Эти странные, странные бюджетники
Один из очень близких к Старой площади политтехнологов как-то в частной беседе сказал мне, что пока в стране есть многомиллионная армия работников бюджетного сектора, нынешний курс огосударствления экономики и закручивания гаек в любом случае будет продолжен, а нынешней власти (в широком смысле этого слова) ничего не угрожает. Бюджетники, с его точки зрения, – массив идеальных избирателей.
Боливар не выдержит троих
Лилия Овчарова: Нет ни одной страны мира, где ЖКХ, образование и здравоохранение были бы полностью общественным сектором. — Получается, что Россия и здесь «впереди планеты всей»?
— Именно так: в Канаде и Англии медицина преимущественно бесплатная и публичная, но образование частное, безумно дорогое и качественное. Франция и Германия имеют огромный сектор бесплатного образования, но во Франции все медицинские услуги платные и частные, а в ФРГ дело идет к системной реформе социалистической по своей сути системы медицинского страхования. Сектор ЖКХ везде платный, и в нем огромный процент частных домовладельцев. Где-то он выше, где-то ниже, но частные доходные дома есть везде, а аренда квартиры даже в муниципальном доме стоит реальных денег. И только у нас и образование, и медицина, и ЖКХ считаются бесплатными, публичными и социально ориентированными.
— Хотя де-факто давно уже таковыми не являются…
— Конечно, не являются. Мы платим всем и за все – много и непрозрачно. Тем не менее, в обществе сформировалось незыблемое мнение, что для поддержания доступности и бесплатности социальных услуг все у нас должно быть публичным. И если кто-то из реформаторов говорит, что ни одна экономика не выдержит безразмерного публичного сектора — раздаются крики о том, что наша экономика все выдержит, а вот наше нищее население точно не выдержит платности образования, здравоохранения и ЖКХ.
— А оно его выдержит? Может быть, в этих криках есть рациональное зерно?
Елена Авраамова: Рациональное зерно есть. Я бы сказала очень просто: у изрядной части населения нет лишнего рубля, чтобы этим самым рублем проголосовать за хорошую платную клинику или школу.
— А рубля нет потому, что эти люди — сами бюджетники?
— В том числе и поэтому. Но у нас и самозанятые – небогатые люди. И наемные работники младших звеньев в частном секторе – далеко не рокфеллеры. Если по тоненькому финансовому жирку (еле-еле накопленному населением) внезапно ударить введением официальной платы за лечение и обучение – от этого жирка ничего не останется. И это будет воспринято обществом как раскулачивание, не иначе. Хуже того, социологические опросы показывают, что вам гарантирован взрыв негодования, если вы скажете: «Плату мы вводить не будем, однако клиники и вузы должны контролироваться гражданскими институтами и попечительскими советами». Вам объяснят, что все эти структуры — вредители и шпионы, слепое следование западным клише, а у нас все должно быть государственным и контролироваться только госструктурами. Ну, в крайнем случае, народным контролем. А вот все эти западные попечительские советы нам не нужны ни в коем случае. Почему так, я скажу чуть позже.
— Получается, любые разговоры о реформе публичной сферы в сегодняшней России пресекаются в корне на любом уровне?
Л.О.: Именно так. И тогда возникает вопрос: кому выгодно и интересно блокировать реформу бюджетного сектора уже, страшно сказать, пятнадцать лет? Ведь мне как обывателю было бы гораздо проще купить в белой-пребелой страховой компании нормальный полис и прийти с ним в порядочную частную клинику, нежели бегать по огромной, неуправляемой и убогой государственной клинике и искать, кому бы там дать взятку. Кто эти люди, которые упорно не дают мне пожить по-людски?
— А разве неясно — кто? Бюрократия, которой невыгодно терять огромный публичный сектор. Ведь в бюджетный карман очень удобно запускать руку. Вот она и режиссирует, и спонсирует эти крики.
— Ох, не торопитесь с выводами. Я тоже так долго думала. А потом стала присматриваться и прислушиваться, кто кричит. И тут я в буквальном смысле ахнула: криком кричит само врачебное сообщество. Это оно не хочет, не приемлет структурных реформ и прозрачных отношений. Кстати, сообщество работников образования ведет себя точно так же.
Верхи пригрелись, низы боятся — Вы это серьезно?
Л.О.: Да, серьезно. И, главное, это все не случайно. Посмотрите: сетка оплаты труда у бюджетников предусматривает дифференциацию в оплате труда в четыре-пять раз. Реальная дифференциация, по нашим данным, — двадцать раз. Без учета неформальных доходов! Стало быть, у менеджеров в публичном секторе есть ресурс, с помощью которого они могут поощрять и наказывать кого угодно. У директоров школ, ректоров вузов, главврачей клиник огромный ресурс власти не только над учащимися или больными, но и над собственными подчиненными. Откажутся они от этого рычага? Нет. При опутанности всех твоих подчиненных неформальными связями эти рычаги жизненно нужны тому же главврачу.
— Вы хотите сказать, у бюджетников есть своя элита и она в каком-то смысле пригрелась? Ей комфортно в нынешней «запутанности жизни»?
— Ей и раньше было комфортно. Наш публичный сектор еще в годы советской власти был четко поделен на элитный и не элитный. Как бы мы ни говорили о том, что работники образования и медицины сейчас унижены, — это полуправда. Врачебная элита, ректорский и отчасти преподавательский корпус престижных вузов — все они остаются владельцами наших судеб. С ними все хотят быть в добрых отношениях, потому что...
— ...в любой момент твоя жизнь и жизнь твоих детей может быть загублена?
— Совершенно верно! Вы как врач и в прошлом преподаватель мединститута об этом много лучше меня знаете. Верхушке наших систем образования и здравоохранения невыгоден и неинтересен слом существующих отношений. И не заблуждайтесь насчет того, что топ-менеджеры этих секторов просто ничего не знают и не понимают. Они прекрасно все понимают. И не хотят терять рычаги влияния ни за какие деньги.
— Ну что уж там за влияние, ради которого люди отказываются от прозрачных хороших денег?
ЛО: Простой пример: есть в региональной администрации некий мелкий чиновник, официально не прикрепленный к элитной больнице и желающий туда попасть. Он вынужден выстраивать с главврачом неформальные отношения. Иначе не получится. Ему физически негде купить медицинскую страховку, чтобы прикрепиться к этой больнице. Такой страховки просто нет в природе. Вот почему врачебная аристократия с помощью неформальных связей может решать такие вопросы, стоимость которых и в деньгах-то не посчитаешь. Если что-то случилось с главой строительной компании или с членами его семьи — врачу, удачно проведшему операцию, могут ведь и квартиру подарить. Может быть, и не подарят никогда, но этот врач не променяет неформальные связи даже на «белую» зарплату в три-четыре тысячи долларов. Он будет ждать эту квартиру.
— Я знаю, что многие даже средней руки бизнесмены сейчас предпочитают лечиться и обследоваться за границей. Им не жалко денег, но их просто приводит в бешенство необходимость водить «шашлычно-банную» дружбу с главврачами. Они предпочитают платить деньги, а не вешать на себя лишние обязательства.
— А как вы думаете, почему, как только открылись границы, наш средний класс и те, кто стремился в него, рванули в ту же Турцию или на Кипр? Не зная толком языков и не имея очень уж больших денег? Более или менее вменяемых россиян привлекала возможность не устанавливать с принимающей стороной тех неформальных отношений, которые были нужны в Ялте или в Сочи.
— Почему же, если среднего российского клиента и гражданина тошнит от неформальных отношений, ему их все-таки столь успешно навязывают? Во всяком случае, все последние замеры по коррупции говорят именно об этом.
Е.А.: Потому что эти неформальные отношения у нас во многом заменяют институт репутации. Ведь в обществе, где отсутствует гражданский контроль, ничего само за себя не говорит. Диплом? Ну диплом... А вдруг он куплен? Как узнать, что не куплен? А очень просто: пусть доктора Иванова мне порекомендует глава стройтреста Сидоров, которого доктор Иванов однажды все-таки вылечил.
— Получается, что эта неформальная паутина заменяет репутацию и гражданские институты? Но, может, это не только наш феномен? Например, в свободной, мультикультурной и толерантной Канаде вы, скорее всего, не устроитесь даже оператором на какой-нибудь телефон технической поддержки, если вас кто-то не приведет за ручку и не представит начальству. А уж должность – ниже некуда.
— Но вы не забывайте, почему именно канадские наниматели очень боятся брать людей с улицы.
— Понятно, что они в особых условиях. Страна принимает каждый год сотни тысяч иммигрантов, и среди них могут быть очень лихие люди. Я не стану вам возражать. На днях моя приятельница из Торонто рассказала мне, как уволила девочку-программиста, потому что та не могла не только программировать, но и выполнять обычные арифметические действия. В резюме написала, что закончила в Бомбее политехнический, а на деле не осилила даже среднюю школу. Но дело ведь не только в маргиналах. Везде на Западе рекомендатели и неформальные связи имеют немаленькое значение. Они там сами это признают.
Л.О.: Да, социальные сети и рекомендации на Западе очень важны, с этим никто не спорит. Но там они прилагаются к диплому и репутации. А у нас они – вместо всего. И это еще одна из ключевых причин отказа от реформ: пока мало кто себе представляет, как заново отстроить в нашем обществе институт репутации.
Дорожка в узком коридоре
— А есть ли еще причины сопротивления реформам, кроме боязни потерять привычные ориентиры и социальные сети?
Е.А.: Причины есть, и они более чем серьезны. Социологи уже лет пятнадцать спрашивают наших граждан, что именно должно контролировать государство в экономике и кого именно поддерживать в обществе. Вы помните, что в общем случае при либеральной модели государство не контролирует ничего, но и не защищает никого. При социал-демократической — защищает немощных и кое-что контролирует в экономике. При патерналистской модели государство вроде бы защищает всех, но и берет под контроль всю экономику.
— Что мы и видим, к примеру, в Белоруссии. Кстати, опросы показывают, что многие россияне хотели бы жить именно в таком государстве.
— Я вам скажу даже точнее: либеральную модель в России всегда поддерживали от силы семь-десять процентов респондентов, не более. Спор всегда шел между социал-демократами и патерналистами. Их (среди оставшегося большинства) всегда было примерно поровну. Соответственно и контракт между обществом и властью был никаким. Ни либеральным, ни социал-демократическим, ни авторитарным. Message со стороны власти был примерно такой: мы вам не платим, мы вас не защищаем, но и не мешаем крутиться – сидеть в тени, не платить налоги и так далее. Исследователи полагали, что как только сойдет со сцены старшее поколение – поддержка патерналистской модели резко уменьшится. Не тут-то было: самые свежие опросы, проведенные Левада-Центром уже сейчас, на излете второго срока Путина, дали фантастическую цифру: более двух третей респондентов — за патернализм в той или иной форме. Причем среди молодых эти настроения просто зашкаливают.
— Но, может быть, это дань общей моде на державность и реакцию?
— Откуда такие настроения, эксперты пока только обсуждают. Это предмет отдельного разговора. Но мы имеем дело со свершившимся фактом: пространство для реформ за годы экономического роста не расширилось, а сузилось — вот что печально. Леонид Якобсон, проректор Высшей школы экономики, в одной из своих недавних работ с горечью поведал об очередном парадоксе: общество просит власть срочно улучшить жизнь, но при этом не проводить никаких реальных реформ и не менять никаких сложившихся схем. Ни больше ни меньше.
— А так ли уж это плохо? Может быть, общество просто устало от перемен и не хочет вечно жить в переходную эпоху?
— Но кое-каких перемен общество все-таки хочет. Оно беспрестанно посылает власти сигналы: пожалуйста, защитите нас, подкиньте что-нибудь в кошелечек, наведите какой-нибудь порядок! Непременно порядок! Власть эти сигналы ловит, они ей нравятся. И в этих условиях велик риск, что контракт перестанет быть паритетным.
— Это что значит в переводе на бытовой язык – непаритетный контракт?
— Это игра в одни ворота. Вы живите честно, а мы будем жить, как привыкли. Вы требуете наведения порядка? Ладно, мы запретим именно вам выкручиваться и ловчить, а себе ничего не запретим. Помните не столь давний запрет на крупные перевозки грузов частными лицами, фактически закрывший многолетнюю практику челночества? Он, что называется, из этой же оперы: вам мы крутиться запрещаем, дорогие подданные. Но и поддерживать вас, платить пособия, создавать бюджетные рабочие места – мы тоже особо не будем. Это не модно, не продвинуто, да и денег жалко.
— Но ведь есть национальные проекты как раз по поддержке бюджетного сектора, на которые выделены огромные деньги. Это разве не свершившийся факт?
— Мне представляется, что национальные проекты как раз знак отказа от реформ. Если вчитаться в документы, станет отчетливо видно, что проекты не будут сопровождать структурные реформы, а будут проводиться вместо них. Там же нет ни слова об институциональных реформах образования и медицины, там речь идет только о резком увеличении выплат каким-то категориям работников. И это не чья-то злая воля, а прямое следствие того, что коридор для реальных реформ предельно сужен. А если он сужен — остается проторенная дорожка: государство само владеет всей социальной сферой и само же ее контролирует, определяя лучших и худших.
— Главное, пусть дает побольше денег?
Л.О.: Многие главврачи и ректоры постоянно об этом говорят: пусть все останется казенным, но пусть нас лучше финансируют и тщательнее контролируют.
— То есть так или иначе вся система мощно сопротивляется?
— Безусловно. А поскольку в здравоохранении и образовании работают очень умные, интеллигентные, прекрасно организованные люди, представленные на многих этажах власти и почти на всех уровнях принятия решений, они сопротивляются реформам весьма умно, эффективно и профессионально.
Е.А.: Сказать, что это полностью злонамеренное сопротивление, тоже нельзя. Профессионалы науки, здравоохранения, образования кроме всего прочего просто боятся, что если их плохо сбалансированную систему станут раскачивать — она начнет сыпаться. Самое печальное, что во многом они правы. Примеров масса.
— Я их понимаю. Достаточно вспомнить, как у нас реформировали одну лишь систему льгот. Хотели, как лучше…
— Поэтому долг экспертного сообщества — денно и нощно рассчитывать варианты: как нужно реформировать публичный сектор, чтобы там ничего не посыпалось. И неважно, есть ли сейчас в обществе заказ на реформы или его нет. Нужно считать, считать и считать. Ведь очень скоро, несмотря на любые денежные вливания, наш архаичный, практически советский бюджетный сектор деградирует до такой степени, что реформы придется делать в пожарном порядке. Будет очень плохо, если в этот момент под рукой не окажется вообще никаких экспертных расчетов. Нам всем тогда не поздоровится в самом прямом смысле этого слова.
