Об уходящем полагается говорить либо хорошо, либо ничего. А потому нам бы ничего не говорить.

Но это нам — в мире много чего напроисходило такого, что его поменяет, видимо, очень круто, просто еще непонятно как. Не само по себе происходило — человеческими усилиями и человеческими же мозгами. Совершенно невероятные прорывы (куда еще они приведут, вопрос, конечно) в генетике и генной инженерии, в астрономии и астрофизике, в археологии, давно переросшей саму себя и ставшей мультинаучной дисциплиной, в технике и технологиях, в экономике и даже в политике. Вот уж где устоявшийся левый порядок казался незыблемым, а праволиберальный дискурс навсегда отошедшим в мир преданий — но даже в политике и экономике мир вдруг обнаружил вернувшуюся (точнее — возвращенную человеческими усилиями и устремлениями) способность меняться! 

Но всё это там, где не о скрепах и не о сакральной державности думали, то есть не у нас. Мы, конечно, к этому тоже руку приложили себе же на голову: без российских солсберецких и керченских экзерсисов, возможно, такого протрезвления бы и не наступило. И, возможно, когда-то-там историки еще отметят наш, российский «неоценимый вклад» в то, что заигравшийся от сытости в толерантность, политкорректность realpolitik, obamacare, wellfare и прочие левые заморочки цивилизованный мир проснулся и вернул себе способность к честертоновскому здравому смыслу, к обновлению и развитию, но это будет (если будет) оценкой из серии «не было бы счастья, да несчастье (в нашем, дорогие товарищи, лице) помогло».

А у нас… Героические контратаки и даже локальные победы и прорывы стремительно редеющих групп и группок, не сложивших оружия и продолжающих сопротивляться безумцев, прикрывающих собой не менее стремительный откат разгромленной и на глазах разваливающейся армии. Героически упорное, питаемое, кажется, уже даже не бизнес-интересом — какие тут, нахрен прибыли, дай Бог, если по нулям! — а просто гордым нежеланием сдаваться сопротивление остатков реального частного бизнеса (и тут уже, если бизнес реально частный и честный, то без контратак и без прорывов). В замершей и умирающей стране, старательно закрывающей глаза на происходящую катастрофу. На то, что на каждый успех несдавшихся приходится по тысяче их же поражений и капитуляций, и на то, что у остальных даже этих 0,1% побед не просматривается. На то, что завтра — уже сегодня, конечно, но пока почти никто этого не понял — так вот, что завтра уже глаза придётся открыть, хотя бы для того, чтобы попытаться выжить. В стране, о которой мы уже вообще ничего не знаем и почти ничего не понимаем, потому что так старательно себя обманывали — в прошедший год особенно старательно, — что никто уже не знает и не понимает, что в нашей богоспасаемой покуда еще стране вообще происходит. Ни мы не знаем, ни те, кого мы привыкли называть «они», не знают. Потому что никакая наука никогда не сможет объяснить того, каким образом может хоть как-то расти экономика страны, в которой депозиты изымаются, закредитованность растёт и объём продаж при этом неуклонно и достаточно быстро падает который год подряд. В которой одновременно падает безработица (если повар нам не врёт), а обитатели считают ее угрозу едва ли не самой грозной напастью. В которой в момент кризиса радостно повышают налоги на всё и вся. В которой для инновационного прорыва — ещё раз по слогам: «инновационный» — значит «связанный с новыми идеями» — повышают пенсионный возраст и разрушают остатки образования, тратя на него порядково меньше, чем, например, в Южной Корее. В которой повышают пенсионный возраст и одновременно на здравоохранение тратят меньше денег, чем бюджет только на НИОКР и только одной фармацевтической компании Phaizer. В которой эта нисходящая спираль всё больше напоминает глубокий штопор, все серьезные экономисты солидарно признают, что никакие продуктивные реформы невозможны при нынешней власти, все серьёзные политики понимают, что власть нереформируема, вменяемая часть оппозиции согласна, что никакие ее усилия никак на власть не воздействуют и ни ускорить ее падение, ни замедлить его не могут, а большая часть населения продолжает одновременно говорить о том, как всё становится хуже и радоваться стабильности.

А из-за этого незнания, непонимания того, что в стране происходит на самом деле, обмана, самообмана и готовности отвечать на любые вопросы исключительно то, что, как представляется отвечающим, от них хотят услышать (даже, толком, не задаваясь вопросом, кто хочет и зачем), из-за всего этого всеми уже кожей ощущаемый общий пиздец неизвестно то ли подкрался незаметно совсем вплотную, то ли все ещё обретается на некотором отдалении, впрочем, явно незначительном. И когда и из-за чего всё рухнет, понятно еще меньше.

Одна беда: вот это «шкурой чувствую» не обманешь и никакими заговорами, упражнениями в статистике или соцопросами не заговоришь, прям, как зубную боль. Это единственно безошибочная примета приближения, типа самосбывающегося пророчества. Притом совсем уже непосредственного.

А все наши коллективные и индивидуальные, казенно-государственные и вполне себе диссидентские обманы, самообманы и прятание головы в песок годны лишь на то, чтобы самозабвенно увиливать от пусть и не веселого, но трезвого взгляда на жизнь (ну, на то, что ей сегодня за отсутствием выбора именуется) и перспективы.

На какие перспективы, если завтра — он самый, северный пушной зверёк? И как и зачем туда заглядывать? 

Ну, во-первых, перефразируя нашего незабвенного златоуста, после него будет, что ничего не будет, а нам с этим жить. А во-вторых, до этого «тогда» нужно будет еще как-то добраться, совершить транзит через полосу катастрофы. И для того, и для другого трезвая голова и некоторая доля простой человеческой решимости действовать — наличие яиц, если по-простому — будет штукой неоценимо спасительной. 

Я уже слышу бубненье премудрых: «Двадцать пятый съезд! Двадцать пятый съезд! Двадцать четыре не съели, и двадцать пятый не съест!» Только вот тогда они были привычно переживаемой двадцать четвертой, двадцать пятой, двадцать шестой рутиной (хотя и она, если не забыли, вдруг закончилась), а по сравнению с тем, что нас уже явно даже не ждёт, а уже прямо-таки встречает — нет-нет, не свобода радостно у входа! — так вот по сравнению с предстоящим нам и 92-й, и 98-й годы покажутся детской игрой в песочнице. Потому что история еще никогда и никому не прощала даже 30 лет, спущенных в унитаз и в оффшоры, а у нас и до этого тридцатилетия предыдущие 70 лет были не так, чтобы особо вдохновляющими. Если не вдохновляться безумной ценой за победы, за которой мы не постояли. 

А если всё-таки открыть глаза и посмотреть правде в лицо, то всё, что нас ждёт в самом непосредственном, хотя и неопределимом точно по отдаленности будущем — это в какой-то момент стремительное расползание всего напрочь прогнившего и протёртого полотна, когда вдруг оказывается, что на кузнице нет пресловутого гвоздя, потому что на домнице не сварили железа, потому что прекратившим работать транспортом не завезли недобытую руду и недобытый уголь, которых не добыли неоткованными кайлами (а старые пришли окончательно в негодность), и «враг вступает в город, пленных не щадя». Только наивно надеяться, что найдется враг, готовый вступить во все наши затерянные на просторах России города и поселки — нет таких у нас, к сожалению, самозабвенных и готовых к самопожертвованию врагов: так ведь вступишь, а потом за нас, болезно-бессмысленных, перед Богом и людьми отвечай! Хорошо бы таких врагов иметь, да нет их. Равно как и никакого интереса, как мы друг друга тут кушаем, никто не обнаруживает — вообще бы про нас забыли, кабы мы шпилями меряться не начали. Так что на «врагов» закордонных надеяться не приходится. 

А потому роль этих врагов немедленно начнут исполнять разного рода цапки, превращая каждый кусок страны в личную обособленную Кущевку, уж какую сумеют отхватить и удержать. И то, что где-то роль этих цапков исполнят местные бароны и элиты, не сильно меняет дело: разной степени людоедскости фашистские режимы правого и левого толка отличаются от цапковской малины примерно так же, как красные зоны отличаются от черных (про то, что будет происходить в нынешней же властью выпестованных и вскормленных «зеленых» зонах — нет-нет, это не про экологию! — даже представлять не хочется). 

И все эти кущевки и баронии разорвут страну, как Тузик грелку. И никому из нас нечего противопоставить этой «сомализации всей страны». Власть-то нынешняя, конечно, до последнего будет пробовать этому сопротивляться — ей есть, что терять, и есть, чего бояться. Попробовать-то попробует, да не видно как преуспеет: она уже и сегодня не очень-то что может, а завтра не сможет ничего. Тем более что это ее неустанными трудами сомализация и произойдёт.

Но и мы — если вообще что-то сможем — то только в Москве, ну и, может, в Питере, где хоть как-то сознательных и вменяемых противников нынешнего режима больше, чем три с половиной калеки. Может и сможем, если даже заикаться забудем о единости и неделимости — не до них, не по силам будет и незачем. Может и сможем, если загодя хоть кто-то договорится действовать в одном направлении, а не созывать представительную конференцию на тему «Куда нам идти». В холодном зале света не будет, так что конференция вряд ли даже соберется. Может и сможем, если честно и загодя признаем, что на первых порах придется заниматься грязной, а может, и небескровной работой, и белые перчатки отложим в сторону — не нам в них красоваться! Может и сможем, если перестанем играться до поры в демократию и самые-честные-в-мире-выборы отложим несколько на потом — ни кого избирать, ни кому избирать на первых порах не будет. И если почти чудом подхватив с асфальта и удержав власть, сможем не потерять любви и не скурвится, не обернуться еще одной реинкарнацией нынешних сволочей...

Пока, если честно, то ни одного из этих и без того-то не особенно вероятных «если» в помине нет. Напротив, мы всё больше разучаемся честно формулировать мысли и их честно высказывать, честно договариваться и честно соблюдать договоренности, даже честно дочитывать тексты друг друга, честно стараться их понять, а не выдергивать слова или фразы, прежде чем честно обсуждать именно их, а не нечто нами самими напридуманное.

Но если — еще раз если! — если мы и этот год спустим коту под хвост, то…

Ну, мне нас самих даже жалко не будет — сами мы и виноваты-с! 

Молодых жалко — мы и так их предали, даже мыслей и пониманий не передав, не то, что страны. Но, кто знает, может они и так пройдут по расплёсканной нами крови как по воде, не замочив ног… а дальше я не знаю — это уже без меня и без нас.


Графика Михаила Златковского/zlatkovsky.ru