К вопросу качества звука
На днях довелось мне поучаствовать в круглом столе на журфаке. Обсуждали информацию и аналитику на радио. Так сказать, на современном этапе. Позвали радиостанции, которые так или иначе относятся к информационным. Все пришли. Все выступили. Мы, эховцы, тоже, конечно, выступили. В зале публика из регионов, из Белоруссии, ректоры и преподаватели местных журфаков и журналистских кафедр. Выступающие — народ достойный, опытный, не первый год в эфире, в основном даже радиоруководители, к тому же почти все друг друга давно знают.
Начали говорить. Говорили долго. Подробно. И, в общем, по делу, воду не лили. Но о чем? Сразу скажу, что не хочу называть конкретные фамилии и радиостанции, потому что по отношению к коллегам это было бы не совсем красиво: задним числом, за спиной человека что-то говорить о нем неэтично. И не в фамилиях дело. А в принципе. Проблемы-то затрагивали действительно важные.
Ну, например, что меняются жанры, что классического радиорепортажа, с выездом корреспондента на место, с его погружением в среду — этого репортажа в эфире фактически нет, жанр умер. Говорили, что жизнь в стране остается за кадром, а в кадре, точнее в эфире, одна Москва, ну и несколько больших городов. Говорили о сотрудниках. Что уровень культуры, языка упал очень здорово. Что люди приходят на радио, не зная элементарных вещей, вплоть до того, кто такой Брежнев и что такое ХАМАС. Все это действительно важно. Все это действительно является проблемой.
Но мне показалось, что есть еще одна проблема, о которой участники говорить как-то не очень хотели. Потому что на этом самом современном этапе для журналистики важнее даже не кто и КАК говорит, а ЧТО. Об этом я и сказал (не я один в итоге обратил на это внимание, но отвечаю только за свои слова). Что толку от выездов на места и погружения в среду, что толку в самых распрекрасных и образованнейших кадрах, если эти люди не будут иметь возможности говорить о том, что они видели? Если, простите за пафос, у них не будет возможности говорить правду или даже просто высказать свою точку зрения.
Мне, сказал я, в этом смысле повезло, потому что за все время работы на «Эхе» еще ни разу не приходилось согласовывать, визировать, цензурировать текст. Но я знаю, что подавляющему большинству моих товарищей, с кем мы учились когда-то на том же журфаке, талантливейшим, кстати, ребятам, — что вот им приходится и согласовывать, и утверждать, и «следовать в русле генеральной линии», переделывать, перемонтировать… Цензура как таковая уже не очень и нужна, потому что журналист сам прекрасно понимает, какие слова ему говорить не следует, с какими вопросами на пресс-конференцию главы государства лучше не соваться, если он хочет дальше работать в своей условной газете. Не секрет, что многие на таких мероприятиях задают вообще не свои вопросы, а розданные им заранее специально обученными людьми. Вот проблема!
Какая может быть информация, если информировать невозможно? Какая аналитика, если анализировать нечего? Есть в стране один человек, и вы его знаете. И этот человек является единственным источником существенной информации, а остальное — круги на воде. И ты не можешь понять, где позиция, а где ретрансляция, где событие, а где вброс или слив. Я сказал, что работать стало, в общем, неинтересно. Потому что надо каждый день освещать какие-то новости, а новостей нет!
Тут, конечно, со мною все не согласились, удивились страшно («Уж если «Эхо Москвы» говорит, что нет новостей!..»). Да как же нет — полно! Посмотрите вокруг, сколько всего происходит! Да происходит-то действительно немало всякого и разного. В нашу большую информационную программу регулярно куча всего еще и не влезает, притом что постоянно на вопрос «ну что у нас?» мне отвечают «ничего». Просто не надо путать событие с новостью.
Событие — это то, чего и вправду хватает. Событий миллион, потому что жизнь на планете идет и 6 миллиардов людей что-то говорят и делают. А новость — это то, чего или вовсе не было прежде, или то, что способно удивить, изменить, услышав о чем, ты делаешь звук погромче и можешь даже вскочить и воскликнуть «О!». Вот таких новостей нет.
Замечательно, что не приходится каждый день говорить о терактах и взрывах фугасов, о падении курса рубля и новых кредитах МВФ, что в целом о страхах и ужасах жизни мы теперь говорим меньше — потому что объективно живем спокойнее, чем несколько лет назад. Но и хорошее говорить приходится тоже редко. И выходит, что ни плохого, ни хорошего. Другую, не столь далекую эпоху со сходными характеристиками называли «застоем». Тогда, впрочем, позитива в народ закачивали несравнимо больше. Но по сути в стране тоже ничего не происходило. И я так понимаю, что в этом умиротворении и состоит цель, это и есть наш «новый курс», раз уж некоторые товарищи ставят нам в пример Рузвельта.
И в этих условиях, как сказал один из участников нашего круглого стола, журналистам приходится плясать чечетку на площади не больше табуретки. Развернуться негде. И сказать нечего. Поэтому остается обсуждать проблему умирания репортажа. Репортажа не на конкретную острую, важную тему, а некоего абстрактного репортажа.
После меня выступил представитель одной из государственных станций и тоже говорил важные слова. О том, что технически радио все больше отстает от телевидения. Что качество звука ужасно. Что радиожурналист — это парень с мобильником. А должно быть иначе. Едет он в регион по заданию. С компьютером, со звукооператором. Записывает и на ходу монтирует сюжет, а на ближайшем полустанке в интернет-кафе сбрасывает в редакцию свой репортаж с отменным качеством звучания.
И ведь верно же. Скверное качество. Подчас слушать невозможно. Но на черта мне качество звука, если слушать это будет невозможно совершенно по другой причине. Уж я не говорю про такие мелочи, как интернет-кафе на полустанке или хотя бы просто кафе на полустанке.
Такой получается анализ и такая информация. И такая дискуссия. Можно рассказать про рядового Сычева, но не делать из «частного случая» обобщений. Можно президента на встрече с прессой спросить, почему он носит часы на правой руке. Можно дискутировать о журналистике, но сквозь призму качества звука в приемнике.
