В 2010 году многого не произошло. Не стало ясно, кто из двух диархов пойдет на следующие президентские выборы (впрочем, этого и не ожидалось). Не была зарегистрирована ни одна новая политическая партия – их численность так и застыла на магической цифре семь. Зато «Единая Россия» благополучно выиграла все региональные выборы, и в политической «тусовке», присматривающейся к выборам федеральным, обсуждают два их возможных сценария – победят ли «единороссы» с конституционным большинством или с абсолютным.

Но это не значит, что год был неинтересным. Из новых внутриполитических явлений наиболее важное – изменение отношения к «ненароду». Этот термин связан с тем, что российская власть еще с имперских времен неформально делит подведомственное ему население на «народ» и «ненарод». Народ верит государству и государю, он искренен, патриотичен, скромен, внешне иногда наивен, но внутренне мудр. «Ненарод», напротив, состоит из людей подозрительных, слишком много о себе думающих, склонных к критиканству и, следовательно, ненадежных. Задача государя – править своим народом, нейтрализуя «ненарод», который пытается этих верноподданных смутить или даже взбунтовать. В 1906 году царское правительство, руководствуясь этими представлениями, сформировало Думу из «мужичков», но дело закончилось плачевно; пришлось даже круто менять избирательный закон (две трети от числа выборщиков получили помещики и крупная буржуазия). В конце существования СССР наиболее ортодоксальные партийцы мечтали о том моменте, когда заводские рабочие скажут свое веское слово в защиту государства и строя. Не дождались.

Недоумение Юлии Латыниной о том, почему Владимир Путин столь избирательно подходит к решению острых проблем, находит свое объяснение, если принять эту логику как актуальную и поныне. Народ – это свои, «путинское большинство». Его, конечно, не идеализируют так, как это было в конце позапрошлого века и даже пару десятилетий назад. Особенно с учетом того, что те же люди, которые голосовали за Путина, а до этого поддерживали Ельцина, Жириновского, Лебедя, то мирились с развалом СССР, то начинали ностальгировать по утраченному величию. За народом приходится более активно и внимательно ухаживать с тем, чтобы он оставался лояльным – недооценка социальной психологии может привести к драматическим последствиям, как это произошло в первые недели после монетизации льгот. Но за народом признается право на эмоцию, если она не выходит за пределы определенных рамок (каждый раз переопределяемых, в зависимости от ситуации) и продиктовано искренними патриотическими чувствами.

Приведу «футбольный» пример, но не современный, а исторический. В мемуарах прославленного спартаковского футболиста Андрея Старостина говорилось о печальном возвращении нашей сборной после чилийского чемпионата мира 1962 года (тогда Андрей Петрович был начальником команды). Во «Внуково» игроков первым делом оскорбил нехорошим словом местный грузчик. Футболисты покраснели, но промолчали – имеет право. Спустя некоторое время Старостин – уже в индивидуальном качестве – столкнулся с человеком, «с иголочки одетым», «с пачкой заграничных сигарет», который начал объяснять ему отсталость нашего футбола по сравнению с заграничным. К этому собеседнику Старостин отнесся совершенно иначе, не признавая за ним права на критику. Образы «народа» и «ненарода», тем самым, вышли за пределы представлений власти, превратившись в более распространенные стереотипы. При этом если под «ненародом» власть, как и в царские времена, обычно понимала интеллигенцию, то сам народ – чаще всего, бюрократию. В случае со Старостиным, например, речь шла явно не об интеллигенте, а о номенклатурщике средней руки, имевшем возможность выезжать за границу (что было нереально для многочисленных «невыездных» интеллигентов).

Более того, по отношению к «народной» молодежи есть даже термин «перебесятся». Пусть в 15-16 лет ребята с городских окраин демонстративно «зигуют» – зато вскоре им предстоит армия, где товарищ сержант выбьет из них дурь, объяснив, что товарищ Жуков лучше герра Гитлера. А там вернутся, пойдут на работу, обзаведутся семьями, станут нормальными гражданами. Отсюда и достаточно спокойная реакция на их действия, если, конечно, они не доходят до смертоубийств, как известная банда Рыно и ее аналоги. Совсем по другому власть относится к «ненародной» молодежи, которая «заражена» пацифизмом и демократией, что делает ее «чужой».

Путин остро реагирует на недовольство народа (в своем понимании). Например, в 2009 году в Пикалево, а в декабре 2010-го – в общении с руководителями фан-клубов. Мнение «ненарода» (разумеется, понимаемого как интеллигенция) для него неважно – это ярко проявилось в конфликтах вокруг НТВ и ЮКОСа. Медведев, впервые за десятилетие, начал обращать внимание на сигналы, исходящие от «ненарода», причем речь идет не только о словах, но и о некоторых делах. Еще в 2009 году были уволены многие чиновники тюремной службы, включая ее начальника – это произошло после «дела Магнитского». В нынешнем году президент вмешался в решение вопроса об «Охта-центре», что привело к переносу этого проекта. Сложнее ситуация с Химкинским лесом – Медведев приостановил работы, но через несколько месяцев принял решение об их возобновлении. На первый взгляд, общественники, выступавшие против его вырубки, проиграли, но эта история может иметь более масштабные последствия. Теперь чиновникам придется реагировать на пожелания гражданского общества до начала реализации проекта – во избежание скандала в ситуации, когда проект уже практически невозможно повернуть вспять. Обратим внимание на то, что новые московские власти значительно аккуратнее относятся к взаимоотношениям с «Архнадзором», чем их предшественники.

Отметим и позицию Медведева в отношении СМИ, высказанную во время интервью с руководителями телеканалов. Принято считать, что народ нынешнее телевидение вполне приемлет – когда видит на экране фильтрованные новости, а затем Петросяна с Киркоровым. «Ненарод» же нуждается в другом телевидении – с реальными дискуссиями, разными точками зрения, с отсутствием табу на обсуждение сложных тем. Очевидно, что и в данном случае президент выразил понимание мнения «активного меньшинства». Из этого же ряда и разрешение митингов по 31 числам, и отклонение самого одиозного положения законопроекта о митингах, фактически запрещавшего многим оппозиционерам быть их инициаторами.

Разумеется, Медведев не может быть только президентом этого меньшинства – в конце концов, за него голосовало большинство. Во многих случаях Медведев справедливо идет навстречу большинству – как, например, в ситуации с пособиями по беременности и уходу за ребенком. Однако внимание и к «ненароду» – уже значимо. Причем, как представляется, оно связано не только с президентским менталитетом. Важнее другое – пока экономическая ситуация казалась предсказуемой и безоблачной, минимум, до 2020 года, можно было пренебрегать «ненародом», делая ставку исключительно на электоральное большинство. В новой ситуации потребуется «умная» экономика, невозможная без людей, не умеющих «ходить строем», – и игнорировать мнение хотя и слабого, но существующего гражданского общества, становится все сложнее.

Что дальше? Думается, что у медведевского курса есть большая проблема – он умеренный, эволюционистский, а, следовательно, подвергающийся резкой критике с разных сторон. Одни считают, что Медведев ревизирует наследие «славного» 2007 года с осадой эстонского посольства, антизападной риторикой и антилиберальной кампанией в ходе плебисцитарных выборов. Другие недовольны президентом за то, что он не уволил премьера, не выпустил Ходорковского (про то, как выпустили Бахмину, не давшую показаний против своего бывшего начальника, уже забыли), не распустил Думу и, в конце концов, сам не сложил полномочия. Другая проблема – неверие в то, что власть способна на серьезные, а не имитационные изменения. Вопрос в том, удастся ли Медведеву в этой ситуации создать прагматичную коалицию за модернизацию, которая сможет оказать президенту реальную поддержку. И в которую войдут активные представители российского народа, неделимого на части.

Автор — первый вице-президент Центра политических технологий

Коллаж ЕЖ