Разлад в рядах «Стратегии-31» неслучайно совпал с первой общей победой движения. Разрешение властями митинга на Триумфальной обозначило границу, существовавшую на самом деле всегда, но просто сразу ставшую актуальной. Эту границу можно обозначить как уровень претензий к режиму. Он принципиально разный у сторонников Алексеевой и Лимонова, просто раньше не было случая серьезно эту разницу обнаружить.

Хотя оппозиционная пресса либо принципиально отказывается разбираться в конфликте, считая его досадной случайностью, либо встает на сторону Алексеевой, которую резким словом оскорбил Лимонов, попытаться разобраться в позициях сторон имеет смысл. Их отличия в самом общем виде репрезентирует практически выпавшее из современного российского либерального словаря (да и вообще из словаря российского общества) слово буржуазность. Дело, конечно, не в том, что одни оказались удовлетворены вырванным у власти согласием на акцию протеста здесь и сейчас (то есть в том месте, которое оппозиция выбрала, и в то время, которое она для акции протеста назначила, пусть власти и урезали количество возможных протестантов), а другие не согласились с этим ограничением. Не в том дело, что одни пошли на соглашение с властью, а другие считают, что договариваться с преступным режимом можно только об окончательной капитуляции.

Договороспособность одних и максимализм других упирается в самый принципиальный момент: что именно не устраивает первых и вторых в существующем в России строе? И если одних не устраивает то, что власть нарушает собственные правила игры, то есть не исполняет Конституцию, которую сама для себя и приняла; то другие считают само основание строя негодным, так как он построен на удержании корпорацией (как это принято называть) «Озеро» не только власти, но и состояний, полученных в результате приватизации, в этой среде почитаемой бесчестной и несправедливой. Иначе говоря, одни согласны, чтобы сложившийся после приватизации 90-х строй существовал, только бы не нарушал собственные законы, другие считают, что это невозможно, так как строй основан на преступно нажитых состояниях, которые должны быть отобраны у их владельцев, потому что они, эти владельцы, на самом деле и являются главным фундаментом этого строя.

Как бы нам ни были близки позиции одной из сторон, имеет смысл признать, что в демократическом обществе право на существование имеют как сторонники первого, условно говоря, праволиберального мнения, так и сторонники второго, условно говоря, леворадикального. И если говорить о позиции властей, то легко увидеть, что первых власти не любят и не уважают, вторых — боятся и ненавидят. Кстати говоря, власти не первый раз пытались разделить временных союзников, выгородив резервацию для правых либералов, только бы они разорвали связку с левыми радикалами.

Понятно, почему между группами совершенно разных политических ориентаций довольно долго существовал вполне плодотворный альянс. Одни — сторонники Алексеевой — вносили в общую копилку респектабельность старой правозащитной закваски, другие — ярость, категоричность и силу молодежного протеста. Мы, увы, привыкли к поляризации всего, что открывается нашему взору, во всем видя полюс добра и полюс зла. Имеет, однако, смысл хотя бы на время отказаться от жесткой поляризации и признать, что разные политические позиции есть следствие разных социальных и культурных условий. И совершенно нереально, чтобы у молодых людей из пролетарских и провинциальных семей были те же самые политические идеи, как и у умудренных опытом пожилых интеллигентных правозащитников. Мы прекрасно понимаем, что выходить на жесткое столкновение с ментами, бьющими по головам дубинкам, сподручнее молодым радикалам, а не уставшим от жизни, зрелым и интеллигентным людям. И то, что их отоваривали дубинками в равной степени, свидетельствует лишь о близорукости властей, сумевших настроить против себя не только радикальную молодежь, но и вполне профессионально состоявшихся интеллектуалов, которым просто стыдно жить и ничего не делать в условиях, когда власть опять отвратительна, как руки брадобрея. Но союз первых и вторых оказался плодотворным, как брак аристократа с крестьянкой: одни, повторю, придали этому протесту оттенок политической респектабельности, другие  впрыснули в него молодую и здоровую кровь.

 Я представляю, сколько возражений может вызвать эпитет здоровый применительно к национал-большевикам. Да, если сваливать на них все грехи Эдички Лимонова, его империализм и русскую великодержавность, его стрельбу из сербской пушки по жилым кварталам хорватов и поддержку последней войны против Грузии, то о политическом здоровье (хотя, что это такое, я не знаю) говорить затруднительно. Я писал про этого человека-антифлюгера более пятнадцати лет назад, анализируя то, насколько спорной является его фирменная стратегия всегда плевать против ветра и быть в оппозиции любой силе и любому большинству только потому, что это сила и большинство. Но если говорить о реальной надежде на то, чтобы «озерная школа», засевшая у власти, не осталась там навечно, то это надежда на молодой и здоровый протест, вырастающий из социальных низов, протест тех молодых и отчаянных, которым терять нечего, и власть это прекрасно знает, оттого и боится.

Почему власть не принимает всерьез праволиберальную оппозицию? Потому что, противореча по пустякам (для нас не пустякам, но для них — да), в самом главном она играет по ее, власти, правилам и не посягает на святое. Возьмем такого яркого и непримиримого публициста, как Юлия Латынина: как она костерит нелепый и глупый путинский режим, как отчаянно выводит на чистую воду продажных и коррумпированных чиновников, а от власти никакого скрежета зубовного, никакой опалы, никакого реприманда. А почему? Потому что неукротимая Юлия — правый либеральный публицист, то есть не выступает против общества потребления и в каждой второй передаче или статье не забывает напомнить, что частная собственность священна и куда важнее такой ерунды, как демократия. Или, что то же самое, посылает власти месседж: относительно фундамента вашей власти ничего не имею против, более того, укрепляю этот фундамент как могу. Потому что власти готовы дискутировать, насколько они демократичны, созрела ли Россия для свободы или еще не созрела, — главное не ставить под сомнение результаты приватизации. И это понятно, Юлия Латынина — способный и состоявшийся буржуазный публицист, которому все эти баррикады и революции еще в той жизни надоели.

Но мы же демократы, почему нам тогда не посмотреть с пониманием на этих мальчиков и девочек из бедных неблагополучных семейств,  не имеющих никаких социальных перспектив в обстоятельствах дурацкой российской буржуазности, которую даже Сорос называл бандитским капитализмом? У них есть право требовать от развалившейся на троне преступной власти не только соблюдения правил игры, но и пересмотра этих правил, то есть фундамента режима.

Я совершенно не хочу сказать, что союз усталого, пожилого интеллигента и молодого отчаянного радикала невозможен. Союз основан на обмене, в котором до поры до времени выигрывают обе стороны. Сила и бесшабашная смелость на уважение и европейскую репутацию, и вместе они, конечно, сильнее, чем порознь. Но если пришла пора прощаться, значит, просто общество достигло того уровня, когда разные политические позиции должны репрезентировать себя разными способами. А если говорить откровенно, то культурно, социально и психологически мне, естественно, ближе правые либералы, но я при этом не сомневаюсь, что единственная надежда России — максимализм юных душ и их непримиримый радикализм.