Почему опросы ВЦИОМ мало о чем говорят. Возможна ли социология в тоталитарной стране. Опыт Гарвардского проекта
Генсек ЦК КПСС Юрий Андропов, выступая на пленуме ЦК КПСС 15 июня 1983 года, произнес поразившие своей внезапной честностью слова:
«Мы ещё до сих пор не изучили в должной степени общество, в котором живём и трудимся».
Многотысячная армия агитпропа разинула рот и застыла в растерянности, не понимая, куда девать этот непривычный тезис вождя, как его встроить в мраморный монолит приглаженных до полной бессмысленности словесных конструкций, образующих то, что называлось коммунистической идеологией.
Сказав, возможно, единственный раз в своей жизни правду, Андропов попал в одну из главных болевых точек советского, постсоветского и вообще любого общества, построенного на страхе и насилии. Страхом и насилием можно добиться покорности, но в таком состоянии человек закрывается как моллюск в раковине. А когда эта раковина вдруг открывается, возможны любые сюрпризы. Такие сюрпризы устроили своим диктаторам внезапно «раскрывшиеся» народы, например, Румынии и Ливии, еще вчера демонстрировавшие 100-процентную поддержку Чаушеску и Каддафи, а сегодня с тем же единодушием поддержавшие их казнь.
Сегодня и российская пропаганда, и оппозиция ссылаются на данные опросов ВЦИОМ, свидетельствующих о высоком уровне поддержки президента РФ и проводимой им спецоперацииZ.
По данным ВЦИОМ на 5 апреля, одобряют деятельность президента России 78% граждан, не одобряют — 13%. Поддерживают решение о проведении специальной военной операции 74% россиян (6.IV), не поддерживают 17%, каждый десятый затруднился с ответом (9%). О своем доверии Российской армии, по данным на 31 марта, сообщили 89% опрошенных, скорее не доверяют армии 8%.
Эти данные служат источником оптимизма для государственной пропаганды и вгоняют в депрессию оппозиционеров. В действительности оснований ни для того, ни для другого нет. Как выглядит социологический опрос в тоталитарной стране, где за «неправильное» слово можно получить наказание в диапазоне от штрафа до 15 лет тюрьмы? В случае телефонного опроса число отказов принимать в нем участие достигает 90%, в случае поквартирного анкетирования доля «отказников» чуть ниже — до 70%. Среди оставшихся весьма велика доля тех, кто дает тот ответ, которого, по мнению респондента, ждет от него интервьюер, воспринимаемый как представитель государства.
Это не означает, что опросная социология в тоталитарных обществах вообще невозможна. Но ее применение, методика и интерпретация результатов должны учитывать специфику тоталитаризма.
Одним из примеров успешного применения опросной социологии в тоталитарном обществе стало масштабное исследование, получившее название Гарвардский проект.
Это был проект интервьюирования беженцев — политико-социологическое исследование советского общества, проведённое в начале 1950-х годов при финансировании ВВС США образованным в 1948 году Центром русских исследований Гарвардского университета.
Опрашивали бывших советских граждан, угнанных из СССР, значительная часть которых по окончании войны оказалась в американской зоне оккупации. В ходе выполнения проекта проводились два типа опросов:
Биографические опросы, в которых собирались общесоциологические данные;
Специализированные опросы, в которых собирались «социоантропологические» данные в области экономических и семейных отношений, социальной стратификации и системы властных отношений и тому подобные.
Поскольку опросы проводились на территории Западной Германии, Австрии и США, респонденты оказались вырванными из-под гнета цензуры, извлечены из тоталитарного общества, что давало возможность относиться с доверием к результатам исследования.
А результаты оказались неожиданными для американцев.
Вывод № 1. Советские беженцы и эмигранты, которые не собирались возвращаться в СССР, признавали советскую систему легитимной, а власть — крепкой и законной. В числе принимаемых позитивно характеристик советской власти были в том числе государственная собственность на средства производства, плановая экономика, автократическая внутренняя и внешняя политика. Террор не нравился, но мало кто видел его связь с базовыми характеристиками системы.
Вывод № 2. Полное отсутствие потребностей в свободах и правах человека, в верховенстве права. Самые смелые пожелания касались появления «доброго вождя».
Вывод № 3. Кардинальное отличие советских граждан от жителей стран Запада — в полной неосведомленности о состоянии социальной политики собственной страны, в том числе структуре распределения государственных денег. Причина очевидна: полная невозможность влиять на политику делает людей нелюбопытными. Зачем знания, которые в принципе невозможно применить.
Вывод № 4. Режим не пытался снижать неудовлетворенность граждан системой, но в зародыше подавлял открытую нелояльность. То есть допускалось двоемыслие и разномыслие, но только до тех пределов, за которыми эти явления могли бы конвертироваться в действия.
Социология несовместима с тоталитаризмом. Причем их неприязнь взаимна. Социологам почти невозможно работать в обстановке страха и насилия, и тоталитарная система ощущает опасность, исходящую от реального изучения общественных процессов. В 1931 году социология была объявлена в СССР буржуазной лженаукой, противоречащей единственно верному и подлинно научному учению истмата. После прихода к власти Путина социология вновь оказалась одной из первых жертв формирующегося тоталитарного режима, что проявилось, в частности, в замене в руководстве ВЦИОМ Левады на не имеющего никакого отношения к социологии Федорова и превращении ВЦИОМ в такой же элемент обслуживания режима, как ЦИК, телевидение или Росгвардия.
Леонид Гозман: Как бы ни складывались обстоятельства, никто не захочет идти на реальные риски ради принципов справедливости и воздания. Хотя кто-то вполне может верить в обратное.
Новая газета: Суд ООН рассматривает споры либо с обоюдного согласия сторон, которые признали его юрисдикцию, либо на основании конкретного международного договора.
ratrussian: Да, «новый Нюрнберг», где бы он ни проходил, будет в 2 раза представительнее процессов 1945-1949 годов: 42 страны против 23 восемьдесят лет назад.
