Realpolitik: ласка или убийство

20 мая 2009 года в Международном обществе «Мемориал» отмечалось 40 лет со дня создания Инициативной группы по защите прав человека в СССР — первой независимой гражданской организации в Советском Союзе. В тот день 1969 года в ООН было отправлено письмо, посвященное политическим преследованиям в СССР. Под письмом стояли пятнадцать подписей: инженера Генриха Алтуняна, рабочего Владимира Борисова, математика Татьяны Великановой, поэтессы Натальи Горбаневской, рабочего Мустафы Джемилева, биолога Сергея Ковалева, экономиста Виктора Красина, математика Александра Лавута, церковного писателя Анатолия Краснова-Левитина, переводчика Юрия Мальцева, математика Леонида Плюща, научного сотрудника Григория Подъяпольского, лингвиста Татьяны Ходорович, историка Петра Якира и переводчика Анатолия Якобсона. Позднее к ним присоединился кинорежиссер Юрий Штейн. Инициативная группа в течение 1970-х годов активно вела правозащитную деятельность, собирая материалы о политических преследованиях и нарушениях прав человека в стране, распространяя заявления и направляя открытые письма Генпрокурору СССР, в международные правозащитные организации, врачам-психиатрам разных стран, в ВОЗ, в информационные агентства. 11 членов ИГ за время ее деятельности были арестованы и осуждены. Последний документ, к которому была причастна Инициативная группа, датирован ноябрем 1981 года: это было заявление, которое от имени ИГ поддержала Татьяна Великанова, находившаяся в то время в заключении. Сегодня живы десять участников ИГ. С документами Инициативной группы, собранными сотрудниками «Мемориала», теперь можно подробно ознакомиться на сайте общества в разделе «Новости».

Поскольку вопрос о судьбе правозащитного движения у нас в стране стоит сейчас невероятно остро, «Мемориал» решил отметить важную дату дискуссией на тему «Сорок лет спустя: судьбы и проблемы правозащитного сообщества в современной России». Состоялся ряд выступлений, где прозвучали весьма важные соображения об основных принципах правозащитной деятельности. Предлагалось ответить на ряд вопросов о смысле и способах правозащитной деятельности; одни прямо отвечали на них, другие строили выступление иначе. Центральный вопрос — что изменилось в сообществе правозащитных организаций, а что осталось неизменным.

На встрече присутствовали двое из участников ИГ: Сергей Ковалев и Александр Лавут. Ковалев четко определил главные мотивы тогдашних своих действий в рамках правозащитного движения. Для него внутренние, нравственные мотивы опережали чувство гражданской ответственности, а главным мотивом был стыд: «Очень стыдно было ничего не делать в стране, в которой мы жили. С этим соседствовало стремление заслужить право на самоуважение. Набралось не так уж мало людей, готовых заплатить за чувство собственного достоинства тюремным сроком». Рассчитывали ли советские диссиденты на изменения в политической жизни страны? Ковалев вспомнил правозащитника Бориса Цукермана. Услышав, что Византия гнила еще триста лет после того, как всем уже стало понятно — она загнивает, он сказал: «Ну что ж, триста лет меня вполне устраивают».

Перейдя к сегодняшней ситуации с защитой прав человека, Сергей Адамович отметил, что, по его мнению, еще с диссидентских времен в правозащитной среде распространилось коллективное заблуждение: «Мы политикой не занимаемся. Мы занимаемся правом».

«Никаким правом правозащитники не занимаются. Они вступаются в случае нарушения прав, но занимаются политикой. Но не Realpolitik: они настолько брезгливы, что на власть не претендуют. Заблуждение, будто мы исключительно аполитичны, часто мешает. Складывается довольно сложная ситуация: мнимая удаленность правозащитников от политики очень важна для сохранения зародыша гражданского общества. Однако помогает ли такая политическая сдержанность? Конечно, надо помогать людям. Но если уж ставить во главу угла реальную помощь, следовало бы всей толпой ринуться (если пустят) в Общественную палату, ведь у нее преимущественные возможности. И надо сказать, что члены палаты пользуются этими возможностями довольно часто. Только платят за это очень дорогую цену. А цена состоит в том, чтобы не задавать неудобных вопросов. Кто из нас может себе это позволить?» А апеллировать к международным институциям необходимо, потому что «проблемы вовсе не локальные, они глобальные».

Следующим выступил Вячеслав Бахмин, один из организаторов Рабочей комиссии по расследованию использования психиатрии в политических целях, в новые времена распорядитель фондов, финансирующих правозащитную деятельность. Появление Инициативной группы он назвал стадией, когда единомышленники объединяются на почве общей ответственности и желания что-то делать. «Когда мы объявляем какую-то группу структурой, движению сразу же уделяется больше внимания, эффективность действий становится больше. Если при этом удается избежать бюрократизма и формализма — замечательно». Профессиональных правозащитников, по мнению Бахмина, не так много, хотя они нужны: «Существуют движения, которые определяются настроем человека и стремлением что-то сделать — здесь профессионализм не нужен, здесь важны желание и массовость. А вот в организациях, которые хотят добиться реальных результатов, нужно знать право, международные институты и инструменты. Если заниматься только символическими протестами и не заниматься прагматическими действиями, мы просто оторвемся от жизни. Непосредственная помощь людям нужна. Как правило, одни занимаются одним, другие — другим, и в этом нет ничего плохого: сфера правозащиты настолько разнообразна, что найдется место каждому, у кого душа болит». Разумеется, есть общая обязанность соблюдать законы, но в фундаменте правозащитной активности должно лежать нравственное чувство и даже не столько права человека, сколько вообще чувство Права. «Однако правовое сознание, к сожалению, далеко не всем правозащитникам присуще». Бахмин подчеркнул, что в советское время для правозащитников основными компонентами работы были мониторинг и помощь людям; на экспертную оценку ситуации редко хватало сил. Сейчас обстановка поменялась: есть место для всех трех компонентов. Апелляция к международным институтам, по мнению Бахмина, в какой-то степени становится оправданием того, что правозащитники не делают достаточно внутри страны. «Гораздо сложнее добиться того, чтобы страна стала понимать важность прав человека и стала тебя поддерживать. Многие говорят, что это вообще бессмысленно и бесполезно, что этого добиться невозможно. Если ничего не делать — наверно. Но этим надо постоянно заниматься. Далеко не во всех странах занимаются апелляцией вовне. В советское время это было абсолютно необходимо, потому что другого пути не было. Сейчас, наверное, этот элемент тоже нужен, но это не главное, чем нужно заниматься правозащитной организации». Далее Бахмин констатировал, что правозащитников по-прежнему никто во власти не слушает и не слышит, «права человека у государства — на 75-м месте в рейтинге важности, но за это сейчас вроде бы не сажают: говорить можно». Он согласился с тем, что правозащитники занимаются политикой, но с оговоркой: в правовом государстве. Поскольку у нас государство неправовое, такая политика получается уже «нереальной».

Председатель Совета Правозащитного центра «Мемориал» Олег Орлов заметил, что преемственность в правозащитном движении не совсем прямая. Созданию нынешнего движения предшествовал период слома в конце 1980-х — начале 1990-х годов, когда все варились в некоем абсолютно неструктурированном «питательном бульоне», где не было границ между политикой и правозащитой. Он вспомнил, как советские правозащитники — Лариса Богораз, Сергей Ковалев, Арсений Рогинский и Александр Даниэль — неожиданно пришли на заседание неформальной группы «Мемориал» посмотреть на нее. Люди из группы им приглянулись. Вот с момента этого человеческого контакта и следует отсчитывать возникновение сегодняшнего общества «Мемориал». «Приход старых правозащитников, о которых мы знали по «Свободе», в разные места этого бульона сыграл громадную роль для кристаллизации того, что сейчас называется правозащитным движением. Эта кристаллизация происходила с трудом, и я бы не сказал, что движение сейчас очень четко сформировалось. Потому что нет внутренней корпоративной этики, не сформулированы внятные представления, как мы действуем, чем мы отличаемся от тех, кто идет в Общественную палату». По мнению Орлова, сегодняшние правозащитники — абсолютные прагматики, потому что их не устраивают те самые триста лет, о которых говорил Цукерман. «Мне кажется, мы хотим, по крайней мере, каких-то результатов. Наши действия не исходят из чисто символических представлений. Результатом может быть не только помощь конкретному человеку, но и возбуждение общественного мнения, принятие резолюции, осуждающей Россию за войну в Чечне». Без этого Орлов, по собственному признанию, смысла в работе не видит. Он напомнил, что к началу 1990-х годов правозащитникам удалось создать много реальных правовых механизмов, которых ранее не существовало и которые до определенного времени работали. Казалось, с их помощью можно чего-то достичь. Сейчас же, несмотря на существование этих механизмов, достичь правозащитники не могут ничего. Таким образом, возникает вопрос, к кому нужно апеллировать и как получать конкретный прагматический результат. Далее Орлов посетовал на отсутствие взаимопонимания с обществом: правозащитники не умеют конвертировать оказываемую ими помощь во влияние, в то, чтобы люди делали сознательный выбор и сами начинали действовать, дабы что-то изменить в стране. Он одобрил вступление своих коллег в Совет при Президенте Российской Федерации по содействию развитию институтов гражданского общества и правам человека, однако задал очередной вопрос: кто кого использует? По его мнению, в большей степени власть использует правозащитников, чтобы показать, как она либеральна. Апеллируют правозащитники и к международному сообществу, которое вроде бы их приглашает и слушает, но Realpolitik продолжает существовать и, несмотря на возможные заявления в рамках Совета Европы, западные политики тоже не очень хотят возиться с нашими проблемами.

Правозащитник Павел Литвинов, один из участников демонстрации 1968 года, начал выступление с того, что противоречия между символическим протестом и практическими действиями нет. «Люди хотели иметь возможность высказаться по тем вопросам, которые их волнуют, и чтобы их за это не сажали, не били, не отправляли в психушки. Я, как всегда, позволю себе не согласиться с многими, кто считает, что русский народ принципиально отличен от других. Отличия могут заключаться только в плохих привычках — авторитарных, тоталитарных, царистских, коммунистических. Если мы перестанем ожидать от людей изменений, то тогда надо ехать куда-то в другие места. Оказывать частную помощь, конечно, надо продолжать, потому что это дело совести каждого, но мы должны ожидать, что люди переменятся, и работать в этом направлении. И я думаю, что перемены могут случиться в любой момент: они могут быть стимулированы внешними обстоятельствами вроде экономического кризиса, войны, не дай Бог, или чего-то еще, но их нужно предполагать. Ведь до каких-то перемен многие из нас дожили — что бы сейчас ни происходило, это все-таки другой мир и другая страна. Хотя я здесь не живу, я наблюдаю с симпатией через большой океан за тем, что происходит, интересуюсь, но все-таки не чувствую здешней жизни в достаточной степени. Поскольку я жил последние тридцать лет в Америке, выступал по всей стране и встречался с правозащитниками и политиками, могу сказать, что сегодня, как и вчера, очень важно различать людей на Западе, которые действительно сочувствуют нашей правозащите — это многие группы, для которых уважение к правам человека самое главное, — и людей, которые ищут некоей практической пользы для своей политической деятельности. Можно обращаться и к тем, и к другим, но надо понимать, что есть друзья и сочувствующие, даже если политически они с вами не согласны, а есть люди, которые в каком-то смысле интересуются только преимуществами для своей страны, и нужно понимать, что их интересы — не всегда наши. Это не так просто, но различие надо проводить, и сегодня в особенности, потому что в старое время был коммунизм, и для многих людей, которые любили свободу и права человека, конец коммунизма был главной целью, и тогда мы все могли быть на одной стороне. Сегодня мы должны выбирать себе друзей».

Директор Фонда «Общественный вердикт» Наталья Таубина говорила о том, что сейчас призывают все больше использовать в правозащитных организациях труд профессионалов: социологов, юристов. Однако проблема с теми же юристами заключается в том, что в силу характера нашего юридического образования эти люди могут хорошо защитить нуждающихся в помощи там, где речь идет об обычных судебных случаях, но не умеют работать с нарушениями прав человека. Она посетовала и на низкую поддержку общества, свидетельством чему крайне малое число участников митингов даже против милицейского произвола, и на малый приток молодежи в правозащитные организации. Относительно обращений в международные организации Таубина заметила, что в этом нет ничего особенного — это обычный инструмент правозащитной работы, и иногда соучастие зарубежных коллег лучше действует на наших чиновников.

Следом было предоставлено слово участнику ИГ Александру Лавуту, который тоже остановился на вопросе об апелляции к международным институциям. В советское время, по его словам, многие наивно полагали: достаточно, чтобы на Западе узнали о политических преследованиях, и тогда наших начальников приструнят. Теперь, несмотря на то, что на Западе это, очевидным образом, мало кого волнует, нужно продолжать — все-таки это хороший способ давления. Просто следует проявлять определенный прагматический скептицизм.

Глава Московской Хельсинкской группы Людмила Алексеева подчеркнула, что именно появление Инициативной группы показало ей полезность объединения правозащитников, поскольку деятельность ИГ действительно оказалась более эффективной, чем деятельность ее участников по отдельности, и группа моментально стала настоящим центром правозащитной деятельности. Главное отличие сегодняшней деятельности правозащитников от тогдашней в том, что в советское время защитники прав своих сограждан сами не имели никаких прав и потому реально не могли их защищать, поскольку попадали в тюрьмы. «Сейчас мы можем это делать, несмотря на трудности, хотя очень низок коэффициент полезного действия. Из десяти дел в лучшем случае мы выигрываем три. Заниматься этим все равно стоит, потому что, во-первых, эти три тоже важны, а во-вторых, сейчас три, а потом больше. Возникло разделение труда: теперь Валерий Борщев занимается согласительными комиссиями и тюрьмами, МХГ — мониторингом, Правозащитный центр «Мемориал» — горячими точками, и очень правильно, потому что каждый, сосредоточившись на своем, занимается этим профессионально». По мнению Алексеевой, сейчас правозащитное движение гораздо эффективнее, чем в героический период своей истории. Она считает, что преемственность существует: «Когда к нам приезжают представители партнерских организаций из регионов, я им говорю: вы наследники правозащитного движения, которое у нас родилось в 1960-х». О контакте с правозащитниками из других стран: «Пусть себе государство оберегает свои границы, устанавливает пошлины, визы и прочую гадость, а мы, правозащитные движения, по определению должны быть международными, мы границ не знаем. Случилась война в Грузии. Первое, что было сделано — мы стали звонить грузинским правозащитникам, а они — нам и говорить: пусть они себе воюют, а мы работаем вместе. И так и будет, так и должно быть, не только с Грузией, а со всеми, даже с этим ужасным демоном всех времен и народов — Америкой, почему бы нет». Говоря о возможности сотрудничества с властью, Алексеева напомнила, что Андрей Сахаров и некоторые другие умы правозащитного движения были за то, чтобы сотрудничать с властями, если можно — иное дело, что власти не слишком сотрудничали с правозащитниками. Нынче власти, по ее мнению, даже не наполовину, а лишь на четверть готовы к этому сотрудничеству, но экономическое процветание и политическая стабильность возможны только тогда, когда используется весь потенциал общества. И в идеале он должен тратиться не на то, чтобы бодаться с властями, а чтобы делать совместно все необходимое. «С нашими попробуй не пободайся, приходится бодаться по каждому поводу, но если среди них находятся люди, которые сотрудничают, или направления, по которым они готовы сотрудничать, то надо пользоваться».

Выступил и уполномоченный по правам человека Владимир Лукин. Он подверг сомнению необходимость символического протеста в деятельности правозащитных организаций: раньше это был героизм, самоощущение себя как человека, а сейчас ни к чему. Это деятельность практическая. Он добавил, что где-то в провинции защита прав человека и сегодня может быть проявлением героизма. «Но вообще правозащита — это вещь штучная, индивидуальная: есть человек, надо помочь ему обрести права. Из этого складывается общее». Противоречий между правами человека и действующим законодательством, соответствующим Конституции, Лукин не усматривает — «у нас прекрасное действующее законодательство, в основном». Он напомнил, что и советские диссиденты призывали власти уважать Конституцию. Различные компоненты правозащитной работы стали сейчас, по его мнению, значительно более осуществимыми, чем раньше, особенно экспертная оценка, несмотря на серьезные проблемы. Говоря об апелляции к международным институциям, Лукин заявил, что сейчас, хоть и трудно, но не всегда бесполезно обращаться к институциям внутри собственной страны, особенно если поднажать со всех сторон, поэтому нужно сначала испытать все средства, которые возможны здесь, «а кричать на заборе петухом потом». И о сути гражданской активности — является ли она сотрудничеством с властью или конфронтацией: «С точки зрения реальной правозащиты, если исходить из практических действий, конфронтация бесполезна. Вступить в конфронтацию — это расписаться в невозможности добиться какого-то практического результата. Потому что если ставить во главу угла результат, надо использовать все средства, которые предписывал Макиавелли, кроме насильственных, естественно. Например, сочетание публичных и непубличных методов. Если бы я делал только одни заявления, толку никакого не было бы. Значит, нужно знать, где находятся точки, на которые надо поднажать, знать, кто есть кто, кто номинально, а кто реально отвечает за что-либо, и все это дело использовать — это целая политика и практическая дипломатия. Из практической защиты вытекает форма сотрудничества, она содержится в одной знаменитой формуле. Один мой друг говорил другому моему другу о жене: «Что ты все время с ней ругаешься? Лаской ее, стерву, лаской!»

В финале снова было предоставлено слово Сергею Ковалеву, который высказался на довольно широкую тему и оппонировал как раз методу, предложенному Владимиром Лукиным: свое выступление он назвал попыткой убийства Realpolitik с ее лицемерием и подлостью — Realpolitik, работавшей веками и приспособленной для того, чтобы вести дипломатическую войну каждого против всех, до тех пор пока это не перерастет в продолжение политики другими средствами, то есть настоящую войну. Это, по мнению Ковалева, совершенно не годится для современного мира и представляет собой глобальную проблему. Именно поэтому разговор об обращениях с Западом актуален и необходим.

В беседе с автором этих строк Сергей Адамович разъяснил, как, по его мнению, следует действовать правозащитникам сегодня: «Я думаю, что правильный путь — это трудное сочетание локальных усилий и общей позиции: нескрываемой, резко, непримиримо оппозиционной. Нужно создавать ситуацию, в которой власть сама будет заинтересована во взаимодействии с правозащитниками. Обеспечивать давление извне и обращать на существующие проблемы внимание колеблющихся людей. Я пытаюсь держаться этого. На все рук не хватает, и потом я уже стар. Но пытаюсь агитировать, довольно часто оказываясь в ничтожном меньшинстве. На самом деле в «Мемориале» никто моих соображений не опровергает и даже чаще всего не оспаривает. Только они ведь как рассуждают: есть большая организация, очень много делающая, очень серьезно работающая — и если мы сейчас напялим на себя белые ризы и пойдем на баррикады, что будет с «Мемориалом», что мы будем делать со своими филиалами? Можно ли это себе позволить? И я не в претензии к той части правозащитного сообщества, которая держится таких позиций. Но, к сожалению, таких, как я, вообще не слышно».

Александр Лавут высказался в том смысле, что единых, жестких правил в отношениях с властью быть не может, напомнив, что председатель «Гражданского содействия» Светлана Ганнушкина входит в уже упоминавшийся Совет при президенте, а Олег Орлов из него вышел. «Если, идя на сотрудничество, человек явно или неявно соглашается на какие-то ограничения — мы не будем шуметь, скандалить, писать, а вы взамен внесите изменения в правила регистрации перемещенных лиц, чтобы они не ждали годами, чтобы их не ловили на каждом углу милиционеры, — но при этом внутренне сохраняет свою позицию, то он может добиться результата и добивается». Открытые письма, которые писали диссиденты, по словам Лавута, направлялись Брежневу не потому, что авторы надеялись, будто генсек ужаснется и сделает какое-нибудь распоряжение, а для того, чтобы таким образом информировать общественность. На вопрос, что, в первую очередь, должны делать правозащитники, Лавут ответил, что, прежде всего, необходимо обращать внимание на одно из самых больших зол — пытки и избиения. «Когда я сидел, у меня было такое ощущение, что на следствии били каждого второго из уголовных, а сейчас, наверно, девять из десяти или девяносто девять из ста. Избивают и зоны — просто чтобы навести ужас, чтобы люди не поднимали голову, таких случаев описано немало, но все равно это ничтожная доля».

И напоследок — печальное резюме от члена правления «Мемориала» Александра Даниэля: «Сегодняшняя власть в некотором смысле много хуже советской. Потому что на советскую власть можно было воздействовать, например, некоторым очень сложным косвенным путем: через общественное мнение Запада, которое давило на западные правительства, а западные правительства, несмотря на всю свою Realpolitik, не могли не считаться со своим общественным мнением и доносили его до сведения советских партнеров по переговорам, а советскому правительству нужно было вести какие-то торги с западными правительствами, и вот таким образом можно было включать в повестку дня те темы, которые выдвигало правозащитное сообщество. А нынешняя власть демонстрирует, что ей на все это начихать, и указанный механизм срабатывает довольно плохо. Что касается общества — кто ж его знает, кто его по-настоящему щупал? Социологи, конечно, щупают беспрерывно, но правильно ли они задают вопросы? Если говорить о диссидентском периоде правозащитного движения, то пафос его состоял в следующем: в Советском Союзе происходит преследование по политическим мотивам, это очень плохо, потому что несправедливо. Такой язык был внятен всем, до последнего грузчика. И многие с этим соглашались: в стране, которая по-настоящему свободна, политических преследований быть не должно. Казалось, что наличие политических преследований противоречит официальной, пропагандируемой системе ценностей. Более того: с такой картиной было согласно само правительство. Оно всячески скрывало наличие преследований, пыталось подать их в совершенно другом плане. Но сам факт того, что это скрывалось, а за огласку люди, в свою очередь, подвергались репрессиям, уже что-то показывал. А нынешняя политическая элита ведет себя так, будто не считает политические преследования чем-то плохим. И в этом смысле огласка ее нисколько не смущает. Она, ее идеологи, ее политтехнологи готовы говорить, что так и надо. Это касается не только сегодняшних политических преследований, но и подхода к историческим проблемам, например, к террору сталинской эпохи: да, конечно, ужасно жалко людей, но это было необходимо из высших государственных соображений. Ведь в этом пафос нынешней исторической концепции, продвигаемой сверху. И как в рамках такой исторической концепции защищать права человека, непонятно. В этом главный вопрос сегодняшнего правозащитного движения. Но мне кажется, что все равно надо продолжать талдычить свое».

Фотографии автора