Хороший Милошевич - мертвый Милошевич
Это неправда, что сподвижники Милошевича сейчас оплакивают его смерть, сожалея о безвременной кончине. Неправда, что Гаагский трибунал кусает локти от досады, что не смог довести до победного конца процесс над сербским диктатором.
Смерть Милошевича — тот случай, когда сходу даже и не ответишь на сакраментальный вопрос «кому это выгодно?». Его смерть всем оказалась почти одинаково выгодна. Это живой Милошевич был как бельмо, потому что и деть его было некуда, и делать с ним нечего. А мертвый он снова вернулся в политику, опять стал фактором и хэдлайнером. Живой Милошевич был политическим трупом. Труп Милошевича стал политическим деятелем.
Его сторонники получили мученика, погибшего в застенках. Не случайно популярнейшая картинка этих дней — злобный сербский диктатор с нимбом. Образ уже работает! К тому же он навсегда останется юридически чистым, поскольку судить покойников пока никто еще не додумался. И вновь замелькали на экранах старые кадры, вновь мы видим сербов, восторженно приветствующих своего Слободана (а не тех же сербов, которые рвали его портреты), вновь полузабытые товарищи вроде Бабурина превращаются в поставщиков эксклюзива. В эти дни мы наблюдаем и много другой политической археологии. Затея возить труп по белу свету, устраивая временные захоронения (ну чисто демонический Паганини), — из того же разряда: на прощальных гастролях надо сорвать кассу побольше.
Но и по другую сторону баррикад тоже концерт. Крупнейшее достижение современной цивилизации состоит в том, что нет людей, виноватых только потому, что нам кажется, будто они виноваты. Преступления режима Милошевича нормальным людям очевидны. Но в юриспруденции нет такого понятия «это и дураку понятно». Нужны занудные, формальные, бюрократические доказательства, сбор которых начинается с вопроса к подсудимому «как вас зовут?», даже если он известен всему миру.
Но найти документальные улики и доказательства того, что именно Милошевич отдавал приказы или хотя бы одобрял этнические чистки, бомбежки и тому подобные безобразия, очень трудно, а найти неопровержимых живых свидетелей из числа сподвижников еще труднее.
Такие процессы должны завершаться полным и безоговорочным триумфом обвинения и жестоким приговором в конце. Военные преступники не могут получить несколько лет каземата, как обычные ярмарочные воры. А по полной программе вину Милошевича, скорее всего, доказать бы не удалось. И это не только вдохновило бы его сторонников, но и дискредитировало бы сам институт Трибунала.
Проблема международного наказания за преступления, кем бы они ни совершались, вдруг стала очень актуальна. Долгие годы олицетворением справедливости был Нюрнбергский трибунал. Гаага задумывалась как нечто аналогичное, и суровость наказания вкупе с его неотвратимостью должны были символизировать некую высшую справедливость. А что вышло?
Два трупа за одну неделю! Важнейшие обвиняемые гибнут в самой важной тюрьме в мире. И кто теперь поверит в то, что это совпадение? Как объяснить обывателю, отчего сидел себе, сидел Бабич и вдруг решил повеситься? Как объяснить, что Милошевича лечили или якобы лечили от болезней, которыми он не страдал? И кто поверит, что он пил пилюли назло, чтобы показать, как его скверно лечат — то есть сам шел в могилу, лишь бы доказать, какой отвратительный этот Трибунал. Но кто в это поверит? И, выходит, зря его в Москву не пустили? Человек-то не просто сбежать хотел, а действительно болел.
Выстраивается цепочка: Бабича повесили; Милошевича на лечение не пустили, а отравили, правду скрывают, родных на похороны не пускают, покойному на родине приюта не дают — а всё потому, что вину доказать не могут, а вины никакой и не было!
Для множества людей всё обстояло именно так, а не иначе. Остальным же может показаться, что Гаагский трибунал попал в крайне неприятное положение и получил неясные перспективы. Потому что орган, не способный нормально функционировать, просто вырезают.
Обсудить "Хороший Милошевич - мертвый Милошевич" на форуме
Смерть Милошевича — тот случай, когда сходу даже и не ответишь на сакраментальный вопрос «кому это выгодно?». Его смерть всем оказалась почти одинаково выгодна. Это живой Милошевич был как бельмо, потому что и деть его было некуда, и делать с ним нечего. А мертвый он снова вернулся в политику, опять стал фактором и хэдлайнером. Живой Милошевич был политическим трупом. Труп Милошевича стал политическим деятелем.
Его сторонники получили мученика, погибшего в застенках. Не случайно популярнейшая картинка этих дней — злобный сербский диктатор с нимбом. Образ уже работает! К тому же он навсегда останется юридически чистым, поскольку судить покойников пока никто еще не додумался. И вновь замелькали на экранах старые кадры, вновь мы видим сербов, восторженно приветствующих своего Слободана (а не тех же сербов, которые рвали его портреты), вновь полузабытые товарищи вроде Бабурина превращаются в поставщиков эксклюзива. В эти дни мы наблюдаем и много другой политической археологии. Затея возить труп по белу свету, устраивая временные захоронения (ну чисто демонический Паганини), — из того же разряда: на прощальных гастролях надо сорвать кассу побольше.
Но и по другую сторону баррикад тоже концерт. Крупнейшее достижение современной цивилизации состоит в том, что нет людей, виноватых только потому, что нам кажется, будто они виноваты. Преступления режима Милошевича нормальным людям очевидны. Но в юриспруденции нет такого понятия «это и дураку понятно». Нужны занудные, формальные, бюрократические доказательства, сбор которых начинается с вопроса к подсудимому «как вас зовут?», даже если он известен всему миру.
Но найти документальные улики и доказательства того, что именно Милошевич отдавал приказы или хотя бы одобрял этнические чистки, бомбежки и тому подобные безобразия, очень трудно, а найти неопровержимых живых свидетелей из числа сподвижников еще труднее.
Такие процессы должны завершаться полным и безоговорочным триумфом обвинения и жестоким приговором в конце. Военные преступники не могут получить несколько лет каземата, как обычные ярмарочные воры. А по полной программе вину Милошевича, скорее всего, доказать бы не удалось. И это не только вдохновило бы его сторонников, но и дискредитировало бы сам институт Трибунала.
Проблема международного наказания за преступления, кем бы они ни совершались, вдруг стала очень актуальна. Долгие годы олицетворением справедливости был Нюрнбергский трибунал. Гаага задумывалась как нечто аналогичное, и суровость наказания вкупе с его неотвратимостью должны были символизировать некую высшую справедливость. А что вышло?
Два трупа за одну неделю! Важнейшие обвиняемые гибнут в самой важной тюрьме в мире. И кто теперь поверит в то, что это совпадение? Как объяснить обывателю, отчего сидел себе, сидел Бабич и вдруг решил повеситься? Как объяснить, что Милошевича лечили или якобы лечили от болезней, которыми он не страдал? И кто поверит, что он пил пилюли назло, чтобы показать, как его скверно лечат — то есть сам шел в могилу, лишь бы доказать, какой отвратительный этот Трибунал. Но кто в это поверит? И, выходит, зря его в Москву не пустили? Человек-то не просто сбежать хотел, а действительно болел.
Выстраивается цепочка: Бабича повесили; Милошевича на лечение не пустили, а отравили, правду скрывают, родных на похороны не пускают, покойному на родине приюта не дают — а всё потому, что вину доказать не могут, а вины никакой и не было!
Для множества людей всё обстояло именно так, а не иначе. Остальным же может показаться, что Гаагский трибунал попал в крайне неприятное положение и получил неясные перспективы. Потому что орган, не способный нормально функционировать, просто вырезают.
