Новость о разработке Еврокомиссией документа под названием «Партнерство для модернизации» и ее не слишком теплый прием в Москве сами по себе вряд ли заслуживают особых комментариев. Они интересны как симптом, как иллюстрация того, что отношения между Россией и ЕС по-прежнему находятся в тупике и никакого движения в строну «перезагрузки» реально не происходит.

            Происходит примерно следующее. С одной стороны, бюрократы от внешней политики хватаются за возможность произвести на свет некий опус, вроде бы укладывающийся в русло модных разговоров о «вот-вот начинающейся» российской модернизации, отложив в сторону переговоры о новом двустороннем базовом соглашении — то есть работу, за которую они получают деньги.

            Если бы стороны были всерьез заинтересованы в том, чтобы сделать что-то полезное, они могли бы, например, задуматься о «Партнерстве во имя безвизового режима не только для обладателей дипломатических паспортов» или хотя бы о «Партнерстве во имя признания документов об образовании», но эта планка, видимо, пока недостижима. Поэтому проще подписать что-нибудь эпохальное типа «дорожных карт» образца 2005 года. Как известно, они были согласованы тогда, когда стало ясно, что ранее заявленный процесс создания общих пространств между Россией и ЕС в сферах безопасности, экономики, науки и культуры натолкнулся на непреодолимые препятствия, и потому вместо собственно сотрудничества нам был предложен «диалог» о нем.

            При этом инициатива, по всей видимости, исходит из Брюсселя. Это там почему-то считают нынешнее полукризисные взаимоотношения ненормальными. Москва же, наоборот, особого дискомфорта не ощущает. Простое наблюдение: во время своей январской пресс-конференции, посвященной итогам года, российский министр иностранных дел Сергей Лавров ни разу не упомянул Европейский союз в позитивном контексте — в отличие от Сербии или Венесуэлы, ограничившись одним-единственным и вполне привычным замечанием, что ЕС должен был бы сделать больше для защиты прав русскоязычного населения Латвии.

            С другой стороны, если верить пересказам документа в прессе, даже такая бюрократическая декларация Брюсселя о добрых намерениях не может сегодня обойтись без выводов о том, что модернизация невозможна без демократизации и верховенства права. Просто там поняли, что без этого обеспечение даже самых минимальных прагматических интересов невозможно. Но поскольку такие заявления есть по сути не что иное, как напоминание Москве о «пресловутых» европейских ценностях, то на этом круг и замыкается.

            В реальности то, что происходит в российско-европейских отношениях, уже не описывается даже словом «стагнация». Маятник пошел в обратную сторону, и налицо рост не только политического, но и, если угодно, нормативно-технического отчуждения, превращение России в европейского «Другого». Этот процесс можно проследить как минимум по пяти направлениям.

            Во-первых, самоочевидно, это внутриполитическая модель. Здесь рубеж политической Европы проходит по восточным границам Украины, где только что состоялись очередные свободные и состязательные выборы. Украинская система, с европейской точки зрения, выглядит неэффективной, несовершенной, хрупкой, но понятной и в принципе схожей с европейской. Российский же процесс принятия и осуществления политических решений европейцам и непонятен — из-за очередной победы персоналистско-византийских методов над институциональной конструкцией сдержек и противовесов, — и инстинктивно неприемлем. Готовность европейских лидеров не критиковать эту систему публично не стоит принимать за позитивное отношение к ней и, тем более, строить отношения, основанные на подлинном доверии.

            Во-вторых, это неготовность играть по мировым экономическим правилам. Россия в очередной раз отложила до бесконечности свое вступление в ВТО. Для европейского бизнеса это стало сигналом, что страна и далее будет находиться в плену протекционистской идеологии, непрозрачных методов ведения экономической деятельности и коррупции. Трудно утверждать, что западный бизнес напрямую свяжет факт пребывания России вне ВТО и ее весьма тяжелое для страны — члена «двадцатки» прохождение кризиса, но однозначно, что неготовность Москвы принять на себя четкие обязательства негативно повлияет на инвестиционный климат.

            В-третьих, отношения в сфере энергетики превратились по преимуществу в партнерство от безысходности, а не по выбору. Собственно, иного трудно было ожидать после многочисленных газовых кризисов, борьбы вокруг конкурирующих газопроводов, выхода России из Энергетической хартии и общего перехода дискуссии из плоскости энергетического сотрудничества в плоскость энергетической безопасности. Несмотря на недовольство и сопротивление ряда влиятельных игроков, похоже, что ЕС в целом поставил перед собой задачу снижения степени взаимной энергозависимости. Достаточно вероятно, что в течение десятилетия, с развитием новых технологий добычи и доставки газа, сжиженного и сланцевого, с одной стороны, и ростом доли возобновляемых ресурсов в своем энергобалансе — с другой, ЕС эту задачу решит. Значительное падение экспорта российского сырья в ЕС в 2009 г. является первым, но серьезным индикатором качественных изменений.

            В-четвертых, «Восточное партнерство» ЕС, при всей ограниченности этой инициативы, является качественно новым явлением. Уже приходилось писать, что впервые на постсоветском пространстве возник механизм институционализированного взаимодействия с внешними игроками, членом которого Россия не является. То есть политику отношения к ней Брюссель, Киев, Минск и Кишинев будут обсуждать в отсутствие российских представителей. Да, таким было решение самой Москвы — ведь изначально Россию приглашали, но то, что отказ Кремля не стал для Берлина поводом заблокировать «Восточное партнерство» — нововведение. Более того, в документах сказано, что инициатива будет проводиться «параллельно» с курсом в адрес России, а к примеру, не «в консультациях» с ней. Это означает, что способности Москвы блокировать шаги наиболее активных в регионе стран ЕС под любым предлогом резко сокращаются. В конце концов, параллельные линии не пересекаются, и доказать, что вообще-то в Брюсселе имели в виду принцип лыжни, езда по которой обязательно предполагает подтягивание задней ноги, даже наиболее пророссийски настроенным политикам уже не удастся.

            Наконец, дискуссия вокруг российской инициативы о новом договоре о европейской безопасности пока лишь смогла продемонстрировать тот разрыв, который существует между абсолютной одинокой, не особо поддержанной в этом вопросе даже странами СНГ Москвой и западными государствами, которых устраивает ключевая роль ОБСЕ и НАТО.

            В Москве традиционно принято считать, что все это не проблема, по крайней мере, до тех пор, пока можно развивать неконфликтные отношения с ведущими странами ЕС. Но при внимательном рассмотрении причины насторожиться можно и здесь. Опросы, проведенные Германским Фондом Маршалла в 2009 г. и опубликованные в издании «Трансатлантик трендс», показывают, что доля граждан стран Западной Европы, обеспокоенных поведением России как поставщика энергии, ее политикой в отношении соседей и ее собственным отходом от стандартов демократии, достигает двух третей населения и превышает аналогичные показатели традиционно считающейся русофобской Восточной Европы. В этом разрезе легко объяснимым предстает отказ бывшего президента Франции Жака Ширака стать лоббистом «Южного потока», а в поражении на прошлогодних выборах германских социалов-демократов, упорно придерживавшихся в российской политике некритического курса бывшего канцлера, ныне работающего на «Северный поток» Герхарда Шредера, можно увидеть не только внутриполитические причины.

            Не знаю, можно ли в такой ситуации запустить партнерство ради модернизации. Но в перспективу совместной работы по решению реально стоящих перед Россией проблем верится с трудом.