В статье «Реформы 1991-1999» Юлия Латынина затронула целый ряд вопросов, касающихся различных аспектов посткоммунистической трансформации России. За эту публикацию Юлию Леонидовну можно только благодарить: потребность в открытой и честной дискуссии о проблемах переходного периода в российском обществе ощущается давно. Вместе с тем, оценки, прозвучавшие в статье, мне представляются не очень корректными.

О слабом государстве

Ю. Латынина говорит о ключевой проблеме 1990-х годов – слабости государства. В этом с ней нельзя не согласиться. Слабость государственных институтов – неотъемлемая черта всех революций. У меня нет никаких сомнений в том, что события, связанные с крахом СССР, сопоставимы с великими революциями прошлого: на это в первую очередь указывает глубочайший финансовый кризис (развал денежной и бюджетной систем) и разрушение политических институтов старого режима. В конце 1991 года Россия была страной без границ, вооруженных сил, национальной валюты, таможни, собственных органов государственного управления. Проявлениями слабости государственной власти были кризис двоевластия 1991-1993 годов, постоянные колебания экономического курса, отсутствие устоявшихся «правил игры». Отсюда и излишняя растянутость финансовой стабилизации: невозможность жесткого контроля групп интересов, с одной стороны, и неспособность собирать налоги, с другой. Все это обусловило невозможность власти проводить ограничительную кредитно-денежную и бюджетную политику. В том числе и чистую денежную приватизацию в первые годы реформ: применение ваучерного механизма должно было обеспечить укрепление социально-политической базы рыночных преобразований; фискальные (финансирование дефицита бюджета) и чисто экономические (формирование эффективного собственника) задачи приватизации стали актуальными только после укрепления новой власти (в 1997 году).

Революционный характер преобразований выгодно отличал Россию от других стран, проводивших реформы в тот же период. Применительно к трансформации стран Центральной и Восточной Европы (включая три прибалтийские республики) правильнее говорить не о революции, а скорее, об избавлении от внешней оккупации или национально-освободительном движении, ведь коммунизм им был навязан извне. Именно это во многом обусловило консенсус общества и элит вокруг целей и путей преобразований в государствах, бывших ранее сателлитами Восточноевропейской империи. Комплексность российского транзита 1990-х годов уникальна: в то время ни одна страна не совершала одновременно переход от плана к рынку, от империи к нации и от тоталитаризма к демократии. Государства Латинской Америки проводили политические реформы и осуществляли финансовую стабилизацию, Китай реализовывал глубокие структурные реформы (в том числе частичную реформу отношений собственности) без решения политических и стабилизационных задач.

О либерализации цен

В конце своей статьи Ю. Латынина пишет следующее: «Ни Сунь Ятсен, ни Чан Кайши… не входят в число выдающихся реформаторов, и никто не рассуждает о том, что они “спасли Китай от голода”». По сути, Юлия Леонидовна ставит под сомнение тот факт, что экономическая либерализация, осуществленная на рубеже 1991-1992 годов, была главным фактором преодоления глубочайшего кризиса продовольственного снабжения крупных городов.

На то, что этот кризис действительно имел место быть, указывают следующие данные. В январе 1992 года ресурсы продовольственного зерна (без импорта) составили около 3 млн тонн, в то время как продовольственные потребности страны составляли свыше 5 млн тонн в месяц. Более чем в 60 из 89 российских регионов запасов продовольственного зерна не было вообще, и выработку муки можно было осуществлять только «с колес», то есть за счет немедленной переработки поступающего по импорту зерна. Минимальный импорт зерна для этого должен был составлять порядка 3 млн тонн в месяц. Всего для России в первом полугодии 1992 года должно было поступить 8,65 млн тонн зерна. Потребность же составляла 26 млн тонн, дефицит, соответственно, 17,35 млн тонн в расчете на полугодие, что по стоимости соответствовало более чем 3 миллиардам долларов. В то же время в ряде случаев корабли с импортным зерном стояли без разгрузки в российских портах, поскольку не было в наличии валюты, чтобы расплатиться за транспортировку, за фрахт судов. Кредитные же линии не открывались, поскольку репутация бывшего СССР как первоклассного заемщика была за несколько предшествующих лет полностью подорвана. Повсеместно в городах страны была введена жесткая карточная система. Нормировалась продажа всех основных продовольственных товаров — от мыла и спичек до хлеба, мяса и молока. В большинстве случаев нормы отпуска товаров к концу 1991 года были примерно такими: сахар — 1 кг на человека в месяц, мясопродукты (включая субпродукты) — 0,5 кг, масло животное — 0,2 кг. И даже эти нормы не были обеспечены ресурсами, поэтому снабжение по ним не было гарантированным, талоны не отоваривались по нескольку месяцев, реализация товаров по ним проходила с огромными очередями[i].

Главная проблема осени 1991 года заключалась в следующем: как прокормить города в условиях банкротства страны. По состоянию на ноябрь 1991 года, валютные резервы составляли 26 миллионов долларов, золотой запас — менее 300 тонн, внешний долг, номинированный в конвертируемой валюте, — 76 миллиардов долларов, внутренний валютный долг — 5,6 миллиарда долларов. Единственно возможным способом ликвидации угрозы гуманитарной катастрофы было осуществление либерализации цен, внутренней и внешней торговли, введение свободного рыночного курса рубля, займ кредитов у иностранных государств и международных финансовых организаций для закупки импорта.

Ключевой мерой в цепочке этих шагов была либерализация цен. Второго января 1992 года свободными стали примерно 90% оптовых (кроме цен на энергоносители и транспортные услуги) и около 80% розничных цен. В результате, пусть не сразу, но потребительский рынок стал насыщаться. В 1992-1993 годы статистика исчисляла коэффициент насыщенности рынка, основываясь на данных обследования в 132 городах по 98 продуктам. Коэффициент подсчитывался как отношение числа городов, в которых на момент регистрации товар был в продаже, к общему числу обследованных городов. В 1992 году этот показатель равнялся 35% (по продовольственным товарам), в 1993 году он достиг 70%, а в октябре 1994 года – 92%, и его публикация вскоре прекратилась за ненадобностью. Впервые с 1928 года граждане России расстались с дефицитом[ii].

Была ли у этих действий альтернатива? Да, была. Примерно в схожей ситуации Владимир Ильич Ленин на рубеже 1917-1918 годов посылал за хлебом в деревню вооруженные отряды. Как итог – массовый голод, гражданская война, миллионы жертв. Казалось бы, сценарий военного коммунизма был абсолютно невозможен в конце XX века. Но это не так. У вождя мирового пролетариата в 1991 году были свои последователи. После провала путча был создан Комитет по управлению народным хозяйством СССР, который возглавил И. Силаев. Тридцать первого августа этот комитет принял постановление «О неотложных мерах по обеспечению населения продовольствием», четвертый пункт которого говорил о фактическом введении в стране натуральной продразверстки, экспроприации зерна у собственников[iii]. Исходя из этого, очевидно, что именно благодаря либерализации цен, которую осуществил Гайдар, страна избежала голода и гражданской войны. Если бы премьером был не Гайдар, а Силаев, в 1992 году Россия бы оказалась примерно в том положении, в каком она находилась в 1918-м. Именно поэтому слова о том, что «Гайдар спас страну от голода и гражданской войны» никаким преувеличением не являются.

О финансовой стабилизации

Ю. Латынина справедливо пишет об успехе эстонской денежной реформы, которая стала краеугольным камнем рыночных преобразований: «Крона была прибита железными гвоздями к марке, а потом и к евро». Важнейшим элементом денежной реформы стало применение специфической монетарной системы — валютного совета. Эстонская крона была привязана к немецкой марке по фиксированному курсу — 8 к 1. Эстонцы с готовностью взяли на себя обязательство сбалансировать государственный бюджет, отказавшись от проведения самостоятельной денежной политики и государственных заимствований. Тем самым инфляция ставилась в зависимость от состояния платежного баланса. Внедрение режима валютного совета стало возможным благодаря наличию значительных резервов: незадолго до Второй мировой войны эстонское правительство разместило свои золотые запасы в Швеции, Великобритании и Швейцарии. В 1990-е годы Эстония получила их обратно. В целом валютный совет позволил Эстонии быстро осуществить макроэкономическую стабилизацию и свести к минимуму последствия финансового кризиса в Юго-Восточной Азии и России в 1997-1998 годах.

В России применение валютного совета в начале 1992 года было невозможно по нескольким причинам.

Во-первых, у России отсутствовали значительные валютные резервы. В условиях валютного совета основная задача Центрального банка состоит в сохранении установленного валютного курса. Для этого ЦБ должен обладать значительными резервами, а их у Банка России не было: к началу реформ валютные резервы составляли всего лишь 26 миллионов долларов.

Во-вторых, российская экономика функционировала в условиях неразделенности рублевой зоны. В 1992-1993 годах Россия не могла контролировать денежную эмиссию в странах бывшего СССР, из-за чего была вынуждена импортировать инфляцию. Для решения этой проблемы России было необходимо перевести центральные банки независимых республик на корреспондентские счета и ввести в наличный и безналичный расчёт новую национальную валюту. К середине 1992 года в ЦБ РФ была отлажена система расчетов, которая позволила регулировать денежные операции с государствами, входившими в единую рублевую зону. Вышла же Россия из нее только в июле 1993 года, что стало важным шагом на пути к финансовой стабилизации.

В-третьих, Центральный банк не был независимым институтом. Независимость Центрального банка — важнейший фактор поддержания макроэкономической стабильности. Однако необходимо понимать, что ЦБ должен быть независим не только от правительства, но и от других экономических агентов. В противном случае ЦБ будет действовать в интересах отдельных групп, а не экономики в целом. Это и случилось в России в середине 1992 года, когда у руля ЦБ встал Виктор Геращенко. Будучи руководителем Банка России, он был озабочен чем угодно (спадом в промышленности, взаимозачётами между предприятиями и т. д.), но только не подавлением инфляции. Масштабные эмиссии, осуществлявшиеся ЦБ, стали главной причиной гиперинфляции 1992-1994 годов. В результате на подавление инфляции у России ушло 5 лет, в то время как у Эстонии, по сути, полгода. Справедливости ради стоит отметить, что после того, как позиции Г. Матюхина пошатнулись, Е. Гайдар предложил кандидатуру В. Геращенко на пост главы ЦБ. Впоследствии Гайдар считал это решение одной из главных своих ошибок. Однако необходимо понимать, что кандидатуры Бориса Федорова и Сергея Игнатьева в Верховном Совете были абсолютно непроходными. Именно этим и был обусловлен выбор в пользу Геращенко. К тому же последний в советские времена был известен как один из наиболее квалифицированных банкиров, занимавшихся внешнеэкономической деятельностью. Дальнейшее развитие событий со всей очевидностью показало, что качества, необходимые для коммерческого банкира и председателя Центрального банка, принципиально различны. 

В-четвертых, для применения валютного совета необходимо проведение жесткой бюджетной политики, чего в России не было. В первые шесть лет рыночных реформ бюджет сводился с дефицитом. Реализация ответственной бюджетной политики была невозможна во многом из-за политических ограничений. Так при принятии бюджета на 1992 год в июне (!) того же года Верховный Совет в течение 10 минут с голоса принял финансовые обязательства, увеличившие государственные расходы на 8% ВВП. В первом и втором созывах Государственной Думы были сильны фракции, являвшиеся сторонниками экспансии госрасходов (в первую очередь это касается КПРФ). Макроэкономическая сбалансированность стала консенсусом политических элит только после дефолта 1998 года, вызванного излишне долгим сочетанием мягкой бюджетной и жесткой кредитно-денежной политики. Тогда же, в 1998 году, был принят Бюджетный кодекс, регламентировавший процесс принятия основного финансового документа страны.

В целом, достижение финансовой стабильности далось для России большой ценой. Потребовался инфляционный кризис осени 1992 года для того, чтобы отказаться от субсидируемых кредитов и перейти к реально положительной ставке процента. Потребовался «черный вторник» 1994 года, чтобы отказаться от эмиссионного финансирования бюджетного дефицита. Наконец, только благодаря жесточайшему кризису 1997-1998 годов стал возможен переход к бездефицитному бюджету[iv].