Минувший год для России можно условно разделить на две неравные части. Первые девять месяцев были благоприятны для российской власти и экономических игроков, последние три стали кризисными. Многолетний масштабный рост ВВП сменился рецессией, возникла угроза стагфляции — самой опасной экономической ловушки, при которой спад сопровождается ростом как безработицы, так и инфляции.

А начиналось все хорошо. В марте прошли президентские выборы, на которых без всяких проблем победу одержал путинский протеже Дмитрий Медведев. В мае «операция Преемник» успешно завершилась — на следующий день после инаугурации Медведева Путин возглавил правительство, и в стране установилась система диархии. Впервые в российской истории президентские полномочия перешли от одного лидера к другому в конституционные сроки, без тени конфликта, в абсолютно идиллической обстановке. Новый президент сформулировал основные задачи своего правления — речь шла об улучшении судебной системы, поддержке малого бизнеса и активизации массового жилищного строительства. Завершалась разработка «стратегии-2020», которая предусматривает успешное поступательное развитие страны, когда хорошая экономическая ситуация сменится отличной.

Даже военные действия на Южном Кавказе не могли слишком сильно омрачить общее спокойствие. Напротив, быстрая военная победа и последовавшее вслед за ней дипломатическое признание Абхазии и Южной Осетии способствовали самоутверждению как власти, так и большинства россиян, испытавших гордость в связи с разгромом военной инфраструктуры режима Саакашвили. Более того, не оправдались алармистские прогнозы относительно того, что Запад по итогам кратковременной войны начнет изолировать Россию — большинство европейских стран выступили против такого сценария. В Москву срочно прибыл Саркози, визит которого способствовал нахождению хотя бы временного компромисса, позволившего разрядить ситуацию (но, разумеется, не решить проблему, которая может сохранять актуальность в течение десятилетий).

Что касается кризиса, набиравшего обороты в течение первых девяти месяцев, то в России за ним наблюдали с плохо скрываемым злорадством, ожидая краха мировой системы, основанной на американской доминировании, и превращения доллара в валюту, равную по влиянию монгольскому тугрику. В России отнюдь не печалились трудностям с прохождением через Конгресс плана Полсона (что позволяло говорить о преимуществах отечественного парламента, не являющегося, как известно, местом для дискуссий) и радовались серьезнейшим проблемам, с которыми уже в сентябре столкнулась избирательная кампания Маккейна. Что же касается российской экономики, то она представлялась тихой заводью, в которой невозможны какие-либо существенные штормы — так, легкая рябь, быстро преодолимая с учетом резервов, накопленных за последние годы. Кризис — это в Америке; подобную точку зрения разделяли и государственные мужи, и скромные пенсионеры.

Октябрь стал шоковым месяцем для экономики — резкое падение цен на нефть сопровождалось сильнейшим падением капитализации ведущих российских компаний, что свидетельствовало о том, что кризис пришел в Россию. Негативные прогнозы, связанные с падением цен на российскую продукцию (причем не только на нефть, но и на металлы) и сокращением производства, способствовали паническим настроениям на рынках. Вполне солидная и устойчивая компания могла в июле стоить свыше $20 млрд., в ноябре — меньше $3 млрд. Соответственно, практически исчезла возможность получения кредитов на мировых рынках — более того, целому ряду компаний удалось осуществить платежи по прежним кредитам только при государственной поддержке. Экономика, остававшаяся на «нефтяной игле» (несмотря на многолетние заявления о необходимости ее диверсификации), оказалась не готова к резкому ухудшению ценовой конъюнктуры. Началась медленная девальвация рубля, который за осень «похудел» на 20% — и это при том, что на поддержку его курса были брошены десятки и десятки миллиардов долларов золотовалютных резервов (в период с 1 августа до 1 декабря международные резервы России снизились с $596 млрд. до $455 млрд.).

Российское общество при этом не сразу поняло, что в стране кризис — ведь телевидение, основный источник информации о событиях в стране и мире, продолжал сочувствовать бедным простым американцам и развлекать народ бесконечными шоу. Какая-либо серьезная дискуссия по экономическим вопросам, выходившая за рамки экспертных аудиторий и сравнительно малотиражных изданий, была невозможна. Общество доживало последние спокойные недели, инерционно веря в чудо и при этом постепенно начиная осознавать (на личном опыте и на примерах судеб своих знакомых), что чуда не будет. Даже осведомленные люди напоминали спортсмена, совершающего принципиально важный забег вокруг вулкана, который вдруг начал извергаться. Умом такой спортсмен уже понимает, что прежние цели (например, участие в Олимпиаде) стремительно теряют свою актуальность и пора думать о собственном спасении. Однако сердцем ему трудно принять новую реальность, и он продолжает бежать вперед, подчиняясь силе инерции.

Впрочем, и к концу года уже многое понявшее общество по-прежнему недооценивает масштабы проблемы. Оно вспоминает 90-е годы и считает, что уж хуже, чем тогда, сейчас не будет. Проблема в том, что нынешний кризис будет не похож на тот. В 90-е годы рухнули целые сферы деятельности, но при этом — особенно в крупных городах — появились новые. Инженер мог стать бухгалтером, учитель — журналистом, научный сотрудник — мелким банковским служащим (и при желании «дорасти» до среднего. При этом речь идет не об «экстремальных» примерах — был аспирантом, стал олигархом — а о достаточно массовом явлении социальной адаптации. Существенно выросло и количество чиновников, что, кстати, свойственно и другим переходным государствам. Как ни парадоксально, но демонтаж командно-административной системы потребовал появления огромного количества новых кадров госслужащих — работников аппаратов законодательных органов власти, комитетов по управлению имуществом и фондов имущества и т.д. Сейчас же таких возможностей больше не видно — сокращения в одном месте не будут хотя бы частично компенсированы появлением вакансий в другом. Перспектив для вертикальной мобильности также будет куда меньше.

Изменилась и психология собственников. В 90-е годы патерналистски настроенный «красный директор» обычно десять раз думал, прежде чем подписать приказ об увольнении. Современный менеджер делает это значительно быстрее и без особых сомнений в своей правоте. Во многом изменилось и само население, которое в значительно меньшей степени ориентировано на выживание путем перехода к натуральным формам хозяйства (дачным участкам) или использованию собственного физического труда. Советского заводского инженера вполне можно представить себе членом бригады «шабашников», занимающихся строительством в сельской местности, современного офисного клерка — практически нет.

Таким образом, общество до сих пор по-настоящему не готово к кризису, хотя к концу года и пришло к выводу, что неприятности неминуемы. Следующий год будет для него еще более тяжелым, чем последние три месяца года прошедшего.

Автор — вице-президент Центра политических технологий