Современная политическая анатомия
Меняется — и открывает перед нами новый простор, новые возможности, новые горизонты.
Мы видим это в мире, где за целое десятилетие никому не удалось дважды подряд верно спрогнозировать цену нефти, а термины «глобальная турбулентность» и «беспрецедентная нестабильность» стали нормой.
Человечество переходит в некое новое состояние: мы не знаем какое, но неотвратимость этого движения и глубина качественных изменений ощущаются всеми.
Точно так же мы видим это и в нашей стране.
Еще 10 лет назад наше общество стихийно осуществило синтез ценностей, в начале 90-х враждебно противостоявших друг другу, — и объединило социальные, патриотические и демократические ценности. Этот синтез прошел стихийно и потому не очень гладко, но он был осуществлен, и сегодня эти ценности не противостоят друг другу в общественном сознании, но подразумевают, дополняют и усиливают друг друга.
Та сила, которая выразила бы этот синтез словами и политическими действиями, заговорила бы с властью от имени народа и весьма быстро сама стала бы властью.
Подчеркиваю: не потому, что имела бы деньги и административный ресурс — но потому, что говорила бы устами народа, была бы с ним одним целым и в силу этого воспринималась бы им как естественный представитель.
Все последнее десятилетие бюрократия не позволяла этому синтезу проявиться в политике, искусственно стравливая носителей разных ценностей и порой насильственно удерживая их в разных углах политического поля, как в 90-х.
Мотив бюрократии понятен: политическая реализация такого синтеза приведет к тому, что народ сам станет хозяином своей судьбы и чиновник из полновластного и единоличного хозяина страны превратится в простого слугу народа, которым он и должен быть.
Но почему это удалось правящей бюрократии?
Почему наши попытки четко артикулировать синтез ценностей, осуществленный обществом, предпринимаемые со всех сторон — и коммунистами, и патриотами, и, прости господи, демократами — проваливались раз за разом?
Не только из-за продажности и усталости старых «вождей», которые в первую половину 90-х заработали себе на «членовоз» и домик в Париже и решили, что им больше ничего не надо.
Наши попытки политически выразить осуществленный обществом синтез ценностей терпели неудачу, потому что они были преждевременными.
Общество было раздроблено. Если брать даже самое примитивное его деление — по уровню потребления, — в начале 90-х большинство составляли люди, которым не хватало денег на еду, а затем — хватало денег на еду, но не хватало на одежду.
Мы знаем по себе: когда нечего есть, когда нечего надеть, не до мыслей о справедливости. Все усилия, все помыслы направлены на одно — выживание.
В 2000-е годы уровень благосостояния вырос, но ни одна из социальных групп даже не подошла к тому, чтобы стать большинством. Общество было разорвано на примерно равные части, и появившаяся после десяти-, а для некоторых и двадцатилетнего перерыва возможность потреблять, хотя бы в кредит, направила все силы и все мысли людей на восстановление приемлемого уровня жизни.
Сейчас, после первой волны кризиса, ситуация качественно изменилась. С одной стороны, люди, имеющие деньги на еду и одежду, но не на товары длительного пользования, составили чуть менее половины населения страны. Если точно — 48%.
Эти люди, не являясь средним классом с точки зрения социологии, тем не менее считают себя им. В отличие от борющихся за выживание они имеют возможность критически осмысливать окружающую действительность и задумываться о ее разумном устройстве.
Им уже есть что терять. Им есть чего хотеть, и они крайне болезненно воспринимают свою сохраняющуюся уязвимость, в том числе и материальную.
С другой стороны, на этих людей давит непробиваемый социальный потолок. Кастовое, клановое и предельно монополизированное устройство нашего общества не позволяет им даже надеяться на сколь-нибудь значимое повышение уровня своего благосостояния, не позволяет им надеяться обрести уверенность в завтрашнем дне.
И таких людей в нашей стране — почти половина.
Это новая социальная доминанта, это новое, пока молчаливое, большинство, которое, как и весь народ, не имеет своего политического представительства, не имеет возможности не то что реализовать свои насущные интересы, но даже услышать формулирующие их слова.
Это люди, которых тошнит от повсеместной лжи, которые негодуют от агрессивного хамства власти, для которых уже сегодня значительно легче признаться в нетрадиционной сексуальной ориентации, чем в членстве в партии «Единая Россия».
Это люди, которые хотят вернуться от бесконечных реформ, которые в русском языке давно уже стали синонимом разрушения, уничтожения, лжи и воровства — к нормальной жизни.
Это — готовая социальная база новой власти.
Те, кто овладеет ею и сделает ее своей социальной базой, станут реальной властью и смогут поступить с нынешним российским государством по своему усмотрению.
Ведь в России заботливо, по кирпичику и человечку, сложен уникальный тип государства, смыслом которого является не общественное благо, сколь угодно извращенно понятое, но личное обогащение образующих его чиновников. Грубо говоря, коррупция.
Такой тип государства мало изучен и мало известен ученым, потому что с подобной мотивацией, грубо говоря, долго не живут. Наш случай уникален: поток нефтедолларов позволил весьма долго оставаться на плаву довольно широкой группе лиц — я бы назвал ее не правящей элитой, а правящей тусовкой, так точнее, — которая искренне считает, например, насколько можно понять, ненужной российскую армию. Вероятно, они полагают, что в случае чего их и их семьи будет защищать другая — например, американская или израильская — армия, а они вовремя убегут с эксплуатируемой ими в настоящее время территории под названием Россия.
Эксплуатация нашей страны, нашего народа ведется вахтовым образом, вполне как на газовых месторождениях за Полярным кругом: у многих из членов этой тусовки за границей не только имущество, но и семьи, многие из них приезжают сюда на работу, а на выходные улетают домой, в лондоны и швейцарии.
Чтобы подчеркнуть уникальность сложившегося у нас типа государства, скажу, что, например, Рузвельт, который ради общественного блага сделал свою страну главной державой мира, и Пол Пот, ради того же общественного успешно уничтоживший львиную долю населения своей страны, меньше отличаются друг от друга, чем от многих представителей нашего руководства.
Потому что они, хотя и весьма по-разному, стремились к общественному благу, а для многих наших деятелей это благо, как, впрочем, и демократия, являются, цитирую, «враждебной пропагандой Голливуда».
Если думать, что наше государство не коррупционное, а обычное, тогда придется вслед за интеллигенцией вот уже 20 лет причитать об ошибках, которые совершаются на каждом шагу.
Помилуйте! — если ошибке 20, и даже 10, и даже пять лет, она называется по-другому. Это уже не ошибка — это уже осмысленная и последовательно реализуемая государственная политика.
Если вы думаете, что мотив нашего государства — общественное благо, — все, что вам остается, это 20 лет в недоумении разводить руками.
Если же вы думаете, что мотив этого государства — личное обогащение, все встает на свои места, и государство становится крайне эффективным механизмом, одним из наиболее эффективных управленческих механизмов современного мира.
Жаль только, что его мотивация несовместима с жизнью.
Государство, насколько можно судить, представляет собой примитивную машинку по переработке биомассы — нас с вами, по праздникам торжественно именуемыми «населением» — в миллиардные личные счета, замки в австриях, швейцариях и «Рублевском федеральном округе», куршевельские загулы и океанские яхты с собственной противоракетной обороной. (Шум в зале.)
Это не нравится очень и очень многим представителям самой власти, но винтик, пусть сколь угодно высокоположенный, не может перестроить механизм, частью которого он является.
В России сложилось два бюрократически-хозяйственных клана. Первый — бывшие либералы. Они объединили людей, считающих смыслом своей жизни материальное потребление. А поскольку комфортнее всего потреблять в фешенебельных странах Запада, они, по сути своей политики, служат Западу.
Второй клан — бывшие силовики. Люди, которые считают, что им не нужен восьмой «бентли», если в неделе всего семь дней. И которые живут не только ради материального, но еще и символического потребления: им мало богатства — им надо, грубо говоря, еще и повыпендриваться. В силу этого они ссорятся с Западом, демонстрируют свою независимость от него, но все равно держат свои критически значимые активы на Западе — а значит, являются его обслуживающим персоналом.
Эти два клана борются за власть и влияние, но находятся при этом в симбиозе. Это борьба нанайских мальчиков, когда каждый занят любимым делом: бывшие либералы отнимают деньги у кого только можно — сначала у народа, теперь еще и у бюджета, — и передают их бизнесу. Естественно, не абы какому, а, насколько можно судить, связанному с собой.
А бывшие силовики забирают деньги у бизнеса и тратят на свое непроизводительное — производить, строго говоря, это и не их дело — потребление.
И все довольны, даже бизнес: да, из фактора развития общества он превратился в дойную корову, но эту дойную корову досыта кормят, редко бьют и почти совсем не режут.
В стране нет никаких факторов развития, страна задыхается от воровства, давящего любое развитие монополизма и деградации, а все, кто имеет влияние, довольны и счастливы: они в раю.
При этом они стремительно глупеют, ибо человек — производная не от того, ЧТО он делает, а от того, КАК он это делает, а коррупция, воровство — вещи, несмотря на изощренность некоторых схем, примитивные. Если вы 10 или даже пять лет подряд занимаетесь примитивным делом — вы глупеете.
И мы видим, что именно это происходит с нашей властью.
В этой ситуации неизбежен, интеллигентно выражаясь, системный кризис: утрата государством контроля за всеми важными сферами общественной жизни, погружение общества в хаос.
Мы не знаем, когда и как это произойдет, потому что никому не известны четыре главных управляющих фактора: будущая цена нефти, скорость разрушения советского инфраструктурного наследия из-за воровства средств, отпущенных на его ремонт, темпы обострения «дружбы народов» и, наконец, жесткость конкуренции между упомянутыми выше кланами.
Вероятно, правящая бюрократия удержит стабильность до 2012 года: инстинкты самосохранения у нее есть.
Но дальше — в 2013, 2014 годах — системный кризис неизбежен.
Таковы наши перспективы.
Именно из них надо исходить в политическом планировании.
Черчилль когда-то сказал, что политиканы думают о следующих выборах, политики — о следующем поколении, великие государственные деятели к о следующей эпохе.
Старая площадь избавила нас от возможности быть политиканами: выборы, как и остальные ошметки демократии, превращены даже не в фарс, а в постыдное недоразумение.
Нам нужно думать о системном кризисе и о новой эпохе, в которую предстоит выводить страну из кризиса.
