6 декабря 1876 года на площади перед Казанским собором в Петербурге, в самом центре имперской столицы, среди бела дня «публично, при стечении народа был произведен беспорядок с противоправительственной целью». Так впоследствии квалифицировал случившееся прокурор окружной судебной палаты. Прокурор испытывал понятные затруднения. Слово «демонстрация» вообще было в России в новинку, а в законах не упоминалось вовсе. Между тем 6 декабря на Казанской площади состоялась первая в истории России политическая демонстрация.

Первый блин вышел по обыкновению комом. Около полудня в соборе собралась значительная толпа, состоявшая по большей части из студентов и курсисток в характерном нигилистическом «прикиде», разительно отличавшаяся от остальной публики. Толпа эта, по отзыву соборного старосты, «по своей внешности, поведению и отсутствию благоговения» была «привлечена, по-видимому, в храм каким-то посторонним молитве побуждением». Студенты даже не знали, что 6 декабря, «на Николу зимнего», — «царский день» (именины кого-либо из членов многочисленной императорской фамилии) и панихиды в этот день служить нельзя. После некоторой заминки странные посетители, собиравшиеся поначалу служить общую панихиду (по всем погибшим борцам за свободу), заказали молебен «о здравии раба божьего Николая».

Рабом божьим на сей раз именовался Николай Чернышевский, отбывший уже каторжный срок и томившийся в ссылке в Вилюйском остроге по недоказанному обвинению в сочинении поджигательной прокламации (улики следователям пришлось фабриковать самим, и в суде присяжных дело бы точно развалилось, но судил Чернышевского в мае 1864-го еще дореформенный Сенат «инквизиционным процессом»).

По окончании службы толпа вывалилась на площадь и образовала плотный кружок вокруг одинокого оратора, который прокричал несколько фраз «о гнете правительства и его несправедливости, о ссылках лучших русских людей» и «о бедственном положении русского народа, у которого для взыскания податей продают последнюю корову». Речь была встречена криками «браво», и в тот же момент, как значилось в обвинительном акте, «был выкинут над этою толпою красный флаг с надписью “Земля и Воля”, но так как он был не на древке и взлетел комком, то молодые люди подняли и подбрасывали небольшого роста парня в полушубке, который, взлетая на воздух, держал флаг развернутым в обеих руках». Набежавших городовых молодые люди обратили в бегство, оказав им решительное «противодействие силою», чего при разгоне собственно студенческих толп прежде никогда не бывало, и плотным каре двинулись к Невскому. Стражам порядка пришлось вызывать подмогу, и дело кончилось большой потасовкой, в которой на стороне полиции сражались добровольцы из лабазников и купцов, охочих до кулачной потехи. А в студенческой «стенке» энергично действовали доселе никогда не участвовавшие в политических акциях «фабричные».

Собственно, инициатива демонстрации и исходила от рабочих, которым в это время приходилось особенно солоно. Осенью 1875 года в России разразился банковский кризис, спровоцированный банкротством заигравшегося на лондонской бирже московского Коммерческого ссудного банка. Курсы рубля и русских ценных бумаг круто пошли вниз, иностранные капиталы отхлынули за границу. Резко сократился торговый оборот, а там свернулось и фабричное производство. Рабочих начали рассчитывать сотнями. Ни профсоюзов, ни страховой системы не было и помину. Рабочие, до тех пор внимательно слушавшие тогдашних социалистов-«народников», по вере которых социальная революция вовсе не требовала переустройства политической системы, начали прислушиваться к либералам, толковавшим о необходимости политических свобод. Как отмечал тогда один из рабочих вожаков, фабричный понял вдруг, что «для успешной борьбы со своими прямыми экономическими эксплуататорами он должен пользоваться тем, что называют политической свободой, т.е. свободой слова, сходок, печати, пользоваться ею как удобным средством для достижении своей прямой цели. Но эту свободу он должен завоевать себе, и для того он должен вступить в бой со всей существующей политической системой, его деятельность на пути к своему освобождению должна неминуемо принять политический характер!».

Незначительное число рабочих — около полусотни на 400 демонстрантов — было всего лишь следствием организационного кавардака. Большинство рабочих были отчего-то уверены, что демонстрация состоится в воскресенье 5-го. И в тот день окрест Казанского собора бродило множество фабричных, так и не дождавшихся вожаков и распорядителей. На другой день большинство уже на Невский не пошло, зато в изобилии набежали прознавшие про готовящуюся акцию студенты и курсистки.

Тогдашние вожди либерального общественного мнения акцию решительно осудили. Манифестация, завершившаяся беспорядочной кулачной свалкой, действительно имела вид непрезентабельный. Но действовали манифестанты вполне эффективно. Никто из вожаков не только не был задержан, но даже опознан. Несмотря на выдающуюся внешность, скрылся неузнанным и главный оратор — высокий блондин, студент Горного института Георгий Плеханов.

Авторитетнейший в то время журнал российских либералов «Вестник Европы» во «внутреннем обозрении» январской книжки за 1877 год отделался надменно-уничижительным пассажем: «Нам пришлось заключить прошедший год таким, правда, единичным фактом, какого, конечно, не испытали от нас наши старейшие, и нельзя пожелать современной молодежи, что она, став на наше место, нашла что-нибудь подобное в последующем за ней поколении. Мы говорим о попытках к уличным беспорядкам 6 декабря на площади Казанского собора. Это уже не молодость, а скорее какая-то преждевременная старость, с ее слепотою, глухотою и озлоблением; это уже не сила, а какая-то немощь, бессилие; и нет тут ни юности, ни логики, ни просто здравого смысла, а видно одно утомление, безнадежность и отсутствие всякой мысли. Если это назвать фанатизмом, то такой фанатизм может напомнить нам разве крестовый поход под предводительством козы и гуся». Этнограф Евгений Якушкин, выражая мнение большинства «чистой публики», в письме археологу Елпидифору Барсову брезгливо замечал, что «само по себе это дело нисколько не важнее кабачной драки». Особенно либералов раздосадовала «несвоевременность» акции. Балканский кризис был в самом разгаре, и перед лицом «враждебной Европы», по мысли русских либералов, следовало оставить до лучшей поры «дела внутреннего устроения» и выступать единым фронтом на защиту славянских братьев ради укрепления внешнего могущества российской державы (в то время российское образованное общество переносило на ногах очередной приступ державного гриппа).

Либералы не опознали нового явления и сильного потенциального союзника. Даже внимательный правовед Анатолий Кони был уверен, что участники демонстрации заслуживают самого легкого административного взыскания за простое «нарушение порядка на улице». Дальнозоркое правительство отнеслось к делу гораздо серьезнее и применило к демонстрантам «каторжную» 252-ю статью «Уложения о наказаниях», карающую «дерзостное порицание установленного законами образа правления». Двадцать один человек из случайно угодивших под суд демонстрантов — среди них не было ни одного организатора, а некоторые вовсе не были на Казанской площади — получили максимальное наказание. Причем студентам прописали каторжные сроки до 15 лет, а фабричных отправили на покаяние по дальним монастырям. (Опять-таки неведомо как бы отнесся к демонстрантам «суд народной совести», но «политические» дела уже были к этому времени из ведения окружных судов изъяты и переданы в специально для того созданное Особое присутствие правительствующего Сената для суждения дел о государственных преступлениях, где присяжных не полагалось.)

Рабочие на либералов всерьез обиделись и в отвращении от них отшатнулись. В январе 1877-го один из вожаков петербургских рабочих кружков составил для товарищей памятную записку «По поводу собрания народной партии 6 декабря 1876 года» (возможно, автором был Николай Хазов), в которой довольно нелестно отозвался о либеральной печати, «упавшей за время пресловутого славянского энтузиазма до крайней степени лакейского тупоумия».

«Если бы либералы захотели покинуть свой унаследованный узкий политический смысл, — продолжал рабочий трибун, — то они должны были бы признать, что и в России политическая свобода должна быть завоевана, и что этого достигнуть можно путем нарушения обществом и народом тех статей закона, которые известная клика людей, именуемая правительством, предписала обывателям к непременному исполнению… Что делают либералы для завоевания политической свободы? Самое страшное — показывают правительству угрожающий кукиш в кармане, шепчутся между собою с боязливым оглядываньем вокруг и самодовольно подмигивают друг другу, что вот они ведут с правительством такую тонкую политику, что они его скоро проведут и, ох! Как славно проведут… Но зайцу не провести волка. Нет, на пути политической свободной жизни выведут Россию не либералы, а те мечтатели, которые проделывают эти смешные мальчишеские манифестации, которые дерзают нарушить законы, которых бьют, судят, осмеивают».

Рабочие кружки быстро нашли новых поводырей — социалистов, народников, а там и марксистов. Либералы остались без массовой опоры, а рабочая масса без прививки либеральной правовой культуры.