Так получилось, что 6 апреля я был в Катыни. Хотелось неспешно, за неделю до официальной даты — дня памяти расстрелянных польских военнопленных, побывать здесь, увидеть все своими глазами… Я не знал, что на следующий день сюда приедут премьер-министры России и Польши, а в субботу — Лех Качиньский.

Что ж, мне даже повезло: смог не только посмотреть весь мемориальный комплекс, но и заглянуть как бы за кулисы важных политических событий. И собирался об этом написать.

И вот в субботу произошла трагедия. Спекуляций теперь будет море, начнут проводить параллели — вспоминать загадочную смерть польского премьера Владислава Сикорского и его дочери, также погибших в результате авиакатастрофы в 1943 году, в период не самых лучших польско-советских отношений.

Все это от эмоций, малого знания и недоверия. Тем не менее, трудно не задуматься о фатальных отношениях России и Польши, о каком-то проклятье, лежащем на Катыни.

Теперь еще одной могилой поляков на русской земле недалеко от Катыни стало больше. 

Катынь продолжает разъединять.

Именно ощущение от разности мемориалов, объединенных историей,
но не ставших единой судьбой для наших народов, я хотел положить
в основу своего репортажа. Не уверен, что нынче он уместен,
тем не менее, привожу его в том виде, в котором написал еще
до  трагических событий 10 апреля 2010 года.

…Подготовка к приезду высоких гостей была в самом разгаре: как обычно, все чистили, поливали, убирали, расставляли, репетировали и проверяли. Повсюду были заметны телевизионные камеры, особенно польские. Создавалось впечатление, что если наши суетились и готовили сам прием, то поляки готовились к приему: их аппаратура была установлена стационарно, журналисты делали пробные репортажи, рабочие неспешно монтировали последнее оборудование. И тишина. Здесь, в пределах польского мемориала — а он огорожен и находится как бы внутри общего, но отдельно, — было тихо и покойно.

Этот процесс огораживания — первое, на что я обратил внимание: на большом кладбище поляки как бы «арендовали» кусок русской земли под свою могилу, а от остального аккуратно дистанцировались. Мы же, наоборот, пытались объединить всех в единую братскую могилу сталинизма-тоталитаризма.

На территории польского кладбища все написано только по-польски. В центре мемориала католический крест, возвышающийся над несколькими курганами, на которых также лежат чугунные, специально не покрашенные, ржавого вида кресты. По периметру могил — своеобразная «стена плача», где поименно назван каждый здесь погибший и похороненный. Идя вдоль стены, я наткнулся на группу журналистов, записывающих репортаж для одного из федеральных каналов. Молодой корреспондент быстро шел вдоль стены, энергично и уверенно говоря в камеру: «Вот здесь были убиты польские военнопленные, среди которых офицеры составляли явное меньшинство, к тому же, в основном, это были не кадровые офицеры, а призванные в армию в сентябре 1939 года. Тут похоронены — молодой человек уверенно ткнул сначала в одно, потом в другое место в стене, как будто точно знал имена и профессии — покоятся учителя, врачи, профессора…Одним словом, весь цвет польской нации», — закончил он свой stand up.

— Все правильно, только офицеров было чуть больше половины, а из них половина кадровых, — сказал я, когда мы поравнялись.

— Да... а директор мемориала сказал нам, что немного, — слегка смутившись, возразил корреспондент.

 — Может, вы что-то не так поняли, — ответил я, — здесь же жертвы только одного лагеря, а всего их три, и офицеров среди всех расстрелянных приблизительно половина.

— А вы профессионал? — без тени иронии спросил парень, просто пытаясь понять, насколько ему надо воспринимать сказанное мною всерьез.

— Это, в общем-то, официальные данные, — ответил я.

Парень отошел несколько озадаченный.

Я обогнул польскую территорию и пошел по направлению к православному кресту и уже нашим могилам: у входа в Мемориал написано, что здесь захоронены шесть с половиной тысяч репрессированных советских граждан, в основном в 1937-1938 годах, теперь говорят уже о восьми.

Вскоре я наткнулся на небольшой безымянный курган, также огороженный по периметру, с букетом искусственных цветов в центре… чуть не сказал клумбы. Рядом стояла лавочка и пустая мусорная урна. Наверное, чье-то еще захоронение, подумал я и прошел дальше, но тут же заметил еще одну, точно такую же могилу. Всего я насчитал их десять-двенадцать. И все безымянные. Ни таблички, ни фамилий. Это «наши» жертвы, пострадавшие от своего тоталитарного режима. Есть ли у них имена, сколько их и там ли они лежат, где насыпаны курганы, не знаю. Музей был уже закрыт, узнать было не у кого. 

 

…На российской стороне Мемориала царил деловой хаос. Перед входом останавливались машины, что-то сгружалось, расчехляли черные кожаные диваны, что обычно стоят в приемных, выгружали какие-то «позолоченные» торшеры с дешевыми висюльками, кадки с туей, которым привычнее пылиться  у ресторанов. Были смонтированы две большие «корпоративные» палатки, там уже почти все было готово к «чай-кофе».
Из репродуктора доносилась фортепьянная музыка, напоминающая Шопена. 

 

...Ко входу Мемориала подъехала кавалькада из дорогих машин. «Губернатор приехал», — зашептались вокруг. Из машин вышла представительная группа чиновников с охраной, священник, и они направились в одно из помещений. «Штаб, наверное», — подумал я. 

Понаблюдав еще некоторое время за подготовкой, обсудив со своими попутчиками, будут ли завтра перекрывать Минское шоссе или нет, мы направились к машине, припаркованной на противоположной стороне шоссе. Оттуда хорошо были видны временные пристанища для приема завтрашних гостей, но самого Мемориала за ними уже не было видно. Лишь прекрасный молодой бор — еще одна загадка Катыни, которую я не успел выяснить. Не у кого было. Почему бор такой молодой, когда он был высажен? Куда делись старые деревья, эти немые «свидетели» преступления? Ведь с другой стороны тоже лес, но «дикий», старый: чуть на пригорке зияет пустыми глазницами давно заброшенный каменный домик, судя по всему, когда-то, еще в советские времена, служивший туалетом, кругом мусор и бурелом.

…Было семь часов вечера. Мы сели в машину и поехали в сторону Витебска. Через пару километров лес кончился так же таинственно, как за пару километров до Мемориала появился. Нас снова окружала тоскливая и чахлая природа, а впереди ждала одна из тысяч неприметных железнодорожных станций под названием «Катынь».

 

Фоторепортаж - Анатолий Берштейн

Первая фотография - РИА Новости