Далеко от Москвы, или другая Россия - III
Итак, почему российскому государству нет никакого резона серьезно заниматься российской провинцией – той, где нет нефти и газа, но где масса истории и культуры?
По двум как минимум причинам (оставляя в стороне низкую норму чиновничьей прибыли).
Первая: история Россия, такая, какой она предстает в городах Золотого кольца, плохо укладывается в нынешнюю идеологическую концепцию Кремля.
Вторая: демократизация страны, которая невозможна без отказа от политики государственного патернализма, развития местного бизнеса, создания средств коммуникации – распространения того же интернета и т.д., — не только не входит в планы, но и является самой серьезной угрозой интересам нынешней властной элиты.
КРЕМЛЬ VS. РОССИЙСКАЯ ИСТОРИЯ
Культурно-историческая традиция России – как, собственно, традиция любой страны — это ведь не только письменная традиция и памятники архитектуры. Это прежде всего – история инакомыслия. Собственно, богатая культурная традиция оттого и богата, что представляет собой процесс бесконечного наследования и отталкивания от наследства. Однако редко в какой европейской стране борьба с инакомыслием становилась главной целью института государства, велась столь последовательно и жестоко, как это было в России.
Две ныне действующие экспозиции в суздальском Спасо-Евфимиевом монастыре – экспозиции мирового класса и по материалу, и по тому, как он подан – живое, наглядное тому свидетельство.
Одна представляет историю русской книги – от рукописных летописей XIII-XIV веков до оригинала первой русской печатной книги, «Апостола» Ивана Федорова, и оригиналов же книг и журналов времен Петра, Екатерины, прижизненные издания Пушкина, Тургенева, Некрасова, образцы новояза советской эпохи. Здесь первые издания и обласканного государством Михайло Ломоносова, и преследуемых им же Н. Новикова и А. Радищева, чей роман «Путешествие из Петербурга в Москву» был, как известно, запрещен к изданию в Отечестве более чем на сто лет. Здесь и Правила поведения, предписанные боярам Петром, и знаменитое «Уложение поведения для человека и гражданина» Екатерины Великой – первое, если не ошибаюсь, печатное использование слова «гражданин» российскими царствующими особами, что, впрочем, ничуть не помешало той же просвещенной императрице, состоящей в переписке с Вольтером, в 1766 году издать высочайший Указ о создании в Спасо-Евфимиевом монастыре Суздальской монастырской тюрьмы для «сумасшедших колодников», инакомыслящих – религиозных, как свидетельствуют записи, прежде всего.
Здесь сидели старообрядцы, молокане, последователи секты «кавказских прыгунов», греко-католические священники, раскольники — «за неправильное толкование догматов веры», сидели десятилетиями: «дьякон Вешняков – 40 лет», «дьякон Добролюбов – 25 лет», «архимандрит Леонтий – бессрочно». Были и «секретные арестанты»: например, старообрядческий епископ Конон провел здесь 22 года (1859-1881). Сидел некий Гаврила Попов, комиссар таможни, который под псевдонимом писал «подметные письма» — в 1792 году отправил письмо в Сенат с предложением, страшно подумать, отменить крепостное право. Сидели солдаты, разжалованные офицеры, декабрист Федор Шаховской.
После Высочайшего Указа Николая Первого от 1829 года суздальская секретная монастырская тюрьма предназначалась «только для лиц духовного звания» «как способ обуздания неспокойных из духовенства», сюда попадали по делам, не допускающим – так написано – «никакой гласности». Лев Толстой просил о милости к раскольничьим архиереям: «Четыре старика (одному 90 лет) сидят за свои убеждения 24 года…»
Монастырскую секретную тюрьму закрыли в 1905 году – по прошениям одного из последних настоятелей монастыря, архимандрита Серафима, в миру Леонида Чичагова.
В 1923 году она откроется вновь – уже для «идейных противников советской власти» (прибавив еще один корпус — Братский, бывшие монастырские кельи), и одним из ее узников станет тот самый отец Серафим, который настоял на ее закрытии – наследственный дворянин и военный Леонид Чичагов, расстрелянный в тридцать седьмом на Бутовском полигоне под Москвой.
Вот так: власть, идеология государства могла меняться на прямо противоположную, но объектом преследования всегда оставалось инакомыслие – то, что считалось таковым в каждую конкретную эпоху.
В тридцатом году сюда, в Суздальскую тюрьму особого назначения (побывавшие там утверждали, что по сравнению с ней внутренняя тюрьма на Лубянке была раем), привезут известного экономиста Николая Дмитриевича Кондратьева – автора теории циклов конъюнктуры (его труд по теории трендов в экономике сгинет где-то в секретных архивах Лубянки). Кондратьева выпустят через пять лет, чтобы расстрелять в тридцать седьмом: из тюрьмы он писал чудесные письма детям – при свете керосинки, электричества не было, — оригиналы которых представлены в экспозиции.
Здесь отсидит свое (перед тем как расстреляют) и Леонид Наумович Юровский, отец знаменитой денежной реформы 1922-1924 годов, позволивший себе публично сетовать на избыточное кредитование государством промышленности.
Здесь сидели крестьяне, интеллигенты, учителя – сидели без срока и часто без приговора, за нарушение догматов уже советской веры.
Суздальскую тюрьму особого назначения закроют в 1939 году, а в 1940-м откроют вновь – для интернированных чешских офицеров бывшей польской армии, потом для солдат и офицеров, попавших в плен на Западном и Калининском фронтах. Как здесь могли сидеть более восьми тысяч человек, воистину одному богу известно: за все время царской юрисдикции здесь было 403 арестанта. Потом – тюрьма для военнопленных, потом – вплоть до середины шестидесятых – трудовые и воспитательные колонии для несовершеннолетних. Инакомыслящих к тому времени переместили в Мордовские и Пермские зоны особого назначения.
Ну и как такую историю сопрячь с пропагандируемой нынешним государством национальной идеей? Как упрятать ее в глянцевый фантик «великой державы», «исторической миссии», «особой русской цивилизации»? Как эту историю двухсотлетней борьбы института государства с инакомыслием в России совместить с великодержавным надуванием щек, с декларациями о примате государства над обществом? И как сюда же – ау, радетели лозунга «Россия для русских»! — втиснуть историю татарского мурзы Чена, основателя Ипатьевского монастыря, давшего начало знаменитому роду бояр Годуновых?
Но такой или очень похожей история предстает во всех городах Золотого кольца. Поэтому единственное, что остается, так это реанимировать апокриф о страшном польском нашествии, а триаду Маркс-Энгельс-Ленин заменить другой: Минин-Пожарский-Сусанин. Немцам повезло, что В.В. Путин служил в резидентуре в Дрездене, говорит по-немецки и был особенно расположен к канцлеру Шредеру. Нет, действительно, почему не сделать новым государственным праздником день пленения фельдмаршала Паулюса? Или – день вхождения русских войск в Париж? Французов не хочется обижать? Или – день отмены крепостного права в 1861-м?
Конечно, глянцевый фантик «национальной идеи» не изобретение нынешнего Кремля: и при советской власти мифы изобретали, и во времена абсолютистской Российской империи – тоже. И всегдашняя беда российских правителей: вместо того чтобы учить уроки собственной истории, они берут на вооружение апокрифы.
КРЕМЛЬ VS. ГРАЖДАНЕ
Уж сколько понаписано о том, что российская политическая культура непродуктивна и антидемократична, что народ ее не хочет демократии и испокон веков жаждет батюшку-царя.
Во-первых, это – неправда. В российской исторической традиции есть опыт Новгородской и Псковской республик, где все главные решения принимались на вече (сиречь на референдуме) и куда князья приглашались на правление. Причем приглашенные на время князья не имели права приобретать активы (землю) и изгонялись, если общество признавало их правление неэффективным: за два века в Новгородской республике сменилось 58 князей, средний срок их правления составил три года и шесть месяцев.
Во-вторых, нет ни одной европейской страны, которая не прошла бы через период длительного абсолютизма, и целый ряд наших соседей в южной и центральной Европе расставались с идеей примата государства над обществом и гражданином либо за несколько десятилетий до нас (Германия, Италия), либо ровно тогда же, когда такую попытку предприняла и Россия, то есть в конце восьмидесятых годов.
И нигде государство не сдавалось без боя. В ответ общество создавало институты, способные защитить его от государства и сделать граждан не зависимыми от него же.
Важнейшим таким институтом является бизнес, мелкий и средний – прежде всего.
В городках Золотого кольца местного бизнеса практически не видно. Там, где появляются туристы, торгуют тем, что принято с советских времен называть «народными промыслами» — поделками из бересты, дерева, льна. Примерно все то же самое продавалось и десять, и двадцать лет назад и можно купить (по схожим ценам) на Измайловском рынке в Москве, равно как и в многочисленных русских магазинах по всему миру.
Остальное – за крайне малым исключением – бизнесы московские, либо – редко — партнерство с западным капиталом. Лучшая гостиница во Владимире – маленькая, всего на пять номеров и с очень вежливой обслугой – «Дом Эрлангера». Эрлангер – город-побратим Владимира, в конце перестройки немцы купили здесь совершенно разрушенной дом (кстати, на той улице, что когда-то строили военнопленные), восстановили, привели в порядок территорию вокруг, сделали чудесный, уютный садик. Мне это напомнило похожие маленькие гостиницы в шведской провинции.
В Плёсе некая иностранная компания «Фартеция» сделала из совкового санатория нечто более приемлемое для людей, готовых платить за сутки 70 долларов. Здесь подают очень приличный кофе и замечательный йогурт собственного изготовления. В Суздале появилось пара частных гостиниц и ресторанов, но большинство хозяев – московские. Во Владимире, на центральной улице, все сплошь московские банки и телефонные компании, на параллельных – вывесок и вовсе нет. Зато есть своя Рублевка, куда ведет совершенно раздолбанная дорога с двух- и трехэтажными особняками. Местные утверждают, что все это – дома чиновников и бандитов. В Ростове Великом – в точности по Ильфу и Петрову – четыре похоронных бюро в акватории одной центральной улицы, две гостиницы – одна московская, рекламируется ресторан «Славянский». Мы приехали туда часов в шесть вечера – на улицах совершенно не было видно людей, ощущение вымершего города.
Понятно, что население этих городов целиком и полностью зависит от папы-государства, который смахивает им крошки с барского стола. Нынешняя политика Кремля, направленная на патернализм, де-факто национализацию и картелизацию экономики, делает их перспективы выбраться из нищеты совсем призрачными.
Плюс – федеральный бюджет выгребает местные налоги, упрочивая зависимость городов от центра и чиновников, распределяющих бюджеты.
Ни в Суздале, ни во Владимире, ни в Ростове Великом я не нашла ни одного интернет–кафе. Ни одного! И это при том, что и в Суздале, и во Владимире на улицах много молодежи. В Суздале интернет есть в одной гостинице – государственном туристическом комплексе на окраине города, куда добраться можно только на машине. Приехали. Спрашиваем двух молодых девушек у административной стойки, отвечают: «Интернет с 8 до 17». – « Девушки, у интернета нет рабочих часов». — « А у людей, которые его обслуживают, есть». — «Так ведь кнопочку на компьютере нажать и…» — «Нет, не разрешено». В гостинице в Таиланде 15 минут интернет-времени продают за 5 долларов, естественно, 24 часа в сутки. Почему в Суздале не хотят заработать? Загадка.
Между тем, интернет, равно как и другие средства массовой коммуникации, нужны отнюдь не только для времяпровождения – это еще и способ получить информацию о том, как живут люди в других городах и странах, как они устраивают бизнесы, как защищаются от наездов государства, способ обрести партнеров и завязать связи. Одно из главных отличий демократии от всех других режимов как раз и состоит в том, что процесс обучения, обмена знаниями, опытом играют в ее развитии колоссальную, если не ключевую роль.
Однако в городах Золотого кольца меню коммуникационного выбора крайне скудное. Почти везде доступны лишь первый и второй федеральные телевизионные каналы, иногда – еще и НТВ. В Плёсе и Костроме – ТНТ, где в промежутках между «Домом-2» с дискуссией о том, кто, где и кому наставил рога, идет местная реклама и местная социальная программа. Причем качество приема сигнала, в маленьких городах как минимум, очень плохое.
С радио еще хуже. Кроме кнопочных (радио «Россия», «Маяк») в машине берет только «Русское радио» с его низкопробной попсой нон-стоп и «Радио 7», на котором можно услышать короткие новости информационных агентств. «Эха Москвы» практически нигде не слышно. Стоит ли удивляться, что рейтинг Путина достигает запредельных высот, коли никаких других политиков и никакой альтернативной оценки происходящих в стране событий в этих городах не видят и не слышат? И все это, напомню, происходит не в медвежьих углах – в 150-350 километрах от Москвы.
Лишь в одном городе, Ростове Великом, в гостинице удалось увидеть «Коммерсант» двухдневной давности. В Ярославле, Костроме везде лежат «Комсомольская правда» и «Московский комсомолец» местного, регионального разлива. Заголовок на обложке одной из газет: «Я знаю, как делаются постельные сцены». Так стоит ли говорить о нерасположенности российского народа к демократии? Чего слышат, что читают – так и голосуют.
В политической науке цель подобных ограничений на информацию и средства общения давно известна: снижение политической мобилизации, политической активности населения. Это – обязательный инструмент авторитарных режимов, который, в отличие от режимов тоталитарных, не пользуется без надобности кувалдой, не залезает вам в мозги и душу, но применяет социальное снотворное. «Don’t worry. Be Happy», как поется в известном хите.
Вот и получается порочный круг: зависимость от Москвы не позволяет городам наращивать собственные экономические и политические мускулы. Но для того, чтобы порвать удавку, именно они-то, то есть мускулы, и нужны.
P.S. «Далеко от Москвы» — это был известный роман Василия Ажаева о великой стройке социализма где-то за Уралом. Роман был издан в 1948 году, по нему был сделан фильм, автор получил Сталинскую премию, а после смерти Сталина и роман, и автора быстро забыли. Уже в перестройку стало известно, что Ажаев (к тому времени давно пребывавший в лучшем из миров) был заключенным ГУЛАГа, и события лагерной жизни он, чуть подрумянив, перенес на просторы за воротами лагеря. Оказалось, разница была не велика.
Обсудить "Далеко от Москвы, или другая Россия - III" на форумеПо двум как минимум причинам (оставляя в стороне низкую норму чиновничьей прибыли).
Первая: история Россия, такая, какой она предстает в городах Золотого кольца, плохо укладывается в нынешнюю идеологическую концепцию Кремля.
Вторая: демократизация страны, которая невозможна без отказа от политики государственного патернализма, развития местного бизнеса, создания средств коммуникации – распространения того же интернета и т.д., — не только не входит в планы, но и является самой серьезной угрозой интересам нынешней властной элиты.
КРЕМЛЬ VS. РОССИЙСКАЯ ИСТОРИЯ
Культурно-историческая традиция России – как, собственно, традиция любой страны — это ведь не только письменная традиция и памятники архитектуры. Это прежде всего – история инакомыслия. Собственно, богатая культурная традиция оттого и богата, что представляет собой процесс бесконечного наследования и отталкивания от наследства. Однако редко в какой европейской стране борьба с инакомыслием становилась главной целью института государства, велась столь последовательно и жестоко, как это было в России.
Две ныне действующие экспозиции в суздальском Спасо-Евфимиевом монастыре – экспозиции мирового класса и по материалу, и по тому, как он подан – живое, наглядное тому свидетельство.
Одна представляет историю русской книги – от рукописных летописей XIII-XIV веков до оригинала первой русской печатной книги, «Апостола» Ивана Федорова, и оригиналов же книг и журналов времен Петра, Екатерины, прижизненные издания Пушкина, Тургенева, Некрасова, образцы новояза советской эпохи. Здесь первые издания и обласканного государством Михайло Ломоносова, и преследуемых им же Н. Новикова и А. Радищева, чей роман «Путешествие из Петербурга в Москву» был, как известно, запрещен к изданию в Отечестве более чем на сто лет. Здесь и Правила поведения, предписанные боярам Петром, и знаменитое «Уложение поведения для человека и гражданина» Екатерины Великой – первое, если не ошибаюсь, печатное использование слова «гражданин» российскими царствующими особами, что, впрочем, ничуть не помешало той же просвещенной императрице, состоящей в переписке с Вольтером, в 1766 году издать высочайший Указ о создании в Спасо-Евфимиевом монастыре Суздальской монастырской тюрьмы для «сумасшедших колодников», инакомыслящих – религиозных, как свидетельствуют записи, прежде всего.
Здесь сидели старообрядцы, молокане, последователи секты «кавказских прыгунов», греко-католические священники, раскольники — «за неправильное толкование догматов веры», сидели десятилетиями: «дьякон Вешняков – 40 лет», «дьякон Добролюбов – 25 лет», «архимандрит Леонтий – бессрочно». Были и «секретные арестанты»: например, старообрядческий епископ Конон провел здесь 22 года (1859-1881). Сидел некий Гаврила Попов, комиссар таможни, который под псевдонимом писал «подметные письма» — в 1792 году отправил письмо в Сенат с предложением, страшно подумать, отменить крепостное право. Сидели солдаты, разжалованные офицеры, декабрист Федор Шаховской.
После Высочайшего Указа Николая Первого от 1829 года суздальская секретная монастырская тюрьма предназначалась «только для лиц духовного звания» «как способ обуздания неспокойных из духовенства», сюда попадали по делам, не допускающим – так написано – «никакой гласности». Лев Толстой просил о милости к раскольничьим архиереям: «Четыре старика (одному 90 лет) сидят за свои убеждения 24 года…»
Монастырскую секретную тюрьму закрыли в 1905 году – по прошениям одного из последних настоятелей монастыря, архимандрита Серафима, в миру Леонида Чичагова.
В 1923 году она откроется вновь – уже для «идейных противников советской власти» (прибавив еще один корпус — Братский, бывшие монастырские кельи), и одним из ее узников станет тот самый отец Серафим, который настоял на ее закрытии – наследственный дворянин и военный Леонид Чичагов, расстрелянный в тридцать седьмом на Бутовском полигоне под Москвой.
Вот так: власть, идеология государства могла меняться на прямо противоположную, но объектом преследования всегда оставалось инакомыслие – то, что считалось таковым в каждую конкретную эпоху.
В тридцатом году сюда, в Суздальскую тюрьму особого назначения (побывавшие там утверждали, что по сравнению с ней внутренняя тюрьма на Лубянке была раем), привезут известного экономиста Николая Дмитриевича Кондратьева – автора теории циклов конъюнктуры (его труд по теории трендов в экономике сгинет где-то в секретных архивах Лубянки). Кондратьева выпустят через пять лет, чтобы расстрелять в тридцать седьмом: из тюрьмы он писал чудесные письма детям – при свете керосинки, электричества не было, — оригиналы которых представлены в экспозиции.
Здесь отсидит свое (перед тем как расстреляют) и Леонид Наумович Юровский, отец знаменитой денежной реформы 1922-1924 годов, позволивший себе публично сетовать на избыточное кредитование государством промышленности.
Здесь сидели крестьяне, интеллигенты, учителя – сидели без срока и часто без приговора, за нарушение догматов уже советской веры.
Суздальскую тюрьму особого назначения закроют в 1939 году, а в 1940-м откроют вновь – для интернированных чешских офицеров бывшей польской армии, потом для солдат и офицеров, попавших в плен на Западном и Калининском фронтах. Как здесь могли сидеть более восьми тысяч человек, воистину одному богу известно: за все время царской юрисдикции здесь было 403 арестанта. Потом – тюрьма для военнопленных, потом – вплоть до середины шестидесятых – трудовые и воспитательные колонии для несовершеннолетних. Инакомыслящих к тому времени переместили в Мордовские и Пермские зоны особого назначения.
Ну и как такую историю сопрячь с пропагандируемой нынешним государством национальной идеей? Как упрятать ее в глянцевый фантик «великой державы», «исторической миссии», «особой русской цивилизации»? Как эту историю двухсотлетней борьбы института государства с инакомыслием в России совместить с великодержавным надуванием щек, с декларациями о примате государства над обществом? И как сюда же – ау, радетели лозунга «Россия для русских»! — втиснуть историю татарского мурзы Чена, основателя Ипатьевского монастыря, давшего начало знаменитому роду бояр Годуновых?
Но такой или очень похожей история предстает во всех городах Золотого кольца. Поэтому единственное, что остается, так это реанимировать апокриф о страшном польском нашествии, а триаду Маркс-Энгельс-Ленин заменить другой: Минин-Пожарский-Сусанин. Немцам повезло, что В.В. Путин служил в резидентуре в Дрездене, говорит по-немецки и был особенно расположен к канцлеру Шредеру. Нет, действительно, почему не сделать новым государственным праздником день пленения фельдмаршала Паулюса? Или – день вхождения русских войск в Париж? Французов не хочется обижать? Или – день отмены крепостного права в 1861-м?
Конечно, глянцевый фантик «национальной идеи» не изобретение нынешнего Кремля: и при советской власти мифы изобретали, и во времена абсолютистской Российской империи – тоже. И всегдашняя беда российских правителей: вместо того чтобы учить уроки собственной истории, они берут на вооружение апокрифы.
КРЕМЛЬ VS. ГРАЖДАНЕ
Уж сколько понаписано о том, что российская политическая культура непродуктивна и антидемократична, что народ ее не хочет демократии и испокон веков жаждет батюшку-царя.
Во-первых, это – неправда. В российской исторической традиции есть опыт Новгородской и Псковской республик, где все главные решения принимались на вече (сиречь на референдуме) и куда князья приглашались на правление. Причем приглашенные на время князья не имели права приобретать активы (землю) и изгонялись, если общество признавало их правление неэффективным: за два века в Новгородской республике сменилось 58 князей, средний срок их правления составил три года и шесть месяцев.
Во-вторых, нет ни одной европейской страны, которая не прошла бы через период длительного абсолютизма, и целый ряд наших соседей в южной и центральной Европе расставались с идеей примата государства над обществом и гражданином либо за несколько десятилетий до нас (Германия, Италия), либо ровно тогда же, когда такую попытку предприняла и Россия, то есть в конце восьмидесятых годов.
И нигде государство не сдавалось без боя. В ответ общество создавало институты, способные защитить его от государства и сделать граждан не зависимыми от него же.
Важнейшим таким институтом является бизнес, мелкий и средний – прежде всего.
В городках Золотого кольца местного бизнеса практически не видно. Там, где появляются туристы, торгуют тем, что принято с советских времен называть «народными промыслами» — поделками из бересты, дерева, льна. Примерно все то же самое продавалось и десять, и двадцать лет назад и можно купить (по схожим ценам) на Измайловском рынке в Москве, равно как и в многочисленных русских магазинах по всему миру.
Остальное – за крайне малым исключением – бизнесы московские, либо – редко — партнерство с западным капиталом. Лучшая гостиница во Владимире – маленькая, всего на пять номеров и с очень вежливой обслугой – «Дом Эрлангера». Эрлангер – город-побратим Владимира, в конце перестройки немцы купили здесь совершенно разрушенной дом (кстати, на той улице, что когда-то строили военнопленные), восстановили, привели в порядок территорию вокруг, сделали чудесный, уютный садик. Мне это напомнило похожие маленькие гостиницы в шведской провинции.
В Плёсе некая иностранная компания «Фартеция» сделала из совкового санатория нечто более приемлемое для людей, готовых платить за сутки 70 долларов. Здесь подают очень приличный кофе и замечательный йогурт собственного изготовления. В Суздале появилось пара частных гостиниц и ресторанов, но большинство хозяев – московские. Во Владимире, на центральной улице, все сплошь московские банки и телефонные компании, на параллельных – вывесок и вовсе нет. Зато есть своя Рублевка, куда ведет совершенно раздолбанная дорога с двух- и трехэтажными особняками. Местные утверждают, что все это – дома чиновников и бандитов. В Ростове Великом – в точности по Ильфу и Петрову – четыре похоронных бюро в акватории одной центральной улицы, две гостиницы – одна московская, рекламируется ресторан «Славянский». Мы приехали туда часов в шесть вечера – на улицах совершенно не было видно людей, ощущение вымершего города.
Понятно, что население этих городов целиком и полностью зависит от папы-государства, который смахивает им крошки с барского стола. Нынешняя политика Кремля, направленная на патернализм, де-факто национализацию и картелизацию экономики, делает их перспективы выбраться из нищеты совсем призрачными.
Плюс – федеральный бюджет выгребает местные налоги, упрочивая зависимость городов от центра и чиновников, распределяющих бюджеты.
Ни в Суздале, ни во Владимире, ни в Ростове Великом я не нашла ни одного интернет–кафе. Ни одного! И это при том, что и в Суздале, и во Владимире на улицах много молодежи. В Суздале интернет есть в одной гостинице – государственном туристическом комплексе на окраине города, куда добраться можно только на машине. Приехали. Спрашиваем двух молодых девушек у административной стойки, отвечают: «Интернет с 8 до 17». – « Девушки, у интернета нет рабочих часов». — « А у людей, которые его обслуживают, есть». — «Так ведь кнопочку на компьютере нажать и…» — «Нет, не разрешено». В гостинице в Таиланде 15 минут интернет-времени продают за 5 долларов, естественно, 24 часа в сутки. Почему в Суздале не хотят заработать? Загадка.
Между тем, интернет, равно как и другие средства массовой коммуникации, нужны отнюдь не только для времяпровождения – это еще и способ получить информацию о том, как живут люди в других городах и странах, как они устраивают бизнесы, как защищаются от наездов государства, способ обрести партнеров и завязать связи. Одно из главных отличий демократии от всех других режимов как раз и состоит в том, что процесс обучения, обмена знаниями, опытом играют в ее развитии колоссальную, если не ключевую роль.
Однако в городах Золотого кольца меню коммуникационного выбора крайне скудное. Почти везде доступны лишь первый и второй федеральные телевизионные каналы, иногда – еще и НТВ. В Плёсе и Костроме – ТНТ, где в промежутках между «Домом-2» с дискуссией о том, кто, где и кому наставил рога, идет местная реклама и местная социальная программа. Причем качество приема сигнала, в маленьких городах как минимум, очень плохое.
С радио еще хуже. Кроме кнопочных (радио «Россия», «Маяк») в машине берет только «Русское радио» с его низкопробной попсой нон-стоп и «Радио 7», на котором можно услышать короткие новости информационных агентств. «Эха Москвы» практически нигде не слышно. Стоит ли удивляться, что рейтинг Путина достигает запредельных высот, коли никаких других политиков и никакой альтернативной оценки происходящих в стране событий в этих городах не видят и не слышат? И все это, напомню, происходит не в медвежьих углах – в 150-350 километрах от Москвы.
Лишь в одном городе, Ростове Великом, в гостинице удалось увидеть «Коммерсант» двухдневной давности. В Ярославле, Костроме везде лежат «Комсомольская правда» и «Московский комсомолец» местного, регионального разлива. Заголовок на обложке одной из газет: «Я знаю, как делаются постельные сцены». Так стоит ли говорить о нерасположенности российского народа к демократии? Чего слышат, что читают – так и голосуют.
В политической науке цель подобных ограничений на информацию и средства общения давно известна: снижение политической мобилизации, политической активности населения. Это – обязательный инструмент авторитарных режимов, который, в отличие от режимов тоталитарных, не пользуется без надобности кувалдой, не залезает вам в мозги и душу, но применяет социальное снотворное. «Don’t worry. Be Happy», как поется в известном хите.
Вот и получается порочный круг: зависимость от Москвы не позволяет городам наращивать собственные экономические и политические мускулы. Но для того, чтобы порвать удавку, именно они-то, то есть мускулы, и нужны.
P.S. «Далеко от Москвы» — это был известный роман Василия Ажаева о великой стройке социализма где-то за Уралом. Роман был издан в 1948 году, по нему был сделан фильм, автор получил Сталинскую премию, а после смерти Сталина и роман, и автора быстро забыли. Уже в перестройку стало известно, что Ажаев (к тому времени давно пребывавший в лучшем из миров) был заключенным ГУЛАГа, и события лагерной жизни он, чуть подрумянив, перенес на просторы за воротами лагеря. Оказалось, разница была не велика.
