Хаврсфьорд. В этом самом Хаврсфьорде в 872 году состоялось сражение за объединение Норвегии и больше до самого открытия нефти здесь ничего особенного не происходило

Норвегия удивительная страна. В ней есть король, но нет аристократии. В ней есть нефть, но нету Путина. Я думаю, это как-то связано.

В 2020 году каждый норвежец будет миллионером в норвежских кронах. Дело в том, что в 1992-м во избежание голландской болезни норвежцы создали Национальный нефтяной фонд, куда вместо бюджета поступают сверхдоходы от нефти, и сейчас в этом фонде на каждого норвежца приходится около 100 тыс. долларов в год. Каждый норвежец получает от этих денег проценты, то есть имеет от государства дополнительно 4 тыс. долларов субсидий в год.

В какие бумаги вложены деньги фонда и как колеблется их стоимость, каждый норвежец может следить поминутно. Поэтому, когда я спросила журналиста Арне Бола, специализирующегося на нефтяных делах, не требуют ли некоторые норвежские чиновники изъять деньги из кровавого американского доллара и перестать поддерживать американскую экономику, он долго смеялся.

***

Когда я приехала в Ставангер — это нефтяная столица Норвегии, — мне посоветовали сходить в музей нефти. В Норвегии вообще очень много музеев, и в Ставангере кроме музея нефти есть еще и музей консервной банки.
(В Ставангере до нефти была одна консервированная рыба да судостороение. Ах, нет — еще там была печатная промышленность. Которая печатала для консервированной рыбы этикетки всех цветов и размеров.)

Так вот, в музее нефти меня поразила сама идея: нефть как наше культурное наследие. История не то, что произошло 300 лет назад, а то, что произошло минуту назад. И — названия нефтяных полей. Потому что после того как норвежцы отобрали нефть Северного моря у открывших ее американцев, они стали называть нефтяные поля именами древних богов. Нефтяное поле Асгард, нефтяное поле Тролль, нефтяное поле Восточный Слейпнир. Согласитесь, бурить Асгард — это вам не бурить участок 23/17.

Нефтяной музей рассказывает не только про достижения, но и про главные катастрофы. Вот такой неисправный клапан, размером 12 на 7 см, установленный в 50 м. под поверхностью моря привел к разливу нефти и одной из самых страшных экологических катастроф на нефтяном поле Экофиск.

Норвежцы, как я уже сказала, удивительные люди. У них еще в начале ХХ века электростанции строили не частные лица, а коммуны. И частные лица не могли с коммунами конкурировать, потому что коммуне люди отдавали землю бесплатно.

Возможно, из-за такого примата общественного над личным Норвегия и оставалась отсталой страной по сравнению с соседней индустриальной Швецией. Хотя сами норвежцы все валят на то, что они, мол, были колония. Сначала датчан, а потом шведов.

Правда, когда спрашиваешь норвежцев, с какого времени у них свобода, то они забывают, что они были колонией, и говорят про свою Констутицию 1814 года.

Дело в том, что когда в 1814 году Россия делила Европу после наполеновских войн, она забрала себе у Швеции Финляндию, но так как Швеция была союзник, а союзника грабить как-то неудобно, то взамен Швеции отдали Норвегию (которую забрали у Дании).

И вот норвежцы под это дело подсуетились и приняли конституцию (ту самую, в которой отменили аристократию, причем главным инициатором отмены был главный на всю Норвегию граф), и после небольшой войнушки шведам пришлось взять Норвегию вместе с конституцией, в которой, в общем-то, было записано, что шведский король до той поры является сувереном Норвегии, пока он говорит стортингу (норвежскому парламенту) «да». В 1905-м король имел глупость сказать «нет», и Швеция Норвегию потеряла.

Так вот, по случаю этого самого коллективного духа после войны в Норвегии пришли к власти социал-демократы, и к концу 1960-го под грузом благих намерений социал-демократов все вышеупомянутые отрасли промышенности, которые были в Норвегии — рыболовство и кораблестроение (плюс удивительное искусство печатания этикеток), — благополучно загибались. Рыболовство загибалось, потому что сардины все выловили, а кораблестроение загибалось, потому что в результате замечательного рабочего законодательства Норвегия не выдерживала конкуренции с Японией и Кореей.

И тут в Голландии на шельфе нашли газ, и американская нефтяная компания Phillips, сидя в Техасе, почертила, поломала мозги и сообщила норвежским социалистам, что она непрочь побурить в Северном море.  Ее пустили побурить, но вышла осечка — компания никак нефти не находила. Расходы на разведочное бурение были огромные, и Phillips взмолилась, уговаривая социалистов разорвать контракт. «Нет уж, — сказали социалисты, — раз договорились — бурите». Компания с плачем согласилась пробурить последнюю разведочную скважину на будущем месторождении Экофиск и 23 декабря 1969 года нашла нефть.

***

Заметим: норвежцы нашли свою нефть тогда же, когда СССР в Сибири — свою. Заметим: в обеих случаях нефть спасла неэффективную социалистическую экономику. Как и советские коммунисты, норвежцы нефть свою решили никому не отдавать и уже второе месторождение — Статфьорд — у американцев (у «Мобил») отобрали и отдали новосозданной государственной компании Statoil.

На этом сходство кончается, потому что Statoil не только стала очень эффективной компанией (18 июня 2001 года миноритарная доля ее акций была-таки размещена на бирже), но и является лидером в том, что касается глубоководного бурения. А  другая госкомпания Norsk Hydro, чье нефтяное подразделение было поглощено Statoil, является абсолютным лидером в деле горизонтального бурения.

Вид на нефтяной музей с моря. Эти ребята даже музейную вышку построили

Не то чтобы в Statoil не было скандалов. Куда там! Все президенты Statoil уходили со скандалами. Первый президент Statoil ушел со скандалом в 1987 году, когда оказалось — о, ужас! — что модернизация НПЗ в Монгстаде (Mongstad) обошлась в два раза дороже, чем планировалось. Второй президент ушел в 1999-м со скандалом, после того как оказалось, что компания ошиблась в оценке стоимости освоения нефтяного поля Асгард. А третий президент — страшно сказать — и вовсе оказался замешанным в коррупции. Коррупция заключалась в том, что компания Statoil дала сыну президента Ирана Рафсанджани 20 млн долларов и ничего не получила взамен.

И  еще надо заметить, что Statoil стала очень могущественной. Она стала настолько могущественной, что в начале 80-х, когда к власти пришли консерваторы, они решили немного ее ограничить. И знаете, что они сделали? Продали компанию? Ага! Они создали еще одну государственную структуру, SDFI (State Direct Financial Interest), которая теперь называется компанией Petoro, и передали ей часть нефтяных полей. Потому что это были специальные норвежские консерваторы, которые любят частную собственность, но еще больше уважают компромиссы.

Короче, в Statoil были и скандалы, и чрезмерное могущество — но, заметьте, за все это время не было ни одной истории, когда глава Statoil продавал нефть через какой-нибудь Gunvor или строил себе копию Константиновского дворца, как глава Газпрома Миллер. Это было бы совершенно непредставимо. Если бы глава Statoil выстроил себе копию Константиновского дворца, это было бы более невероятно, чем если бы он во время заседания совета директоров помочился бы на коллег.

И вот, пока я была в Норвегии, я все время задавала вопрос: ребята, как так получилось, что нефть у вас есть, а Путина нет? Чавеса нет, даже какого-нибудь завалящего Ахмадинежада нет. Как получается, что в Statoil не воруют?

И мне отвечали: «Потому что у нас демократия».

***

За неимением собственных знаменитых полководцев добрые норвежцы поставили памятник первому российскому адмиралу, сподвижнику Петра Первого и уроженцу Ставангера Корнелиусу Крюйсу

Тут я должна сказать, что это не ответ, а тавтология. В Венесуэле тоже демократия. И в Иране демократия, и там народ на последних выборах самым демократическим образом проголосовал за Ахмадинежада.

И у меня есть несколько ответов. Один из ответов  заключается в том, что потенциальным коррупционерам некуда девать наворованные деньги. Коррупции в Норвегии нет, потому что быть коррупционером невыгодно. Ставангер, например, замечателен не тем, что до обнаружения нефти был вонючим деревянным городишкой, а тем, что он был городом миллионеров и таким и остался. Ставангер — единственный город в Европе, где городской центр составляют деревянные домики, ровно как сто лет назад.

Домики тех же габаритов — ради сохранения исторической достоверности владельцам запрещено их достраивать и увеличивать. Единственное снисхождение, которое проявили власти, заключается в том, что в XIX веке белая краска в Норвегии была дорогая, а желтая, охряная — дешевая. И нищие рыбаки, чтобы выглядеть круче, фасад дома красили белым, а все остальное — желтым. И вот теперь власти сделали послабление и разрешили все красить белым.

Дома в старом городе до сих пор деревянные

Так что стоят эти домики в центре — деревянные, беленькие, двухэтажные, ну в точности так, как представлял себе богатую жизнь нищий рыбак, ловивший сардину.

Но самая главная причина заключается в соблюдении условностей, принятых в обществе. Почему мы называем корову коровой? Потому что так ее называют все. Если вы назовете корову козой, вы рискуете быть непонятым.

То же самое и в Норвегии. В Норвегии фермер выставляет на дороге картошку, пишет ценник и тут же кладет баночку со сдачей — чтобы человек, который захочет купить картошку, сам взвесил себе сколько надо, сам бросил деньги в баночку и, если надо, взял сдачу. Что мешает прохожему забрать и картошку, и баночку? То же, что мешает назвать корову козой. Условности.

В Норвегии в горах стоит хижина, в ней еда, прейскурант на еду, прейскурант на то, чтобы переночевать, и опять-таки бесхозная банка с деньгами. Что мешает туристу переночевать бесплатно, а баночку опростать? Ничего и все.

Водопад во фьордах

Так что это не система работает, потому что демократия. Это демократия работает, потому что такая система. Да, такая система не очень мила сердцу либертарианца, каковым я являюсь. В такой системе не родится не Google, ни Microsoft. Но, с другой стороны, зачем они должны быть? Зачем сырьевой стране, в которой все хорошо, которая может обеспечить достойную жизнь гражданам, устраивать гонку на выживание?

И когда такая система действует, вдруг оказывается, что нефтедобывающая страна вовсе не обречена быть какой-то чрезвычайной дрянью, вроде Ирана или Венесуэлы, которая портит жизнь своим гражданам, всему миру и красуется на первых полосах газет в разделе «стихийное политическое бедствие».

***

Разумеется, такая система уязвима. Для двух врагов — внешнего и внутреннего. Внутренний — это бюрократия. Она не обязательно должна быть коррумпированной, чтобы быть неэффективной. «Пятнадцать лет назад у нас на факультете было две секретарши, а теперь — сорок», — сетует профессор в Ставангерском университете.

Внешний — это мигранты. В Норвегии сейчас 10% мигрантов, и многие из них, особенно сомалийцы, считают, что эти замечательные правила игры презренные кяфиры придумали специально для сынов Аллаха, чтобы сыны Аллаха их наеживали. Если достаточное количество сомалийцев проедет по дорогам, забирая картошку со сдачей, правилам игры придет конец.

Но пока они еще держатся.

Общественные условности не существуют в реальности — но именно они реальность определяют.

Фотографии автора