А деспот пирует в роскошном дворце,

Тревогу вином заливая

Но грозные буквы давно на стене -

Чертит уж рука роковая:

«Падёт произвол и восстанет народ -

Великий, могучий, свободный

Прощайте же братья, мы честно прошли

Свой доблестный путь благородный».

А. Архангельский. «Вы жертвою пали»

Победитель тот, кто создаёт мир лучший и более безопасный, чем довоенный.

Лиддел Гарт. «Стратегия непрямых действий»

Уже четыре десятилетия мы живём в эпоху постмодерна: наше сегодня — это бесконечные рекомбинации осколков прошлого, своего и чужого. От этого возникает феерическое ощущение бесконечного повторения, которое нельзя прервать, как уже трижды виденный дурной сон. Например, мне давно неловко смотреть на дискуссии между современными «западниками» и «славянофилами», а также на потуги «монархистов» опровергнуть «республиканцев», поскольку я помню, как поражали они меня своей нелепостью, когда подростком читал о них у Герцена.

Размышляя о модели российской действительности, вновь и вновь убеждаюсь: лучший способ  понять её — это представить, что ты попал в советский детский фильм с изображением вымышленного Запада, всех этих «Каинов XIII», «Трёх толстяков», «Буратино»… Или в детектив для подростков «про американскую жизнь». Возможно, талантливые советские режиссеры и писатели отображали в этих произведениях свой затаённый ужас перед царством сытого мещанства, приход которого на Русь предвидели ещё тогда («тонким чутьём художника») сквозь грохочущий казённый оптимизм космических побед и коммунистических одолений…

В своих предыдущих рассуждениях об общественных разногласиях я подошёл к теме диалектики умеренного и радикального в освободительном движении, предложив отличать Общественный проект (имеющий цель) от Общественного движения (имеющего также и сверхцель). Движение есть тень революции, её репетиция. Революция же — всегда военная кампания, и её вождь, как вождь любого общественного движения, должен иметь качества полководца: способного в каждый момент точно оценить соотношение сил и моральный дух своих бойцов и противника, уметь заключать союзы, использовать перемирия… Правоту же его доказывает лишь победа, убедительная и полноценная.  

Революция — это всегда попытка построить новый совершенный мир. В этом мире должны царить свобода и справедливость. Только одни считают, что дорога к справедливости лежит через свободу, а другие убеждены, что к свободе можно придти лишь путями справедливости.

Ошибочно полагать, что умеренные пытаются овладеть системой, а радикалы — разрушить и тем плохи, поскольку несут хаос. Опыт событий марта-декабря 1917 г. и марта 1985 – декабря 1993 г. показывает и иной аспект динамики реформ и революции: умеренные преобразования расшатывают привычную жизнь, начинается разложение и распад,  а радикальные создают новую реальность, новую систему, у которой тут же появляется своя устойчивость, своя традиция. Многие злые критики русских либералов подчёркивают, что их стремление превратить Святую Русь в синтез Франции с Англией куда более утопическая затея, чем вполне реалистическая задача, решенная Лениным и Сталиным, объединить два бреда — Неовизантийскую империю Данилевского с «Опоньским царством» мужицкого эсхатологизма.

Искусство реформаторов-революционеров заключается в создании такой системы общественных институтов, которые сами, без использования «бога из машины» в виде террора или мобилизационных кампаний, обеспечат необходимую социально-политическую эволюцию, причём энергия этого движения будет осуществляться за счет освобождения внутренней социальной динамики. Радикалы же стремятся к «магической» политике — к постоянному творению общественных чудес, противостоящих социальному естеству.

Путинизм, в т.ч. в своей наивысшей тандемократической точке, потому так стабилен и в политическом смысле вечен (ибо послеавгустовская Россия будет жить с Путиным в согласии и счастье и умрёт в один день*), что для всех его противников их конкуренты страшнее Кремля. Николай II усидел в октябре 1905 г., потому что для Гучкова он, подписавший Манифест, был предпочтительнее Савинкова с его бомбистами и черным переделом. Но через 11 лет всё поменялось, и царь пал в тот миг, когда для всех он стал сатаной на троне: средневековое дело Бейлиса, распутинщина, министерская чехарда, неспровоцированный разгон Думы, пулемёты, выкашивающие мирные демонстрации на Невском… А Савинков, напротив, оказался очень решительным столичным комендантом.

Путин (обобщенный, разумеется, скажем, три в одном — Кудрин, Сурков и Сечин) для либералов далеко не так ужасен, как приход к власти какого-нибудь Квачкова или Калашникова, с его национал-опричниной. Для сталинистов Путин, которого они тайно ещё надеются направить на строительство Пятой империи, разумеется, предпочтительнее «Солидарности».

Залог стабильности (и нарастающего гниения заживо) Кремля в том, что он содержит в себе по кусочку каждой оппозиции: либеральной, лево-сталинистской и право-монархической; и подпирается каждой из этих оппозиций, старательно стремящихся быть «равноудалённой» от другой.

Общество еще не осознало со всей отчетливостью, что путинизм — это смерть для общества, для страны, для народа, что это — социально-экономическая гангрена. Поэтому для оппозиционеров «другой» — торжествующий олигарх, «коммуно-фашист» и прочие плоды ночных кошмаров, которые вдруг торжествующе расположатся  в Кремле, — перспектива куда более угрожающая, чем теоретический расчёт, говорящий о неминуемой латентной фашизации партии власти. В случае мощного общественного подъёма каждый из невольных участников оппозиционной коалиции будет ревностно следить, не успеет ли его соратник-соперник первым договориться с близкой ему придворной партией — с тем чтобы потом совместно наброситься на бывшего союзника. Так Сталин в 1944-1945 годах боялся сепаратного мира постгитлеровской Германии с Англией и США и их совместной атаки на него — чтобы «вернуть Красную Армию в Азию». Оппозиция всех мастей живёт в атмосфере политологических кошмаров: боится Февраля (обоих) и Октября (обоих), Августа (два раза) и Января**. Власть боится того же. Она боится страхом царя, Керенского и Горбачева…

В то же время большей частью рядовых оппозиционеров давно интуитивно осознана объединённая платформа оппозиции: соблюдение демократических свобод (включая честную юстицию) и ликвидация коррупции. Каждый понимает, что путинизм политически предельно слаб, что его сущность — бонапартизм, он бесконечно виляет между центрами сил и комбинирует взаимоисключающие лозунги, опираясь лишь на пропаганду, обращенную к подсознательным маниям и комплексам. Путин выступает не как король, царь или генсек, за которым мощная традиция, сама по себе дающая ему легитимность. Его харизма — революционная, она опирается только на жажду чуда. 

Объединённые оппозиционеры могли бы давно спихнуть партию власти. Достаточно было в сентябре 2009 года трем парламентским оппозиционным партиям, реально взбешённым наглейшим мухляжем на муниципальных выборах, не только покинуть Думу, но и отказаться занимать места в думах местных, создав общенациональный и региональные теневые парламенты, как результаты выборов были бы немедленно отменены, Чуров возвращён в политическое небытие, а избирательное законодательство радикально демократизировано. Но этого не произошло. В том числе и потому, что демократизация избирательного закона привела бы в Думу и другие партии, что нарушило бы монопольное положение номенклатурной оппозиции.

Но и без этих партий внесистемная оппозиция могла бы стать очень серьёзным фактором политики, например, если бы была осознана необходимость сочетания радикальных и умеренных выступлений. Именно так победили самодержавие и Горбачева.

Однако уже сейчас умеренные и радикалы ведут между собой наиболее яростные идеологические баталии.  К несчастью, политизированное меньшинство слишком погружено в идеологические и исторические споры. У нас нет Партии высоких налогов и Партии низких налогов. Точнее, они есть, но в скромном зачаточном виде, в форме статей и трактатов.

Если бы оба крыла (высоких и низких налогов) российской демократической оппозиции

существовали в политической реальности, то, несмотря на кажущийся доктринальный антагонизм, они бы могли заключить тактический союз. Ведь всё равно сегодня самый большой налог — коррупционный. Поэтому свержение коррупционного режима и избавление от дани, которую выбивает силовая олигархия, даст такой импульс бизнесу, что тот без особого напряжения сможет принять отход от плоской шкалы, поддержку социальной инфраструктуры и прочие неизбежные при демократии популистские обременения.

Но партий налогов нет. Зато на авансцене политики (каждый вечер на арене Бим и Бом) яростно бьются Партия Катыни и Партия антикатыни. Довольно здравые инициативы отбросить исторические штудии во имя борьбы с сегодняшним злом, как назло, исходят от деятелей, которые бредят неосталинистской диктатурой и угрожают не только перевести либералов на форшмак (что в принципе сулит некоторый электоральный выигрыш), но и заставить мирных обывателей, мечтающих положить на свою банковскую карточку "кусочек Газпрома", строить какие-то космолёты и суперреакторы… Естественно, что такая футуристическая платформа в качестве общеобьединяющей совершенно не катит…

Самое печальное, что в стране практически нет понятия общественной репутации. Только давление такой репутации, угроза потерять лицо, заставляют политиков в цивилизованном мире соблюдать писаные и неписаные «конвенции». У нас же никто и ничто не может гарантировать договороспособность политических акторов. «Мыльные» сериалы про объединения (демократов, левых, патриотов) об этом убедительно свидетельствуют. Поэтому любое объединение вырождается в пробу рейдерского захвата союзника. И возвращаясь к началу нашей грустной истории, необходимо отметить, что настоящий кризис «Стратегии-31» начался не в июле, когда Лимонову вежливо предложили возможность политического компромисса, и не в октябре, когда компромисс был заключен за его счёт, но в июне, когда после побоища 31 мая Движение за свободу митингов, казалось, достигло пика, и тут  Лимонов, на глазах обомлевшей публики, объявил себя лидером объединённой оппозиции. И его стали осаживать. Совместными усилиями.

* День взаимной политической смерти РФ и ВВП нетрудно рассчитать по шутливой формуле: каждая последующая цивилизационная эпоха России в 3 (или в 3,14 – на любителя математики) раза короче предыдущей – свыше семидесяти коммунистических лет, порядка двухсот двадцати – петербургского периода, а с середины XII века – начало раздробленности княжеств и основание Москвы. По этой формуле путинизм и вся «августовская» государственность вместе с ним доживают последние 5-7 лет.

 ** Первый Февраль – 1917, второй – поджёг Рейхстага; Январь – назначение Гитлера рейхсканцером, День победы Германской национальной революции.