Что мест в русскоязычных детсадах, школах и вузах Крыма было гораздо больше, чем русскоязычных жителей (разумеется, в ущерб всем остальным).

Что до 2014 года по-настоящему массового движения за самоопределение там не наблюдалось (с начала тысячелетия – точно).

Что на момент захвата Крыма ни один «фашист» там так и не объявился.

Что нынешняя украинская власть признана всеми странами, не исключая Россию.

Дело в том, что поступать так – это просто подло.

Подло в нарушение всех договоренностей захватывать территорию соседнего государства, рассчитав момент его наибольшей слабости. Государства, которое перед этим сами же принудили отказаться от ядерного оружия в обмен на лицемерные гарантии территориальной целостности. Государства, народ которого называли «братским»…

Говорить о праве на самоопределение можно, только если ты уважаешь право как таковое. Говорить о самоопределении жителей бывшей империи можно было бы, если бы речь действительно шла об империи бывшей. Крым же, присоединенный таким подлым образом, уже никогда не будет символом «русской славы» – но только русского позора.

Говорить о росте внешнеполитического влияния России можно также, лишь определившись с терминами: бьет значит «любит»… боится значит «уважает»… война значит «мир»... Так же и под «влиянием» здесь следует понимать исключительно экспорт страха – который и вправду расползается по всему миру рутениевым облаком. Только вот почему как раз те, кто хочет, чтобы русских боялись, так искренне удивляются росту русофобии?

И совершенно точно уже нельзя говорить ни о каком моральном преимуществе перед «агрессивным НАТО» и «двойными стандартами» – ибо, чем же ты отличаешься от тех, кого сам же в этом и обвиняешь? Впрочем, фраза: «А у вас негров линчуют», – часто произносится не столько с искренним осуждением, сколько с замаскированной под него завистью: настоящее окончание этой фразы: «Мы тоже так хотим».

Что же заставляет политиков действовать методами XIX века в веке XXI? Не то ли архаичное чувство, когда листаешь атлас по истории и на каждой новой странице видишь всё большую территорию? Не тот ли многовековой миф о собирании «земель русских», а затем и всех остальных?

О ценности не качественного развития, а количественного расширения, не процветания своих граждан, а унижения чужих, не действительных внутренних задач, а иллюзорной внешней помпы, не построения реального будущего, а хвастовства придуманным прошлым?

Тем, кто не излечился от этих пещерных приоритетов, до сих пор кажется, что и не может быть иных поводов для гордости, кроме самых больших владений вечной мерзлоты да пугающей весь мир военной мощи.

«Писать стихи после Освенцима – варварство», – говорил немецкий философ Теодор Адорно. Не претендуя на масштаб аналогии, я точно так же не понимаю, как можно после Крыма продолжать считать главной проблемой мироздания «жуликов и воров»? Если вы выходили на митинги за честность, то почему не видите ничего особенного в подлости? Если вы говорили о верховенстве права, то как насчет права международного? Или в отношении других допустимо и врать, и воровать, и даже воевать? Ведь именно это событие, якобы «бескровное» и «единогласно одобренное» (под дулами орудий и пропаганды), Рубиконом разрубило всю новейшую историю, своей безнаказанностью сделав возможными и войну в Донбассе, и российскую авантюру в Сирии, и десятки украинских политзаключенных, и увлеченные рассказы главнокомандующего, каким именно оружием он может уничтожить мир…

При словах: «Дался тебе этот Крым?», — я вспоминаю одно стихотворение: «Танки идут по Праге в закатной крови рассвета. Танки идут по правде, которая не газета. Танки идут по соблазнам жить не во власти штампов. Танки идут по солдатам, сидящим внутри этих танков. Боже мой, как это гнусно! Боже – какое паденье! Танки по Яну Гусу, Пушкину и Петефи… Чем же мне жить, как прежде, если, как будто рубанки, танки идут по надежде, что это – родные танки?»

Для меня танки не были «родными» даже в советском детстве. Но когда стало широко известно про аншлюс прибалтийских государств под видом «референдумов», про войну в Венгрии, про танки, идущие по Праге, про события в Варшаве – казалось, что всё это хотя бы осталось в прошлом. Не осталось… Тот, кто всё время талдычил про мир, сам вдруг оказался обычным оккупантом, агрессором, гопником.

– Как ты можешь быть против своей страны? – говорят мне.

Да только нет у меня больше страны. Исчезла моя страна – и неизвестно, когда вернется и вернется ли вообще. Моя страна принадлежала к европейской культуре, в которой спокойно уживались Паганини и Чайковский, Гете и Пушкин, Декарт, Локк и Кант. Теперь же мне говорят, что «Россия – не Европа». О’кей, тогда я – не Россия. Я не хочу ассоциировать себя с ней ни в войне, ни в футболе.

Я люблю многих людей, меня окружающих. Я люблю район города, в котором живу. Но я не виноват в том, что имел несчастье родиться на этой территории и знакомился с миром на языке, монополизированном этим государством. Я не согласен с теми, кто выступает от имени этого государства, я не голосовал за них, да и не могу уже повлиять на них ни бюллетенем, ни словом, ни силой. Я отчаялся переубеждать тех, кто считает, что Солнце вращается вокруг Земли, казалось бы, я не должен быть в ответе за них… Но почему же мне всё равно стыдно за мою страну?

Танки идут по Канту, танки идут по Локку, по всему европейскому, по всему родному – по всему, что казалось культурой, в том числе и моего народа. Танки идут по России, давя ее последние надежды на европейское будущее, демонстративно и радостно вычеркивая ее из сообщества цивилизованных стран. Да, лишь десять из почти двухсот членов ООН прямо отказались осуждать захват Крыма – Зимбабве, КНДР, Сирия, Куба и еще несколько. Казалось, что Россия – почти Европа, а оказалось – почти Зимбабве (а после недавних событий вообще непонятно, кто из них «почти»).

Все же, кто не имеет ни компетенций, ни средств, чтобы уехать, теперь должны жить с этим клеймом – со статусом гражданина страны-агрессора, страны-оккупанта, страны-изгоя.

Вот почему «дался мне этот Крым»! Вся страна «застряла в четырнадцатом году», лишившись каких-либо перспектив дальнейшего развития. Впрочем, нет, не застряла – скорее сошла с путей и летит в пропасть…

Хотя непонятно, что же в итоге ужаснуло больше – то ли то, что Россия втоптала в грязь свою репутацию в глазах всего цивилизованного мира, то ли наоборот… втоптала туда этот самый мир, содрала с него красивую драпировку цивилизованности – и тот продолжил существовать, как будто ничего уж такого и не произошло. Ну, есть там какие-то символические санкции для соблюдения внешних приличий – но под этим фиговым листом сокрыта бесстыдная очевидность того, что ничего-то вы не сделаете против обезьяны с ядерной дубиной. Чего ей, собственно, и надо было для того, чтобы «всех переиграть». Железобетонная логика гопников. Варварские танки давят уже не только Россию – они снова давят и Варшаву, и Будапешт, и всю Европу, давят еще и последнюю надежду на то, что будто бы существовала какая-то высшая инстанция справедливости, которая придет и обуздает обезьяну. Никто не придет и не обуздает. Высшая инстанция – это и есть эта самая обезьяна, сидящая под цивильным европейским костюмом едва ли не в каждом.

Или все-таки нет?


Фото:  Артем Коротаев/ТАСС