Принято считать, что мюнхенская речь Владимира Путина открыла новый этап российской внешней политики. В действительности она завершила поворот, обозначившийся тремя-четырьмя годами раньше. Смысл поворота — в возвращении России к положению самостоятельного, не связанного никакими «сложноподчиненными» отношениями с Западом игрока на международной арене. Мюнхен в этом контексте — драматическое изменение тональности общения, резкая смена тактики, но не стратегии. 

Материальная основа российской внешнеполитической самостоятельности очевидна. Это — практически выплаченный внешний долг РФ, резко возросшие валютные резервы, многократно увеличившиеся размеры экономики (ВВП 1,25 трлн долл. против 200 млрд в 2000 г., 8-е место в мире). Эти показатели основываются на устойчивом экономическом росте последних девяти лет. То, что этот рост во многом достигнут благодаря высоким ценам на энергосырье — по некоторым оценкам, на 50%, — факт, не отменяющий самой реальности роста. В 1970-е годы, как известно, советское руководство не сумело грамотно распорядиться нефтяными доходами и спустя десятилетие столкнулось с жесточайшим валютным кризисом. 

С точки зрения Кремля, международная политическая конъюнктура так же благоприятствует России, как и конъюнктура цен на энергоносители. Начиная с 2005 г., мировая сверхдержава США испытывает возрастающие трудности в Ираке, а также в Афганистане, куда переместился центр тяжести практической деятельности НАТО. Разговоры об общем кризисе американской внешней политики и беспрецедентном падении престижа США в мире стали общим местом. «Цветные революции» на постсоветском пространстве, которых Кремль не на шутку пугался в 2004-2005 гг., потеряли свою притягательность. Примеры Украины, Грузии и Киргизии больше никого не вдохновляют. Расширившийся Европейский Союз по-прежнему поглощен проблемой интеграции. Китай продолжает неуклонное возвышение, но его отношения с Россией остаются устойчиво дружественными. Возрастает международный вес других развивающихся стран — Индии, Бразилии, ЮАР. «Многополярный мир», пришествие которого уже больше десяти лет не устают возвещать в Кремле и на Смоленской площади, принимает реальные очертания.  «Тыл» российской внешней политики также выглядит крепким. Кремль ощущает себя стопроцентным победителем. Власть собрана в кулак. Думские выборы превратились в плебисцит о поддержке популярного президента. Президентские выборы фактически окончились еще до официального старта предвыборной кампании. От олигархата остались смутные воспоминания, бизнес усвоил урок послушания; коммунисты, оставшиеся единственной оппозиционной силой, втиснуты в компактную «нишу»; либералы рассеяны, унижены и объявлены апатридами. Народ безмолвствует: кто-то вкушает плоды «просперити», кто-то привычно занят выживанием. Лишь отдельные сохранившиеся интеллигенты, как в достопамятные годы, говорят что-то об «эстетических разногласиях» с властью.

Территориальная целостность страны между тем восстановлена: «чеченизация» сработала успешно. На территории России уже три-четыре года не ведутся боевые действия и (чур-чур-чур!) не осуществляются крупные теракты.  Политтехнологам из Администрации президента в основном удалось направить постимперскую волну национализма в русло консервативного государственного патриотизма. Благодаря тесному сотрудничеству Кремля с РПЦ православие становится ценностной основой общественной жизни. Школьные учителя получили «национально-ориентированный» учебник истории. В этих условиях самостоятельная внешняя политика Москвы получает широкую поддержку в элитах и в большинстве слоев общества. Едва уловимый в прошлом внешнеполитический «консенсус» трансформировался в почти автоматическое одобрение любых дипломатических шагов Кремля.

Время бессильной «обиды за державу» сменилось временем чувствительных ответных ударов. 

Под новую внешнюю политику Кремль подвел теоретическую базу. Тезис о «суверенной демократии» — при всей его сомнительной и совершенно необязательной «научности» — крайне важен для понимания исходной точки и пункта назначения политики Кремля. «Суверенность» России означает ее формальную и фактическую независимость от Запада — США и Евросоюза. Это главная часть формулы. «Демократия» содержит претензию на качественное равенство с Западом, переставшим восприниматься в качестве «учителя жизни». Российская демократия опирается не столько на институты, а, как подчеркивает президент Путин, на доверие народа своим руководителям. Таким образом, формула «суверенной демократии» посылает сигнал Западу: мы не ниже вас и не хуже вас. А что до ролевой модели, то в мире, с точки зрения Кремля, существует — помимо России — только одна настоящая суверенная демократия. Это США. Остальные либо недостаточно суверенны, либо недостаточно демократичны.  Мюнхен в этих условиях означал прежде всего смену тактики российской внешней политики. От глухого выражения недовольства действиями США — к публичному оппонированию им. От жалоб на нежелание учитывать российские интересы — к односторонним действиям по обеспечению этих интересов. От возмущения критикой действий российских властей — к язвительным, иногда на грани оскорблений («третий рейх», «сопливый нос» и т.д.), выпадам в адрес обидчиков, к «зачистке» инструментов их влияния на территории России и переносу дискуссий на поле оппонента. Мюнхен и все, что вслед за ним последовало, — это попытка принуждения к партнерству на условиях Кремля. В сжатом виде эти условия сводятся к следующему. Принимайте нас такими, какие мы есть, и не вмешивайтесь в наши внутренние дела; ведите с нами дела как с равными; там, где наши интересы пересекаются, решение может быть только компромиссным. Мы уступим, только если уступите вы. 

Прошел год. Что сделано? Москва резко обозначила пункты расхождений с Западом. Проблемы контроля над вооружениями на всех уровнях — стратегическом оборонительном и наступательном (проблема ПРО в Европе и договор СНВ-1), средних ракет (договор по РСМД), обычных вооружений в Европе (ДОВСЕ) — вновь оказались в центре российско-американских и отчасти росийско-европейских отношений. Москва сделала Вашингтону важное предложение по ПРО, направленное на превращение американского проекта в американо-российский. Россия добивается продолжения процесса СНВ, «глобализации» РСМД и ратификации адаптированного ДОВСЕ. Чтобы продемонстрировать серьезность своего подхода по последнему вопросу, Москва приостановила действие первоначального договора ДОВСЕ как «безнадежно устаревшего».  Не останавливаясь на этом, Москва провела ограниченную демонстрацию военной силы в воздухе и на море. Стратегические бомбардировщики вновь, как 20 лет назад, проверяют надежность систем ПВО США и их союзников по НАТО, а ТАКР «Адмирал Кузнецов» с небольшим отрядом кораблей возвращает Андреевский флаг в Средиземное море. Помимо очевидной необходимости для летчиков — летать, а для моряков — ходить в дальние походы, в обоих случаях речь идет о глобальном пиаре: в мире есть держава, способная наряду с США к глобальному проецированию если не силы, то, во всяком случае, флага. Другая эффектная демонстрация была организована на суше в центре России — «антитеррористические» учения Шанхайской организации сотрудничества, в которых наряду с хозяевами участвовал довольно многочисленный контингент Народно-освободительной армии Китая.  На уровне вопросов региональной безопасности РФ, к удивлению многих, отказалась «разменять» косовскую проблему на ряд текущих уступок со стороны Запада, поставив США и ЕС в неприятное положение: либо принять российский подход (неограниченные во времени переговоры до тех пор, пока диаметрально противоположные позиции не сойдутся в какой-то неопределенной точке), либо идти на нелегитимные действия (признание односторонне провозглашенной независимости). В последнем случае Косово, вдобавок, рискует приобрести прецедентное значение для «сепаратистской стороны» в «замороженных конфликтах» на постсоветском пространстве и в других регионах.  Наконец, Кремль недвусмысленно дал понять США и Европе, что он не желает более подвергаться унизительной процедуре «выставления отметок за демократию» со стороны инспекторов из Бюро по правам человека и демократическим институтам ОБСЕ.

Наблюдение за думскими выборами 2007 г. было организовано так, чтобы ясно дать понять: все происходящее есть внутреннее дело России. Москва не считает необходимым или интересным для себя инспектировать других и не допустит, чтобы другие проверяли ее. Что достигнуто? На Россию стали обращать больше внимания. Отчасти благодаря своей внешнеполитической активности Владимир Путин стал «человеком года» по версии журнала «Тайм». Что более существенно, произошли подвижки на направлениях ДОВСЕ и ПРО, которые, правда, не позволили пока выйти на взаимоприемлемые решения. В политико-академическом сообществе США и Европы начинаются серьезные дебаты на тему политики в отношении России. Те, кто давно считает режим Путина могильщиком свободы и демократии в России и одним из столпов «авторитарного интернационала», доказывают, что новый внешнеполитический курс Москвы делает Россию потенциальной угрозой безопасности соседей и растущей проблемой для Запада в целом. Таким образом, внутренняя политика «отката» трансформируется во внешнюю политику «наезда». 

Меньшая часть комментаторов, убедившись на опыте последних лет в невозможности для Запада направлять внутреннее развитие России, предлагают сосредоточиться на внешнеполитических сюжетах. Исходя из логики Realpolitik и принципа геополитических «разменов», они призывают США и ЕС учитывать законные интересы России на международной арене и на этой основе добиваться решения проблем (например, ядерной проблемы Ирана), которые страны Запада не могут решить без привлечения других крупных игроков, включая Россию. Исход дебатов непредсказуем, как и то, какое влияние они окажут на политику следующей администрации США. Новым стало то, что впервые с начала 1990-х годов «русские чтения» на Западе утрачивают однозначную внутриполитическую ориентацию. В отношениях России со странами Запада наряду с проблемами демократии открылся «второй фронт» — дипломатический.  Вряд ли США удастся, «простив» Россию, превратить ее в удобного для себя партнера. Нынешняя внешнеполитическая стратегия Кремля по сути своей —ревизионизм.

Если говорить коротко, Москва стремится переиграть «концовку» холодной войны. Речь не идет, конечно, о стремлении восстановить Советский Союз, расставить гарнизоны по Эльбе и Висле и, тем более, вновь войти в Афганистан. Москва стремится встать вровень со всеми своими основными партнерами на Западе и Востоке и создать центр силы и влияния на пространстве от Евросоюза до Китая в меридиональном отношении и от Северного полюса до «традиционного» Ближнего и Среднего Востока — в широтном.  В отличие от периода «холодной войны» «сумма игры» в новом раунде российско-западных отношений не обязательно будет нулевой (выигрыш одного = проигрыш другого), но в отличие от периода «стратегического партнерства» она не обязательно будет и положительной для всех. Может случиться, что и Россия, и Запад совместно проиграют — хотя, скорее всего, тоже в разной степени. Ставки в игре вновь поднялись, и значение стратегического планирования и дипломатического искусства резко возросло. 

Особенность российского «принуждения к партнерству» заключается в использовании силовой дипломатии не для возрождения противостояния, а для обеспечения выгодных условий сотрудничества. Раньше Москва играла с «позиции слабости», теперь пробует себя в «позиции силы». Задиристую тактику, однако, можно принять за конфронтационную стратегию. В прошлом СССР много терял, когда его оборонительные по сути шаги (размещение ракет на Кубе, установка ракет СС-20 в Европе, вторжение в Афганистан) воспринимались Западом как агрессивные и провоцировали реакцию, ухудшавшую международное положение страны. Традиционно слабая сторона российской внешней политики — неумение ясно объясниться с Америкой и Европой. Милые, по Фрейду, оговорки российских военных насчет «вероятных партнеров» хороши ровно до тех пор, пока «противники-партнеры» не готовы принимать их всерьез. После чего ситуация резко изменится.  Речь, однако, не только о стилевом оформлении высказываний официальных лиц.

В сфере военной безопасности выход РФ из системы договоров, все еще определяющих военно-политические отношения в Евро-Атлантическом регионе, может создать новую, уже ничем не регулируемую ситуацию. Действительно, первоначальный договор ДОВСЕ устарел, а адаптированный не ратифицирован и содержит ограничения для РФ и лазейки для партнеров. Да, есть соблазн «вскрыть» договор по средним ракетам, чтобы под прикрытием угроз в адрес «партнеров» на Западе укрепить потенциал применения силы на юге и потенциал сдерживания — на востоке. Тем не менее, без системы договоров по контролю над вооружениями стратегическое положение России в обозримой перспективе становится более уязвимым.  Даже согласившись с тезисом о неконфронтационности внешней политики России, нельзя не замечать, что военная политика РФ, оставаясь в принципе оборонительной, рассматривает США в качестве вероятного противника. Совместная борьба с терроризмом отошла на третий план. Облик войн будущего вновь приблизился к классическим образцам ХХ века. Уже не только система вооружений, но и военная доктрина и практика боевой и оперативной подготовки ВС РФ нацелена на сдерживание США. Логика сдерживания такова, что подобная установка генерирует враждебность и восстанавливает инфраструктуру конфронтации. Сосредотачиваясь на США как вероятном противнике, политика РФ «рикошетом» бьет по Европе. Москва предупредила Варшаву и Прагу о том, что размещение на их территории элементов американской глобальной системы ПРО вынудит Россию нацелить на эти объекты российские ракеты. Говорилось также о возможности размещения российских ракетных систем и ядерного оружия в Калининградской области и в Белоруссии. Пока что речь идет о психологической работе с «геополитическими перебежчиками», но если такая линия продолжится, то Москва может спровоцировать реакцию, обратную желаемой: европейцы — не только центральные, но и западные — не отшатнутся от США, а прислонятся к ним для защиты от «новой русской угрозы». 

Здесь коренится главная проблема новой российской внешней политики. Если Москве удастся договориться с Западом о новых правилах игры, она может повысить свой статус и укрепить безопасность. Если же договоренности достичь не удастся, то инерция силовой дипломатии и накал антизападной риторики будут толкать Россию туда, куда ей не нужно — к конфронтации, которую решительно отвергают в своих выступлениях президент Путин и министр Лавров. Собственно, и тот и другой говорят об опасности противостояния, но видят ее корни исключительно в политике США. Будущие историки могут с такой трактовкой не согласиться.  В последние годы российское руководство совершало серьезных внешнеполитических просчетов, будь то в ходе выборов 2004 г. на Украине или во время «газового кризиса» 2006 года. Антигрузинская и антиэстонская кампании 2006-2007 гг. не добавили российской внешней политике авторитета, и причина этого — совсем не в ангажированности западных СМИ. Причина в неумении тщательно калибровать свои внешнеполитические акции, неспособности объяснять свои намерения внешнему миру, широком использовании антизападной и националистической риторики для достижения внутриполитических целей. Российские официальные лица и структуры не раз демонстрировали, что могут провалить дело даже тогда, когда у России изначально сильные позиции. Провалы же легко списываются на счет злокозненного Запада.  Это — опасная тенденция, ведущая к деградации внешней политики. К счастью, Кремль уже демонстрировал способность учиться на собственных ошибках. Он способен предотвратить новые, если будет достаточно самокритичен при проведении итогов «мюнхенского года». В этой связи полезно обратить внимание не следующее. Дисбаланс «позитива» и «негатива». Сейчас российская внешняя политика явно перегружена последним. Москва твердо знает, чего не хочет, но не очень знает, что ей нужно. Пора «слезть с забора» и включиться в поиск совместных решений. Наступает время думать. По проблеме ПРО нужно продолжать диалог, стремясь как минимум к обеспечению прозрачности и доверия, а как максимум — к созданию механизма взаимодействия в рамках совместной системы ПРО в Европе или между соответствующими системами РФ и США. Ни в коем случае не проводить дезориентирующие аналогии с Карибским ракетным кризисом 1960-х годов. Из эпохи глобального противостояния и Россия, и США выбрались окончательно.  По РСМД должно быть ясно: односторонний выход РФ из договора может повредить интересам самой России. Перспективные военные потребности могут быть удовлетворены альтернативными способами (авиацией, ракетами с дальностью пуска до 500 км), а добиваться глобального запрета ракет дальностью от 500 до 5000 км лучше путем переговоров с Китаем, Индией и другими странами. США уже выступили в поддержку российской инициативы глобального запрета, хотя ясно, что добиться этого будет не просто. Как бы то ни было, расширение формата российско-американского диалога по военно-стратегическим вопросам с подключением к нему КНР — назревшая необходимость, и в интересах России активно способствовать этому.  По Косово «простой» защиты принципов международного права и переговоров как способа достижения договоренности недостаточно. Не в интересах Москвы быть используемой сербскими политиками в качестве «козыря для торга» в переговорах с Европой и США. Нужны конкретные российские соображения и готовность к совместной — прежде всего с ЕС, поскольку Балканы — это его будущая «территория» — работе по решению косовской проблемы не в отдаленном, а уже близком будущем. Косово — оселок, на котором проверяется не только способность ЕС к стратегическому мышлению и соответствующим шагам, но и компетентность РФ в качестве государства, ответственного за безопасность Европы. Ратификация адаптированного ДОВСЕ — проблема Запада, который не меньше Москвы должен быть заинтересован в укреплении материальной основы европейской безопасности и стабильности. Этот вопрос нужно решать без увязок с другими проблемами, и поскорее  — настолько он важен.  Возвращаясь к российской политике, нельзя не заметить, что сейчас для Москвы самое время активизировать работу по урегулированию другого застарелого конфликта — приднестровского. С учетом неудачи 2003 г. России потребуется сотрудничество с Украиной, ЕС и США. Тем не менее, успех более чем возможен, а с ним — укрепление региональной безопасности и повышение престижа российской дипломатии.

Объединение Молдавии на условиях, удовлетворяющих оба берега Днестра, стало бы хорошим почином для других конфликтных ситуаций. Вот это был бы правильный ответ на «вызов Косова». В заключение уместно подчеркнуть, что выход из некомфортной ситуации «сложного подчинения» России Западу состоит не в самострельной попытке заменить стратегическое партнерство новым соперничеством и враждебностью, а в поиске модели «сложносочиненных» отношений. Разработка и реализация этой модели требует интеллектуального мужества и способности к лидерству, что можно только пожелать команде третьего президента РФ. Цена вопроса достаточно велика, а риски слишком реальны, чтобы простодушно радоваться тому, как Россия «нагибает Запад».  

Дмитрий Тренин — председатель Научного совета Московского центра Карнеги, руководитель программы «Внешняя политика и безопасность