Родословие русской свободы. Земское чудо
В воскресенье 1 ноября 1612 года земское ополчение вместе с немногими оставшимися московскими жителями крестным ходом праздновало «очищение» Кремля. Даже маршрут движения свидетельствовал о трудном обретении единства. Земские ратники князя Дмитрия Пожарского собирались у церкви Иоанна Милостивого на Арбате, а казаки князя Дмитрия Трубецкого — близ храма Казанской Божьей матери у Покровских ворот, и оттуда уже двигались с пением псалмов на Красную площадь. Здесь на Лобном месте их встретило шедшее из Кремля духовенство во главе с архиепископом Арсением, несшим главную московскую святыню — икону Богоматери Владимирской. Перед ней и молились коленопреклоненно все собравшиеся, благодаря небесную заступницу за «спасение царствующего града».
Скромность наших предков, приписывавших прекращение смуты высшим силам, чудесным образом направившим ход событий, безусловно, служит похвальным образцом христианского смирения. Позднее широко распространилась благочестивая легенда о чудесном явлении 22 октября митрополиту Арсению, которого неволей держали в Кремле, Сергия Радонежского, обещавшего скорое «извержение врагов из града» (в следующие полвека с этим чудом довольно сложным образом оказалось связано празднование иконе Казанской Богоматери). Но чудо народного единства, приведшее к прекращению гражданской войны, выражением которого и была совместная молитва 1 ноября, было без сомнения чудо «рукотворное». Успех сопутствовал тем, кто по народной пословице, на Бога надеясь, сам не плошал.
Собственно военная победа обозначилась 26 октября, когда осажденный в Московском Кремле гарнизон, верный присяге королевичу Владиславу (а присягнула в августе 1610-го вся Москва), сдался под гарантии безопасности, данные князем Дмитрием Пожарским. В тот же день из крепости были выпущены русские сторонники польского королевича — члены временного правительства («Семибоярщины»), дворяне и московские купцы. В числе этих осадных сидельцев покинули Кремль и боярин Иван Никитич Романов с племянником Михаилом Федоровичем. На следующий день вышли наемники — иноземцы, и в разоренный Кремль вступили ополченцы.
Но гражданская война никак не может завершиться просто военной победой. Должно было прийти к согласию относительно оснований совместного жития. Выработка этого согласия, а вовсе не военная операция овладения Москвой, и была главной заботой создателей второго земского ополчения, выступившего под знаменем восстановления порядка и правды.
Ныне приходится специально подчеркивать, что великая Смута начала XVII века, вопреки мути советских учебников и примитивно лживой нынешней пропаганде, никак не была «иностранной интервенцией». Это была прямая гражданская война, в которой сошлись сторонники и противники незадолго перед тем установленного в Московской державе опричного политического порядка и неизбежно последовавших затем мер по установлению крестьянской «крепости». То, что каждая из сторон призывала себе на подмогу иноземных союзников, одни — поляков, другие — шведов, существа дела не меняло. Даже то обстоятельство, что через несколько лет после начала схватки призванные на подмогу, видя полное разложение московского царства, решили сыграть собственную игру и поживиться за его счет, не имело решающего значения. Без преодоления междоусобной распри немыслимо было отделаться и от иноземных стервятников.
Однако все институты и социальные группы, на протяжении предшествующих двух столетий несшие ответственность за «правду» государственного порядка и худо-бедно исполнявшие эту роль, в эпоху смуты были окончательно дискредитированы. Царская власть была приведена в полное ничтожество самозванцами, коих обреталось в год по десятку (один только Лжедмитрий II повесил семерых «сыновей» царя Федора — «царевичей» Клементия, Савелия, Симеона, Василия, Ерошку, Гаврилку и Мартынку). Московское боярство погрязло в интригах и взаимных склоках и все чаще путало интересы страны со своей «бездельной корыстью». «Воинский чин» — служилые люди — озабочен был почти исключительно целостью своих поместий, которые охотно получал без разбору от всех претендентов на престол. Церковные иерархи, и те оказались по разные стороны баррикад.
В этих обстоятельствах дело восстановления порядка взяли в свои руки «последние люди Московского государства», как они сами себя рекомендовали, — посадские торгово-промышленные люди и крестьяне, объединенные земской системой местного самоуправления. Самоуправление это под разными именами существовало издревле. До смуты земские институты, исправляя функции местной администрации и суда, никогда не претендовали заниматься «государевым» делом — обороной, внешней политикой и вообще делами, как сказали бы сейчас, относящимися к компетенции федерального центра — и опыта на сей счет не имели. Так что дело было довольно рискованное. Но деваться было некуда.
Обманчивая доступность языка того времени и принятая в те поры риторика, исполненная церковных символов, ныне сильно осложняет для наших современников правильное понимание того идеала, ради которого сплотились земские люди в 1612 году, и того «порядка», ради которого жертвовали они «животами». Между тем идеал, насколько мы можем уяснить себе не только из писаний, но и из реальных действий, был в переводе на современный язык (неизбежно огрубляющем и упрощающем) вполне либеральный, а порядок — вполне демократический.
Земские люди решительно потребовали выбора нового государя «всею землею», отвергнув все попытки разных партий навязать свою волю, фальсифицировав избирательную процедуру (утвердившуюся, по крайней мере, с собора 1584 года, избравшего на престол царя Федора Иоанновича). По этой причине отвергнута была «землей» присяга королевичу Владиславу, принесенная исключительно москвичами. Но точно так же не приняла земля и избирательных постановлений «Совета всей земли», действовавшего в составе первого ополчения, которым верховодил рязанский дворянин Прокопий Ляпунов. Не приняла прежде всего потому, что состав этого совета был фальсифицирован — в нем не было горожан, тон задавали выступавшие от имени своих городов дворяне, отстаивавшие свои сословные интересы.
Московская власть не только восстанавливалась выбором «всей земли», но и должна была впредь действовать в ее интересах, для чего устанавливалась соборная форма общественного контроля за действиями правительства. Контроль этот и на будущее мыслился по образцу устройства самого ополчения, при котором был создан «Совет всей земли», для чего во все городам отправлен были призыв прислать «изо всяких людей человека по два, и с ними совет свой отписать, за своими руками». Совет этот располагал правом вождей ополчения «вольно ... переменити и в то место выбрати иных ... хто будет более к земскому делу пригодится».
Вторым важнейшим требованием успешного второго ополчения была защита собственности. Первое ополчение в немалой степени потерпело неудачу из-за наличия в его составе значительного числа «вольных козаков», отстаивавших «социалистический» идеал в его самой доступной форме, то есть попросту норовивших «отнять и поделить» «боярские животы». Земские люди, зарабатывавшие копейку упорными трудами и редко собиравшие значительные состояния, хотя в ту пору до «священного принципа» и не додумались, но гарантии частной собственности ценили и понимали, что «боярские животы» отдать на растерзание нельзя, поскольку на боярских животах козаки не остановятся. Посему в состав второго ополчения решено было «вольных» или «воровских козаков» не брать. (Впрочем, и вошедшие в состав ополчения «добрые козаки», едва не убили Пожарского, который не позволил им грабить выпущенных из Кремля боярынь.) В отношении поместных раздач эпохи смуты (по беспорядочности — аналог недавней российской приватизации) ради прекращения распрей постановлен был «нулевой» вариант, законными признавались все пожалованные служилым людям земли, от какого бы самозванца ни исходило это пожалование.
А вот национальной фанаберии и ксенофобии, которую нынешняя наша первоканальская телепропаганда приписывает второму ополчению, не было ни в его программе, ни в деяниях. Избрание иноземного государя само по себе вовсе не было по средневековым понятиям порухой чести государства. Пожарский, например, сам стоял за избрание на московский престол шведского принца, но готов был полностью подчиниться соборному решению.
Не было и православной экзальтации. Водораздел шел совершенно иначе. Характерно, что многие православные дворяне из Казани к ополчению не присоединились из чистых, как сейчас сказали бы, «амбиций». Казанским служилым людям было досадно, что не «царственный град Казань», а плебейский Нижний Новгород стал во главе движения. А башкирские и татарские мурзы-мусульмане и полуязыческая тогда «мордва и черемиса» пришли под знамена ополчения и бились рука об руку с ратниками Пожарского. И никому из русских ополченцев на ум не взошло произнести сакраментальное ныне «понаехали тут».
Народное единство, действительно сложившееся в 1612 году, нашим нынешним вертикально мыслящим властителям совершенно некстати. И для того чтобы замутить память о подлинном единении, придумана была четыре года назад кремлевскими политтехнологами нынешняя идеологема праздника, вся заключающаяся в пошлой и лживой формуле «мы поляков побили». Не удивительно, что под таким «знаменем» могли соединиться только подонки нации, чего, кажется, власти уже и сами испугались. Во всяком случае, Минин с Пожарским, если бы им привелось увидеть недавние «русские марши», пожалуй, принялись бы формировать новое ополчение для очищения Руси от скверны.
