В ночь на 26 апреля 1986 года произошла авария на Чернобыльской атомной электростанции, которая оборвала или изуродовала жизнь сотен тысяч людей. Но главное – она продемонстрировала порочность режима секретности, когда дело касается жизни людей. Об угрозе здоровью население узнало через несколько дней после аварии. В тугой узел аппаратных интриг сплелись молчание Политбюро, попытки приуменьшить масштабы аварии и ведомственный испуг тех, кто отвечал за конструкцию и эксплуатацию реактора. Провозглашенная гласность не выдержала проверки Чернобылем. Ликвидация последствий аварии обошлась бюджету в 14 млрд рублей[14] в первый год и позднее еще в несколько миллиардов. В 1989 году Н. И. Рыжков на заседании Политбюро назвал цифру расходов – 8 млрд рублей[15].

Аппаратная борьба с противниками «перестройки»

Партийные чиновники, имея массу привилегий, не были заинтересованы в кардинальных переменах. Но от них зависела судьба реформ. Понимая это, М. С. Горбачев и его сторонники в аппарате ЦК КПСС регулярно проводили кадровые перестановки на всех уровнях партийной вертикали. Несмотря на это, значительная часть номенклатуры игнорировала решения высшей власти. По мнению Горбачева, возник «механизм торможения», заложенный то ли в самой советской политической системе, то ли в сознании номенклатуры.

В 1986 году в прессе появились статьи с критикой партийных чиновников, ответственных за провалы и нарушения в экономике. Первых в «показухе», «пристрастии к устаревшим методам управления», «подмене дел словами» обвинили партийных руководителей Молдавии, Украины, Казахстана. Активизировалась борьба с коррупцией, процветавшей особенно сильно в республиках Средней Азии. По стране прокатилась волна разоблачений. Были арестованы и осуждены некоторые должностные лица из МИДа, Министерства внешней торговли, Государственного комитета по внешним связям. Аресты, шумные публичные кампании по делам коррумпированных чиновников затронули всю партийно-государственную элиту. В лексике появляется термин «мафия».

Впрочем, борьба с коррупцией была способом не столько искоренения этого социального зла, сколько устранения консервативной, антиреформаторской оппозиции курсу Горбачева, в том числе в национальных республиках. Особо знаменательным стало освобождение в декабре 1986 года от своих обязанностей первого секретаря ЦК Компартии Казахстана Д. А. Кунаева. На его место был назначен партаппаратчик Г. В. Колбин. Это назначение продемонстрировало отказ руководства СССР от традиции назначать на роль первых лиц в республике представителей титульной нации. Население Казахстана восприняло такое поведение союзного центра как унижение целого народа. В Алма-Ате прошли массовые беспорядки.

Вопрос о назревшей экономической реформе был поставлен на повестку дня только в конце 1986 года. Правительство, возглавляемое премьер-министром Н. И. Рыжковым, сделало неутешительные выводы о критической ситуации в экономике. Положение СССР на мировом энергетическом рынке резко осложнилось.

Когда в 1970-х годах явно проявилась тенденция к снижению темпов роста экономики, советское правительство увидело выход в получении дополнительных средств с помощью экспорта нефти – сначала в Западную Европу, прежде всего в ФРГ и Италию. Интенсификация советского экспорта нефти началась, когда в Западной Сибири было обнаружено около 500 месторождений нефти, 9 из которых, по оценкам специалистов, были гигантскими, с запасами от 100 млн до 500 млн тонн каждое. Многие из вводимых в эксплуатацию месторождений относились к категории уникальных, дающих аномально высокий дебит скважин. Масштабы наращивания нефтедобычи в СССР в те годы были беспрецедентными.

К началу 1980-х годов СССР занимал по нефтедобыче второе место в мире после Саудовской Аравии. Пик советского экспорта нефти пришелся на 1984 год – 172 млн тонн. В 1981–1985 годах нефтяной комплекс обеспечивал примерно 20% всех поступлений в бюджет и 70–75% всех валютных поступлений страны[16].

Именно в этот период из-за стагнации собственного сельского хозяйства СССР превратился в крупнейшего импортера продовольствия. В 1970 году чистый экспорт зерна из СССР составил 3,5 млн тонн, в 1974 году баланс стал нулевым, с 1975 года массированные закупки исчислялись уже десятками миллионов тонн. Пик импорта пришелся на 1984 год, когда только в США и Канаде было закуплено 26,8 млн тонн зерна.

Превышение импорта над экспортом в торговле сельхозпродуктами СССР с зарубежными странами составило в 1987 году 13,3 млрд долларов, в 1988 году – 14,5 млрд, в 1989 и 1990 годах – по 17 млрд[17].

Наиболее значительными статьями импорта также стали подъемно-транспортное оборудование, суда, сельскохозяйственные машины. А импорт нефтегазового оборудования по темпам прироста побил все рекорды, за 1970–1983 годы в стоимостном выражении он вырос в 80 раз.

13 сентября 1985 года министр нефтяной промышленности Саудовской Аравии шейх Имани заявил о том, что его страна радикально меняет свою нефтяную политику, перестает сдерживать добычу нефти. За первые шесть месяцев ее добыча выросла в 4 раза. В результате цены на нефть упали на 65%. СССР на этом потерял 20 млрд долларов, сальдо внешней торговли стало отрицательным. Заменить доходы от нефти было нечем – качество продукции советской промышленности за редким исключением не удовлетворяло западных покупателей. Падение цен на нефть привело к тому, что Советский Союз оказался на пороге тяжелого экономического и валютно-финансового кризиса. Взятые на Западе коммерческие кредиты проблемы не решали, их рано или поздно надо было отдавать. Ситуацию мог бы спасти стабилизационный фонд, но у СССР его не было.

Однако партийное руководство не осознавало масштабы угрозы и последствия валютного кризиса. В 1986 году промышленное производство приросло на 4,4%, сельское хозяйство – на 3%[18]. Это придало Горбачеву и его окружению уверенность в правильности экономической политики. За два года в социальную сферу было вложено на 40 млрд рублей больше, чем планировалось. Повысили зарплаты учителям, врачам, деятелям культуры. Изменения и дополнения в Закон «О государственных пенсиях», внесенные 22 мая 1986 года, обошлись бюджету в 45 млрд рублей.

К концу 1986 года обострился разрыв между товарной и денежной массой. Это было закономерно, ведь цены на нефть к тому времени упали до 15 долларов за баррель, страна потеряла 2/3 выручки от экспорта нефти и 35 млрд рублей от сокращения продажи водки. Не было валюты, необходимой для импорта продовольствия и товаров широкого спроса[19]. Мировой рынок нефти в 1980-е годы перестал быть рынком «продавца», превратился в рынок «покупателя». В соответствии с этим монопольно высокие цены на нефть упали с 40 долларов за баррель в 1984 году до 17–20 долларов к осени 1986 года и остались на этом уровне до 1990 года[20]. Стало ясно: надо уменьшить финансирование ВПК и социальные дотации, закупить товаров и продовольствия и тем самым ликвидировать разрыв между спросом и предложением. Такую позицию отстаивал в Политбюро секретарь ЦК Н. Н. Слюньков. Против выступал Н. И. Рыжков, считая, что не надо менять ни плана, ни бюджета – как-нибудь выкрутимся.

За 1985–1986 годы внешнеторговый оборот СССР снизился на 10%, или на 14 млрд рублей. В декабре 1987 года промышленное производство сократилось на 6% по сравнению с декабрем 1986 года[21]. Это коснулось машиностроения, легкой промышленности и металлургии. Во властных структурах наконец-то осознали необходимость не просто совершенствовать социализм, а серьезно реформировать весь хозяйственный механизм. В 1987 году на январском Пленуме ЦК КПСС был поставлен вопрос о крупномасштабной реформе экономики. Накануне М. С. Горбачев выдвинул лозунг «нового экономического мышления», а на Пленуме сформулировал и политический заказ экономической науке – «поднять на должный уровень теоретическое объяснение сложившейся экономической ситуации».

Однако идейный арсенал реформ был ограничен плачевным состоянием советской экономической науки. Она погрязла в догмах марксизма-ленинизма, совершенно оторванных от реальности. Советские экономисты старшего поколения смогли ответить на этот заказ только тем, что вновь развернули дискуссию «о путях совершенствования социализма как общественно-экономической формации». Спорящие не обладали знаниями по рыночной экономике и политологии, не были знакомы с опытом трансформации авторитарных режимов в других странах и не могли осознать, выполнимы ли предлагаемые ими рецепты.

Особенно остро встал вопрос о приведении заниженных государственных розничных цен в соответствие с себестоимостью товаров, что позволило бы отказаться от огромных бюджетных дотаций. При этом речь шла не о либерализации цен, не об использовании рынка как регулятора спроса и предложения, а о разовом повышении цен в государственных магазинах. То, что цены необходимо повышать, чтобы восстановить пропорции между платежеспособным спросом и предложением и сократить дефицит бюджета, уже не вызывало сомнения. Но страх перед социальным взрывом останавливал не только Рыжкова, но и самого Горбачева, от которого зависел конечный выбор решения. При этом в печати с популистских позиций была развернута массированная кампания против пересмотра розничных цен. От реформы цен отвернулись даже те ученые, которые ее предложили.

М. С. Горбачев искренне верил в социализм. Его представления о рынке и частной собственности были почерпнуты из пропагандистских выкладок марксистско-ленинской теории. У него и его окружения не было конкретного плана реформ, они двигались на ощупь. Горбачев пытался с помощью «ускорения» продлить жизнь административно-командной системы и не принимал программу перехода к рынку. Он слабо представлял себе реальное положение страны, не понимал опасности валютного кризиса в условиях, когда СССР полностью зависел от закупок продовольствия за рубежом. Позднее, даже в условиях экономической катастрофы в 1991 году, Генеральный секретарь не мог решиться на необходимые, но политически рискованные реформы.

Впрочем, будем справедливы. М. С. Горбачев был высшим лицом в партийной иерархии КПСС, которая, в отличие от китайской компартии, оказалась неспособна признать необходимость смены общественного строя и перехода к рынку и частной собственности. В своей политике генсек обязан был учитывать, особенно в первые годы «перестройки», консервативную позицию членов ЦК КПСС, секретарей ЦК республик, краев и областей, директоров оборонных предприятий и военачальников. А это означало, что даже в условиях бюджетного кризиса опасно было прекращать финансирование намеченных строек в регионах, сокращать расходы на ВПК, особенно на градообразующих предприятиях, прекращать поставки нефти союзникам в соцстраны – пусть и по заниженным ценам, себе в убыток. То есть реальные меры по преодолению экономического кризиса создавали угрозу для власти КПСС, а лично для Генерального секретаря были чреваты повторением хрущевской отставки. Повышение цен, тем более их либерализация грозили социальным взрывом. Этим объясняется половинчатость и непоследовательность экономических реформ периода «перестройки». Но и отказ от радикальных рыночных реформ делал неизбежным крах коммунистического режима.

В январе 1987 года правительство предоставило 20 министерствам и 70 крупным предприятиям право самостоятельно совершать экспортно-импортные операции. Беспрецедентное по своей смелости решение послужило толчком к разрушению государственной монополии на внешнюю торговлю.

На июньском 1987 года Пленуме ЦК КПСС было решено разработать законы о предприятии и о кооперации, а также была предложена формула «ускорения социально-экономического развития» на основе хозрасчета государственных предприятий, децентрализации планирования, демократизации через привлечение трудящихся к управлению предприятиями. Признавалась возможность сосуществования в рамках социализма различных форм собственности. Суть нового для советской системы подхода заключалась в предоставлении экономической самостоятельности хозяйствующим субъектам. Был сделан шаг в перераспределении правомочий владения и распоряжения государственной собственностью – 23 ноября 1989 года были приняты «Основы законодательства Союза ССР и союзных республик об аренде».

Договор аренды, заключенный трудовым коллективом с вышестоящим органом, давал предприятию право выйти из министерства (ведомства), а коллективу арендаторов – право собственности на прибыль и приобретенное за ее счет имущество. Поскольку арендаторы не были акционерами, возникала странная система правоотношений. Работник числился совладельцем средств производства, выкупленных у государства за счет прибыли, до тех пор, пока работал на предприятии. Но стоило ему уволиться, как он лишался «прав собственности» на имущество. При таком подходе фактическим владельцем предприятия становился директор. Но и он не мог продать активы предприятия третьим лицам – переходу предприятия иным собственникам мешали «права собственности» других арендаторов.

Впрочем, рынка средств производства и рынка ценных бумаг тогда еще не было. Тем не менее для партхозноменклатуры это был легальный способ обрести права, близкие к праву собственности, уйти из-под контроля министерства, самостоятельно распоряжаться финансами предприятий – и тем самым, вроде бы, на законных основаниях сколотить собственный капитал. Неудивительно, что переход на аренду активизировался. К середине 1990 года договоры аренды заключили примерно 2 тыс. предприятий, на которых работало свыше 1,2 млн человек.