Итак, в прошлой статье мы остановились на том, что более или мене устойчивыми могут быть только социальные устройства (машинки, способы), обеспечивающие более или менее устойчивое развитие.

Поэтому разговоры о стабильности требуют ответа еще на один вопрос: как и чем она обеспечивается. Глядя на путинско-медведевскую стабильность, я сразу вспоминаю известный пример: жесткий мост, из тяжелых толстенных балок, накрепко склепанных друг с другом. Такой мост будет стабилен, пока не задует ветер, или не пройдет по мосту рота марширующих солдат, или не проедет колонна автомобилей с равными интервалами. Каждый жесткий мост обладает своей резонансной частотой, и если нагрузка на мост тоже будет периодической с интервалами, близкими резонансной частоте (или кратными ей), мост начнет вибрировать, вибрация будет усиливаться за счет резонанса и мост разрушится, как бы он ни был жесток. Устойчивый мост должен быть гибок, причем сложным образом, многократно и разнообразно гибок. Тогда у него появляется возможность гасить внешние воздействия.

Путинско-медведевская стабильность опасна, точнее, страшна — тем, что она воздвигается с помощью наращивания жесткости властных конструкций, их упрощения. Они строят примитивный, тяжелый, но хрупкий мост, который стоит, пока ветер слаб, а солдаты маршируют вразнобой.

Есть другая стабильность, точнее, устойчивость. Ее можно назвать «адаптивной устойчивостью». Она основана на сложности общей конструкции общества и власти. Такая сложность включает, помимо упомянутых выше периодических конкурентных процедур смены власти и направлений политики, множество автономных центров власти, контролирующих и ограничивающих друг друга. К этому добавляется автономность гражданского общества.

Приведу пример минимальной сложности. Любые адаптивные самоорганизующиеся системы должны решать две конфликтующие задачи: опеспечивать стабильность системы и адаптивность системы. Эволюция нашла продуктивное решение, в соответствии с которым две эти задачи решаются разными подсистемами. Типичный пример: двуполость. Женский пол ответственен (в генетическом смысле) за стабильность видовых характеристик, а мужской — за их изменчивость, что должно обеспечивать видовую адаптивность.

Подобное разделение труда встречается и в других ситуациях. Общество-государство (или государство-общество, кому как угодно) должно решать те же две конфликтующие задачи. Современное государство-общество решает эту проблему следующим образом: власть отвечает, главным образом, за стабильность системы, а общество — за ее адаптивную изменчивость. Если этот симбиоз разрушается, то государство-общество обречено. Возникает вопрос: а как же осуществляется важная адаптивная функция?

Любое развивающееся общество постоянно сталкивается с непобедимым противником, называемым Будущее. Оно принципиально непредсказуемо. Противопоставить ему можно только одно — постоянный процесс неограниченного и свободного, рискну сказать, хаотического поиска инноваций в различных сферах: политика, право, экономика, культура, наука, технологии, социальные отношения и т.п. Только избыточный запас таких инноваций формирует ресурс разнообразных инструментов, из которых общество может черпать подходящее, встречаясь с непредсказуемыми вызовами будущего. Так достигается главная задача адаптации: адаптация к будущему. Тут важно и то, что тот же хаотический механизм поиска инноваций нужен для того, чтобы находить решения проблем, вызревающих внутри общества-государства. Но такой поиск и такая адаптация исключены или ограничены в жестких государственных конструкциях, хвастающих пресловутой стабильностью.

Читателя может смутить моя апелляция к хаосу. Понятно: что же хорошего в хаосе? Чтобы ответить на этот сложный вопрос хотя бы частично, приведу пример, который я уже использовал в одной из предыдущих статей.

Познакомимся с этнографической зарисовкой, которую я вычитал у американского исследователя Дэвида Старка. Он описывает один распространенный среди индейцев Северной Америки ритуал. Вот цитата из его статьи:

«Каждый вечер во время сезона охоты индейцы наскапи, жившие на полуострове Лабрадор, держа над огнем лопатку канадского оленя карибу, определяли, куда завтра отправиться за дичью. Рассматривая следы копоти на ней, шаман указывал группе охотников направление охоты.»[1]

Рассказывая об этом ритуале в разных студенческих аудиториях, я систематически задавал вопрос: зачем он нужен? Правильный ответ возникал крайне редко. Тогда я задавал наводящий вопрос: «А что будет, если в племени наскапи произойдет революция и к власти придет главный охотник, мотивируя свержение шамана следующим аргументом: «Пацаны! Хватит слушать этого старого болтуна! Помните, прошлый раз мы завалили огромного оленя у Нижнего ручья? Надо все время ходить охотиться только туда! Долой шамана!»

Вот тут студенты сразу догадывались, о чем идет речь. Сначала они говорили, что после такой революции племя вымрет. А потом, как правило, доходили и до правильного объяснения смысла ритуала. Снова передаю слово автору примера:

«Таким образом, индейцы наскапи вводили в свои действия элемент случайности, позволявший избежать давления краткосрочной рациональности, которая заставляет предполагать, что наилучший способ найти дичь завтра — поискать там же, где ее нашли сегодня. Каждый день, изучая следы, оставленные копотью на лопатке оленя, они могли избежать ловушки «замыкания» на первых успехах: удача, достигнутая в краткосрочном периоде, в длительной перспективе обернулась бы истреблением оленей карибу в округе и тем самым снизила бы вероятность последующей удачной охоты».

Еще более точную трактовку этих на первый взгляд странных рассуждений дает математика. Есть такая красивая математическая дисциплина — теория игр. А в ней есть одна фундаментальная теорема. Она утверждает следующее: если вы ведете игру с некоторым противником и он использует для определения своих ходов случайную стратегию, то никакая ваша детерминированная, рациональная стратегия не может выиграть у случайной. Иными словами, против случайной стратегии противника оптимальна только своя случайная стратегия. Интеллект, вычисляющий рациональные ходы, можно противопоставить только другому интеллекту. Случайности же можно противопоставить только случайность.

Интересно, что подобные стратегии встречаются и в других странах (мне рассказывали об охоте по следу горностая в Сибири), и у старых рыбацких коммун, выходящих за своим уловом в море.

Совокупный поиск инноваций, осуществляемый гражданским обществом (а оно по определению включает и независимый бизнес), хаотичен, хотя каждый отдельный поиск может быть рационально мотивирован и представлять чей-то частный сознательный проект. Но, как ни крути, конечный плодотворный хаос образуется и разнообразием мотивов, и разнообразием индивидуумов, и, наконец, систематической непредсказуемостью результатов. Следует добавить, что подобной плодотворностью отличается свободно формирующееся общество. Как только власть пытается «строить» гражданское общество по образу и подобию своих жестких организаций, оно лишается этого ресурса общего выживания.

Прежде чем переходить к выводам, рассмотрим еще один вопрос. А может, игра стоит свеч, может, надо бороться за стабильность, ибо только она позволяет нам достичь других успехов? А без нее никуда? Тут сразу возникает встречный вопрос. А что бы еще могла делать российская власть вместо героической борьбы за стабильность? Если бы вопрос был адресован читателям, то мы сразу получили бы набор различных ответов. Одни сказали бы, что надо прежде всего победить коррупцию. И с этим не хочется спорить. Более продвинутые сказали бы, что ничего не получится без полноценной политической конкуренции. Другой вариант продвинутого ответа: нужны нормальные суды, справедливые и независимые. И это, конечно, правильно. Есть другой популярный тезис: главное — это правильные и хорошие законы. А люди практические сказали бы, что исполнительная власть просто должна быть эффективной, и тогда все наладится. Вроде все, других разумных вариантов нету.

Вы не поверите, но Мировой банк уже не первый год выпускает общемировой рейтинг эффективности управления, который состоит из шести рейтингов поменьше, и эти шесть рейтингов как раз совпадают с шестью перечисленными нами направлениями усилий власти, включая стабильность. С помощью этих шести рейтингов оценивается более двух сотен стран мира. В одном из своих последних исследований Фонд ИНДЕМ воспользовался этими данными, чтобы изучить взаимное влияние шести типов достижений государства друг для друга. Для этого были разработаны специальные статистические показатели. Один из них характеризовал влияние одного рейтинга, оценивающего некоторое направление усилий власти на остальные. Например, если власти добились успехов в совершенствовании качества законов, то как это повлияет на деятельность в остальных направлениях. Результаты для выборки стран, как и Россия, переживающих процесс трансформации, представлены на следующем рисунке.

Этот индекс, который отложен по вертикали на приведенной диаграмме, принимает значения от нуля до единицы. Если он близок к нулю (как для судов на диаграмме), то это показывает, что, достигнув с помощью судов успехов в обеспечении верховенства права в стране, мы имеем высокие шансы достичь успехов по остальным направлениям. А вот если значения индекса близки к нулю (как у стабильности на диаграмме), то ситуация противоположная. Высокая стабильность не является никакой гарантией успехов по другим направлениям. Напротив: стабильность есть результат успехов, достигнутых по другим направлениям[2].

В этом нет ничего удивительного, если вспомнить то, о чем я писал выше. Стабильность бывает разная. Если она достигается налаживанием работы автономных взаимодействующих институтов права, политики и т.п., то мы достигаем адаптивной стабильности. Если же стабильность основана на насилии, то это никак не связано ни с правосудием, ни с борьбой с коррупцией, но только с самим насилием. Такая стабильность недолговечна. То же самое можно сказать и о стабильности, базирующейся на авторитете лидера (вождя, национального лидера и т.п.). И сами лидеры, и их авторитет недолговечны. А крах лидера и авторитета, как и крах диктатуры насилия, всегда порождают смуту и нестабильность.

Итак, мы можем сформулировать следующий (и последний в данной статье) тезис: «Достижение стабильности не гарантирует никаких успехов власти в других сферах, полезных для страны и для общества». Теперь мы можем перейти к выводам.

Когда представители власти говорят о стабильности, о своих подвигах, направленных на ее завоевание, и о том, как они ее любят и не позволят на нее посягать, то вы, первым делом, имеете право констатировать следующее: никакого профита для вас лично, для общества и страны в целом это достижение не гарантирует. Во-вторых, вы должны спросить себя: а где эта стабильность и для кого? Ход нашей, если так можно выразиться, политической жизни убеждает: речь идет о стабильности власти в ее нынешнем эстетически и юридически малопривлекательном виде и в ее нынешнем, с точностью до инверсий, как говорят математики, составе. Именно потому им так дорога эта стабильность, именно потому они постоянно напоминают нам о ней. В-третьих, вы имеете шанс догадаться, что свою стабильность они получили за ваш счет, ибо власть располагает только теми ресурсами, которыми снабдили их мы сами. Мы делегировали (подарили) им свою власть и добавили к ней свои налоги.

И наконец, в-четвертых, вы обязаны задать себе вопрос: а чем мы расплатились за их стабильность? Ответ тоже очевиден. Граждане России и страна в целом платят за их стабильность на их постах:

•  беспредельным разгулом чиновничьего воровства;

•  ростом риска развала страны или (на ваш выбор) закладкой комфортной дороги в исторический тупик;

• ростом личной опасности для жизни каждого гражданина страны, лишенного мигалки, а также сужением иных наших прав и свобод;

• утратой личных перспектив на территории России для всех людям, неравнодушных и талантливых, но брезгующих реализовывать себя на поприще укрепления этой власти.

Продолжение следует