Оказывается, это очень просто – говорить правду. Если только этого захотеть или признать, что другого выхода нет. Приведу два последних по времени примера.

Первый пример. ПАСЕ только что приняла резолюцию о голоде начала 1930-х годов. Российские власти резолюцию приветствуют за сбалансированный характер и отклонение поправки о признании Голодомора геноцидом украинского народа. Действительно, это была общая беда, общая трагедия, продиктованная, однако, злой волей тоталитарного режима, а не объективными условиями, на которые легко списывать любую беду.

Немного о теме геноцида, которая в российской прессе часто преподносится как пример русофобии и не более того. Украинскую сторону понять можно – если в поволжских губерниях голод был не редкостью и в царское время (хотя и не с такими тяжелыми последствиями – бороться с голодом помогала общественная инициатива), то в куда более богатой Украине ситуация исторически была иной. Тем тяжелее воспринимался голод, обрушившийся на страну после преступной коллективизации. Кроме того, сталинское «завинчивание гаек» в конце 20-х – начале 30-х годов сопровождалось репрессиями в отношении видных деятелей украинской интеллигенции, чье влияние на общество (в том числе на «украинизированную» систему образования) было значительно выше, чем в РСФСР. Это стало результатом компромисса, заключенного в конце гражданской войны между большевиками и бывшими сторонниками Симона Петлюры.

Аналогичных негласных соглашений с русской интеллигенцией советская власть не заключала – поэтому гонения на профессоров (Платонова, Тарле, Любавского, Лихачева, Егорова и др.) и инженеров, работавших на территории РСФСР, больше напоминают историкам возобновление репрессий «донэповской» эпохи. Все эти аргументы позволяют понять позицию части украинского истеблишмента, которая не исчерпывается версией об «отталкивании» от империи. Но украинский случай не уникален – аналогичные репрессии ожидали, к примеру, и татарскую, и казахскую (бывшие «алаш-ордынцы») интеллигенцию. Национальные движения, рассматривавшиеся большевиками как вынужденные, ненадежные попутчики, перестали быть востребованными для укрепившихся у власти «пламенных революционеров». Поэтому выделять только украинскую драму было бы неверно.

Однако неприятие концепции геноцида не отменяет осуждения преступлений режима против своих сограждан, будь то русский профессор, украинский крестьянин или казахский литератор. Неудивительно, что в этой же резолюции утверждается, что нарушения прав человека при Сталине привели к тому, что миллионы людей лишились права на жизнь. Массовый голод, по мнению членов ПАСЕ, был вызван «жестокими преднамеренными действиями и политикой советского режима». Россия не возражала против этих оценок, которые года три назад, скорее всего, вызвали бы праведный гнев и требования прекратить «переписывание истории». За этой ставшей уже банальной формулировкой часто скрывается элементарное нежелание расставаться с советскими представлениями об исторических событиях, которые по этой логике признавались единственно верными.

Второй пример. На сайте Росархива размещены электронные копии ключевых документов, раскрывающих механизм принятия решений по катынскому преступлению. Ничего нового для историков в них нет (они были рассекречены еще при Борисе Ельцине), но затем российская сторона предпочитала о них не вспоминать. Сейчас, после путинского выступления в Катыни, ситуация резко изменилась. Верховный суд принял решение, создающее возможность реабилитации расстрелянных поляков. Президент Медведев дал поручение «после необходимых процедур» передать польской стороне материалы по Катыни, которые та давно хотела получить. Почему этого нельзя было сделать раньше? Обычное объяснение – возможность подачи исков против России в Европейский суд о многомиллионных компенсациях. Но при ближайшем рассмотрении оно выглядит неудовлетворительным. В компетенцию Страсбургского суда не входят компенсации родственникам людей, погибших задолго до ратификации Россией Европейской конвенции по правам человека. Российское законодательство также не предусматривает подобных выплат. Правовая позиция достаточно надежна, чтобы избежать неприятностей для бюджета. Другая версия – возможность предъявления обвинений лицам, причастным к этому преступлению, по аналогии с преследованием нацистских убийц и их сообщников. Но сколько-нибудь значимые фигуры давно умерли (последние из них, генералы Сопруненко и Токарев – в 90-е годы), а мелкие исполнители – даже если кто-то из них еще жив – поляков совершенно не интересуют.

Похоже, что дело в другом. В неприятии любых обвинений в адрес «своей» власти, в неумении или нежелании разделить преступное правительство и народ, о чем размышляли герои солженицынского романа «В круге первом». Такая точка зрения позволяет оправдать любое преступление государственной необходимостью или иными подобными причинами. Не случайно, в печально известном «официозном» учебнике истории, вышедшем несколько лет назад, делалась попытка навязать ученикам именно государственную логику, вне зависимости от ее соответствия моральным принципам.

С чем же связаны такие радикальные изменения позиции нынешней российской власти? Почему еще совсем недавно портреты Сталина «украшали» бы столичные улицы, а сейчас их приходится размещать в музеях, да и то в компании то Жукова, то Черчилля? Понятно, что версию о внезапном прозрении следует оставить – в современной прагматичной политике таких случаев не наблюдается. О возможных причинах и последствиях таких решений – в следующем тексте.

Автор — первый вице-президент Центра политических технологий

Фотография РИА Новости