Синдром "батьки Лукашенко"

Александр Лукашенко в третий раз победил на президентских выборах в Беларуси. По данным Центризбиркома, он набрал 82,6 процента. Оппозиция утверждает, что батька на самом деле не сумел победить в первом туре, набрал, согласно данным exit polls, не более 45 процентов, и, следовательно, легитимность его мандата под вопросом. Наблюдатели отмечают, что 60 процентов всех избирателей в сельских районах проголосовали досрочно, а в целом по стране 30 процентов волеизъявились до официального дня выборов. Как голосовали, где голосовали, почему голосовали досрочно и голосовали ли вообще эти самые передовики голосовательного производства – секрет. И тем не менее, что бы там ни говорили оппозиция, ОБСЕ и Европейский Союз, понятно, что большинство граждан Беларуси высказались за статус-кво. Что же, демократия восторжествовала? А белорусский народ, следуя логике некоторых моих коллег по «Ежедневному журналу», продемонстрировал, что он «темен и ужасен», и ничего, кроме плошки субсидированного белорусским государством супа и краюшки, опять же субсидированного, хлеба, не хочет, свобода ему не нужна, так? Нет, не так.

Демократия по-белорусски?
На самом деле, 82,6 процента, официально набранные Лукашенко, говорят ровно об обратном. А именно: что никакой демократии в Беларуси и близко нет. Многочисленные исследования, проведенные во многих странах мира, показывают: там, где президенты переизбираются с более чем 70 процентами поданных за них голосов, никакой политической конкуренции нет и в помине, а значит, нет и демократии. Ибо каким бы гомогенным ни было общество (этнически, религиозно и т.д.), в нем всегда присутствует многоголосица интересов и взглядов. Скажем, плоская шкала налогов выгодна богатым, но не выгодна бедным – меньше доходы бюджета и, следовательно, хуже социальные программы. Государственная помощь или защита национального сельского хозяйства от импорта выгодна фермерам, но не выгодна покупателям в городах – продукты дороже. Даже в странах, где существует устоявшаяся двухпартийная система, то есть система, где большое число интересов аггрегировано внутри одной партии, лидеры – будущие президенты (речь о президентских республиках) набирают в лучшем случае 55–60 процентов голосов. (Исключение составляют страны, которые находятся в условиях явной или виртуальной войны, как было недавно в Иране или в России 1999–2000 годов, когда была спровоцирована вторая чеченская война, использованная как мобилизационный ресурс.) Причина проста: люди способны договориться по конкретным вопросам — вводить налог на парковки в городе N или не вводить, увеличивать налоги в городской бюджет или не увеличивать, открыть новый магазин на месте парка или оставить «зеленые легкие» города нетронутыми, - для разрешения вот таких, вполне конкретных вопросов, и проводятся референдумы.

Когда же вопрос касается столь широкого понятия, как «президент» (кому-то нравится социальная программа, но не подходят взгляды на налоговое законодательство, кто-то разделяет «семейные ценности» лидера, как было во время последних выборов в США, но не принимает внешней политики и так далее – в президентских республиках в отличие от парламентских победитель, как известно, получает все), то поддержки в 80 и более процентов можно добиться, только зажав рот всем другим кандидатам. В этом смысле совершенно неважно, сколько кандидатов внесено в бюллетени – один («кандидат объединенного блока коммунистов и беспартийных»), как было в Советском Союзе, или три, пять, десять. Чтобы отдать голос оппозиционному кандидату, избирателю как минимум надо знать, как он выглядит, за что выступает, какие решения по жизненно-важным для него, избирателя, вопросам собирается принимать. Да к тому же еще и быть уверенным, что, поставь он галочку не в ту клетку, его следом не заберут в кутузку. А если избиратель этого не знает или если в одной руке у власти – избирательный бюллетень, а в другой – уголовное дело за неуплату налогов во времена, когда батька еще коров пас, то единственно рациональный для него вариант волеизъявления – это голосовать за статус-кво. Лучше, может быть, и не будет, но и вероятность того, что для него, конкретного Миколы, и хуже не будет – однозначно выше, чем если он отдаст свой голос оппозиционному кандидату.

Но ведь для того, чтобы избиратель мог узнать, чего такого хорошего ему может предложить оппозиционный кандидат, ему надо увидеть этого самого оппозиционера по телевизору, и хорошо бы лицезреть его ровно столько же времени, сколько он видит Лукашенко (Назарбаева, Алиева, Ниязова, Путина). Он должен иметь возможность что-то узнать про программу кандидата и сравнить с той, что декларирует уже известный ему по двум срокам президент. Еще ему нужны суды, которые бы разбирались с нарушениями, скажем, в предвыборной агитации (то есть следили бы за тем, чтобы состязание кандидатов строилось на равноправных основах) – и принимали решения не по звонку из властных структур, а на основе собранных доказательств. Ему нужны листовки, плакаты, билборды – если он вчитываться в детали программы не хочет, а на митинги и встречи не ходит, а значит, у оппозиционного кандидата должны быть на все это средства и доступ к средствам у оппозиционера должен быть – пусть не равный, но сопоставимый с тем, что есть у действующего лидера страны или региона. Другими словами, чтобы отдельные граждане и бизнесы не боялись спонсировать альтернативного кандидата.

Еще избирателю важно верить, что его голос не украдут, бюллетень не выбросят в мусорный бачок, а взамен не положат такой же, но с галочкой в другой клетке. А для этого нужны наблюдатели, и не так, как в Беларуси, где на 72 тысячи наблюдателей лишь 1 (один) представлял оппозицию, но чтобы пропорции были и здесь соблюдены. Короче, избирателю для того, чтобы выбрать из двух и более альтернатив, необходимо очень много разных вещей, которые в политической теории обозначаются простым словом – процедура.

Договоримся о терминах
В головах граждан сложился устойчивый стереотип, что есть два вида режимов: либо – демократия, либо – диктатура. Диктатура – это мы знаем, это когда сажают. Демократия – это когда народ имеет право выбирать себе власть, а в бюллетенях больше, чем один кандидат. На самом деле между этими двумя полюсами еще много чего есть: конкурентный авторитаризм, бюрократический авторитаризм, режим военно-бюрократического авторитаризма и так далее. И при всех этих режимах выборы, как правило, сохраняются и кандидатов – больше, чем один.

Но и демократия – в современном понимании этого слова – отнюдь не ограничивается правом большинства выбирать себе власть. Даже во времена Аристотеля (а это, на секундочку, IV век до нашей эры) в греческих городах-демократиях граждане опасались того, что Аристотель называл мобократией – властью толпы, большинства, которое выбирает себе вождя так же, как стадо находит водопой – по нюху, по ветру, и несется туда, вытаптывая все вокруг. Именно потому древние греки отбирали особо достойных граждан в Ассамблеи, которые вырабатывали круг неотложных вопросов и процедуру их обсуждения на общем собрании («вече» - в древних Новгороде и Пскове) полиса (то есть тех, кто имел право голоса).

С тех пор человечество не раз имело возможность убедиться, что право «большого пальца» (так толпа решала вопрос жизни и смерти поверженного гладиатора) – вещь весьма опасная. Ибо толпа – это не граждане, которые осознанно принимают на себя ответственность за сделанный выбор и его последствия, толпа – это стихия, ответственность расплескана на всех, и значит – ни на кого, толпа движима скорее инстинктом, нежели разумом: после нас – хоть потоп.

Именно поэтому и появился термин «процедурная демократия», смысл которого: правление как выбор большинства легитимно только в том случае, если соблюдена процедура выборов, которая в обязательном порядке предполагает свободу создавать и финансировать (и не быть за то наказанным) гражданские и политические организации, состязательность кандидатов, равный доступ к средствам массовой информации, уважение прав меньшинства, наличие третейского судьи (то есть судов, выносящих вердикт на основе законов). Это – тот минимум, без которого говорить о демократичности выборов и наличии в стране режима демократии (осознанного и информированного выбора большинства) в сегодняшнем мире просто смешно. С этой точки зрения, ни в Беларуси, ни в России ни нормальных выборов, ни демократического режима нет, есть режим бюрократического авторитаризма разной степени жесткости. Не случайно Кремль бесконечно играет в прилагательные – «управляемая», «суверенная» демократия, «особый путь» демократии в России. Задача проста – найти словесные формы легитимации существующего сегодня в России режима. Ищут как умеют. Хорошо бы при этом чтобы хотя бы образованное сословие в прилагательные не играло и не именовало «демократией» то, что таковой ну никак не является.

«Народ темен и ужасен»
Любимая забава проигравших – найти виноватого. Любимая забава российских либералов и примкнувших к ним интеллигентов – убеждать себя и окружающих в том, что народ российский – темен и ужасен, взращен в тысячелетнем рабстве, а потому к демократии не склонен и жаждет единственно Большого Брата. И вообще как бы было славно, если бы можно было народ этот куда-то переместить – ну как Ельцин предлагал отправить Березовского в дальний космический полет, с едой и топливом в один конец.

Скажу крамольную вещь: «народ темен и ужасен» везде — и в Австрии, голосующей за неонацистов, и в США, отдающий голоса человеку, весь первый срок изъяснявшемуся в категориях «крестовых походов» и «осей зла». В Соединенных Штатах еще в конце пятидесятых годов ХХ века, в южных штатах, включая штат Вирджиния, что через мост от столицы оплота и кузницы демократии города Вашингтона, существовали раздельные автобусные остановки – для белых и для черных. И школьные автобусы были разные – для цветных и для белых, и на лавочках висели таблички: «Только для белых». Между прочим, и сегодняшняя Америка не многим лучше по части всяких предрассудков. Только что в штате Южная Докота (американский Средний Запад) был закрыт последний абортарий – нежеланные беременности женщинам придется ехать прерывать в другие штаты. И Южная Дакота – не исключение, это – тренд, который, скорее всего, распространится и на другие штаты крайне консервативного Среднего Запада США. А в Бостоне, что на Восточном побережье, или в Сан-Франциско – на Западном, геи создают семьи. В Техасе и прочих ковбойских штатах, мачо-геи стали обнаруживать себя исключительно после выхода в свет фильма «Горбатая Гора» — раньше это было опасно, а в штате Массачусетс существует целый город геев – Провинстаун, где гетеросексуальный человек чувствует себя неуместно и даже странно. В штате Айдахо женщина в глубоком декольте или с оголенным животом может появиться разве что в баре для одиноких, а в Нью-Йорке так ходит две трети. Где-нибудь в Монтане прийти в церковь на воскресную службу в брюках – вызвать ропот всей общины, а в Лос–Анджелесе и шорты никого не заденут. И таких примеров – сотни.

Если бы американские политики пытались бесконечно подделываться под настроения Среднего Запада или глубокого Юга, то, можно не сомневаться, никакая Кондолиза Райс никогда не смогла бы стать государственным секретарем США, а Хилари Клинтон – даже не могла бы подумать о том, чтобы баллотироваться на пост президента. Но лидеры тем и отличаются от массовки, что не идут за толпой – они ведут ее за собой. Убеждают, создают институты, меняют законы. В просторечии это называется принципами. И они либо есть, либо их нет.

Потому апелляция к «рабскому и темному народу» — апелляция слабых и боязливых. Не говоря уже о том, что позиция эта чрезвычайно удобна именно в условиях авторитарного режима: она открывает широкие двери для конформизма. Так в советское время, молодые люди, выбирая между членством в КПСС (чью идеологию не разделяли и чьих функционеров ненавидели) и диссидентством, выбирали первое – «чтобы не было мучительно жаль за бесцельно прожитые годы».
Оправданий всегда была масса: «плетью обуха не перешибешь», «против лома нет приема», «не хочу класть свою жизнь на алтарь этой темной массы». Ровно те же аргументы приводятся и сейчас, хотя и облекаются в более политкорректные слова или дилетантские изыскания на тему «тысячелетнего рабства». А потому – не грех вступить в «Единую Россию», раболепно принять назначение в «Общественную палату», поучаствовать в очередной пиар-кампании Кремля или взять деньги на оппозиционную деятельность у Владислава Суркова. «Это – не я плох, это народ – темен».

Я никого не осуждаю – избави меня боже, это — личный выбор.

Я отлично понимаю, что политические культуры России и, скажем, США весьма отличны. Но я также знаю, что культура, при всей ее важности, — не более чем оболочка, как писал замечательный антрополог Клиффорд Гирц, «паутина важностей» и – не более того. Люди формируют культуру, они ее и меняют. Я уже писала когда-то в «ЕЖе», как немцы в начале 50-х годов, через семь лет после конца Третьего рейха и чудовищного поражения страны во Второй мировой войне, ответили на вопрос: какой режим предпочтителен для (западной) Германии? Почти большинство – 42 процента! – выбрали Третий рейх, 45 процентов – кайзеровскую Германию (проигравшую Первую мировую войну), и лишь 7 процентов предпочли Веймарскую республику, при которой немцы узнали о демократии, хаосе, экономической депрессии и распадающейся системе власти. Режим, формировавшийся тогда под эгидой ФРГ, поддержали 2 процента. Вот она, возопили политологи, непродуктивная, нелиберальная, имперская политическая культура – налицо. Прошло семь лет. В 1959 году социология зафиксировала прямо зеркальную ситуацию: 42 процента опрошенных немцев отметили демократический режим ФРГ как наиболее приемлемый для нации. По данным другого опроса, 50 процентов немцев указали, что «демократия – лучшая форма власти». Спустя еще тринадцать лет, в 1972-м, уже 90 процентов немцев назвали демократию лучшей формой правления для страны. И куда девалась та германская культура, которая породила Третий рейх?

В августе 1991 года, когда в стране рушился прежний режим, страна – от Москвы до самых до окраин – спала. Да и Москва — по большей части – спала. Хватило нескольких тысяч человек, Ростроповича, спавшего в Белом доме на плече у солдатика – и дивизии спецназа остановились, танки перестали утюжить мостовые и режим пал.

Цивилизацию испокон веков двигали вперед одиночки. А толпа испокон веков идет за лидерами. Но нельзя полагать себя лидером и одновременно – кормиться с руки хозяина, оправдывая себя тем, что «народ темен и ужасен». Какой есть. Беда – в лидерах, вот их пока нет. Ну так от стенаний о забитом народе они и не появятся: это ведь не картошка, которую надо орошать.