Необычна Пасха в этом году — трудная. И знакомый возглас — Христос воскрес! — застывает в воздухе, если он обращен к другу, допустим, в Киеве.

Ведь восклицая так, мы фактически говорим: умри. Потом да, потом воскреснешь. А сейчас — уходи. Так, что ли, получается? Даже самые высокие слова утрачивают смысл, значат в нашей ситуации совсем не то, что мы в них вкладываем.

Из молчания, если оно наполнено внутренней глубиной, родится слово. По крайней мере, так учат святые отцы. Да и поэт не случайно заметил: «Чем продолжительней молчанье, тем удивительнее речь».

Но наше молчание не имеет выхода. Оно — от бессилия. Духовные основы жизни девальвированы. И подмены следуют одна за другой.

Исчезает язык, на котором мы можем сказать правду. Всегда получается в сторону, обращение к речевым практикам прошлого — и слепота в настоящем.

«Сделайте хоть что-нибудь!» — доносится крик со стороны невинной жертвы. И перед нами плывут картины Страстной седмицы.

Пилат слабо противился казни невинного человека. Никодим и Иосиф Аримафейский — влиятельные люди и друзья Иисуса — не пошли в синедрион, чтобы его спасти. Женщины стояли поодаль и активно не протестовали.

В истории множество примеров невинных жертв, и мы ничего не можем с этим поделать. Только молиться. Только стараться услышать, что говорит нам Бог.

И здесь мы входим в пространство, где раздаются вопросы о коллективной вине, коллективной ответственности и народном покаянии.

Да, лично я ни в чем не виноват. Само понятие коллективной вины, по-моему, бредово. Но коллективную ответственность никто не отменял. О ней много пишет Ханна Арендт.

Согласно Арендт, избежать ее можно, если отправиться в эмиграцию, стать беженцем. Я этого не делаю. Значит—виноват. Как виноват был в советские годы за то, что кругом стояли обезглавленные храмы.

Но гораздо серьезней, на мой взгляд, вопрос о народном покаянии, ибо именно с ним связана проблема пересмотра национального нарратива. Об этом внятно пишет философ Григорий Гутнер в изданной посмертно книге «Избранные статьи». В попытке свести покаяние к чисто индивидуальному акту есть доля лукавства, утверждает Гутнер. Ведь индивидуальный акт может иметь публичное значение.

Впервые, напоминает философ, покаянная тема прозвучала у эмигрантов первой волны. Есть небольшая, но важная статья Георгия Федотова с выразительным названием «О национальном покаянии».

Главная мысль статьи: большевистский переворот есть результат отвращения большинства народа от подлинного христианства, воспринятого Русью в киевской купели. Идеал христианства был принесен в жертву славе и мощи. Стилизованный по православному Ксеркс стал идеалом православного царя и всего русского мнимо-христианского национализма.

Федотов, замечает Гутнер, пытается пересмотреть традицию, выявить в ней исток грядущего зла. Однако, по мнению автора, Федотов заблуждался в характере имперско-мессианского нарратива, поскольку тот не был национальным и разделялся лишь небольшой группой, принадлежащей к образованному слою.

Национальный нарратив, по мысли Гутнера, сложился в советские годы. Революция и все войны, в которых участвовал СССР, вписались в этот ряд событий. В него же входит и пантеон народных героев, включая Ленина и Сталина.

Именно этот нарратив сформировал нашу идентичность и отчасти продолжает формировать ее до сих пор. Но придерживаться его сегодня — позиция нравственно-ущербная.

Национальное покаяние, согласно Гутнеру, это смена нарратива, замена его принципиально иным. Но сейчас даже возможности этого нарратива трудно представить. Говоря об этом, Гутнер вспоминает известную фразу Хайдеггера, сказанную, правда, по несколько иному поводу: «Спасти нас может только Бог».

И еще несколько слов о немоте. Я обретаю речь, когда обращаюсь к судьбам конкретных людей. Это не язык геополитики и идеологии. Это язык человеческой солидарности. Для меня этот язык связан с поэзией, поэтому ниже я приведу некоторые тексты, записанные на нем:

простенькая программа

«православный»

и в нее запускают вирус

и все дела

ничего христианского то есть:

один аватар

+

представляю

ужас человека

перед зачисткой города

ничем не могу ему помочь:

сердце в беде

+

у него под окном

большая лужа

и в нее прилетел осколок

к счастью,

никого не задел

+

что значит человек

без этого и того

того и другого?

что значит человек

голый

на бильярдном столе

и беззащитный

от удара?

+

он читал лекцию о Канте

в бомбоубежище

во время налета,

больше ничего не скажу,

вспомнил

искорки его глаз

и слегка дрожащий голос

+

И т.д. Я очень рад,

Солнце светит на парад,

Солнце светит будь здоров,

Я иду, я будь готов.
.


Фото: архив ЕЖ
.