Нас довели до такого состояния, что мы начинаем радоваться вещам самым естественным, считаем победой то, что само собой разумеется. Вот «открыли» процесс по делу Политковской — мы рады, отпускают Алексаняна под залог — мы рады еще больше. А если Бахмину отпустят — представляете, какое ликование начнется? А ведь все эти вещи должны были делаться автоматически, без жарких дискуссий и препирательств, без сражения общественности с властями и судом при участии мирового сообщества и без писем с десятками тысяч подписей.

О чем вообще говорить, когда срок давности по тому, что инкриминируют Алексаняну, просто-напросто истек! Что тут обсуждать-то? Но суд обсуждает, чешет репу и наконец проявляет благорасположение: так и быть, пускай уходит, заплатите только залог. А залог-то — пустяковая же сумма, какие-то 50 миллионов.

Еще недавно это было более 2 миллионов долларов. Теперь, правда, уже меньше. Может, назначая такой залог, суд хотел отощавшую казну пополнить? Прекрасный способ, кстати говоря. За Бахмину можно еще больше срубить. А уж за Лебедева или Ходорковского! И как-то само собой подразумевается, что собрать 50 миллионов рублей для Алексаняна не проблема. Соберет, и скажут: вот видите, бедный-бедный, а 50 миллионов нашел! Откуда же у него, такого честного, такие деньги? Может, всё ж таки спёр, а? И граждане рядовые придут в недоумение от таких залогов. Как-то не очень и жалко им станет больного всеми мыслимыми болезнями. Это бедным и больным быть плохо, а больным и богатым — ничего, потерпит.

Но, в общем, со всеми этими подлостями можно было бы смириться, радуясь главному. А главное, что тяжело больного человека теперь можно вытащить на свободу. Нет денег — собрать их, как собирали подписи за Бахмину. Вот только боюсь я, что времени не так много в нашем распоряжении. Пессимисты еще несколько месяцев назад говорили — когда смертельно больного Алексаняна сажали на цепь, — что выпустят его только в одном случае: если станет понятно, что он уже точно не жилец. Издеваться над практически лежачим больным они могут, стеречь его чуть ли не целым батальоном, законопатив окна, — тоже могут. Но вот смерть его в заключении — нежелательна. Не соответствует образу добрых самаритян, коими хотели бы выглядеть наши начальники. А вот если смерть случится где-нибудь за пределами их территории — тогда они вроде и ни при чем. Даже скажут, что, мол, у нас-то он жив был, а вы вот не уберегли.

Пророчить человеку кончину не хочу. Такое и говорить, и писать страшно. Наоборот, хочется пожелать Василию Алексаняну здоровья настолько, насколько это возможно, крепости духа ему и его близким. Хочется верить в то, что еще всё-таки не поздно. А тем, кто над ним измывался все это время, пожелать, чтобы им самим никогда не довелось оказаться в таком положении, чтобы ни с кем из их близких не случилось ничего подобного. Чтобы они не узнали, на какие страдания обрекали человека, даже и вину которого не смогли доказать.