Сим начинается мой новый цикл статей, в которых я пытаюсь подвести политические итоги прошедшего десятилетия. Кто-то скажет: «Поспешил! Надо подождать 2012 года, выборов». Кто-то скажет: «Опоздал! Первое десятилетие третьего тысячелетия закончилось год назад». Я не буду спорить, хотя мог бы взять на вооружение аксиоматику натуральных чисел или рассуждать о том, что выборы теперь на самом деле не выборы. Банально. Я лучше буду писать сейчас, когда подпекло, когда актуально и когда снялись многие неопределенности.

И, тем не менее, я начну с конца 90-х и 2000 года как пролога всей этой истории. Точнее, даже так: пролог начался раньше, только трудно определить – когда. Можно сказать, что после президентских выборов 1996 года. Тогда большинству стало ясно: точка возврата пройдена, коммунисты брать власть не хотят, дальше будет что-то другое, но не старое. А можно предположить, что все произошло в августе-сентябре 1998 г., когда нас здорово тряхнуло — и в экономике, и в политике. Именно тогда, как я полагаю, Ельцин поменял типаж будущего преемника: с образа молодого реформатора он переключился на тип служилого человека, способного сохранить завоеванное.

Но я отсчитываю начало новой эпохи от второй чеченской войны. И вот почему. Она отчетливо показала новое качество, которое к концу 1999 года обрело российское общество и политические элиты. Это новое качество во многом предопределило последующее десятилетие. Чтобы увидеть его, это новое качество, отодвинемся еще на десяток лет назад по оси времени.

Конец 80-х годов – начало умеренной фазы Великой буржуазной российской революции конца XX века (определение Алексея Салмина). Время надежд и очарований, время возникающего нетерпения, ожидания изменений. Лидер этой фазы – Михаил Горбачев. Затем в августе 1991 года начинается радикальная фаза революции. Меняется и лидер, им становится Борис Ельцин. Такая смена вполне естественна. Радикализация изменений сопровождается радикализацией общественных ожиданий, без этого новая фаза революции невозможна.

У революции всегда есть универсальный враг – старое государство. Этот враг слабеет и распадается. Это не результат революции. Наоборот – революция совершается тогда, когда старое государство слабеет и не справляется с нарастающими внешними и внутренними проблемами. Революция и распад – два взаимосвязанных следствия одной и той же причины. В случае империи распад государства неизбежно сопровождается распадом территории.

Дальше начинается драма. На развалинах слабого государства не может возникнуть новое, сильное государство, поскольку слабость прежнего государства взаимосвязана со слабостью экономики, политических структур, институтов управления и т.п. Россия, пришедшая на смену СССР на той территории, на которой мы сейчас живем, наследовала все проблемы, включая слабость, которая обуславливалась не только наследственностью. Новое государство должно было учиться решать новые задачи, а это нереализуемо в одночасье. Трудности выполнения социальных обязательств, стандартных для современного государства, дополнялись разрывом между общественными ожиданиями, двигавшими революцию, и способностью государства соответствовать этим новым ожиданиям. Хотелось все и сейчас. В умеренном варианте ожидали постепенных улучшений. Этим мифом были охвачены и граждане, и элиты. А стало много хуже, и к этому никто не был готов.

И еще одно важное обстоятельство. Те радикальные ожидания, которые сформировались у граждан, одобрявших изменения в политической системе и в экономике, носили, главным образом, патерналистский характер, что обуславливалось и старым наследием, восходящим еще к временам монархии, и болезненным идеологическим наследием семидесяти лет советской власти. Вот как это выглядело, если несколько упростить: «Мы разочаровались в старом государстве. Мы за вас проголосуем, а вы нам соорудите новое государство». Для многих новое государство было своеобразным даром барина, нечто вроде новой избы взамен старой, обветшавшей и снесенной. Только барин почему-то теперь восхотел, чтобы холопы одобрили этот дар в новой форме – свободным голосованием. «Ну что же, барин, мы и так можем…»

Позиция личного участия, на которой держится демократия и которая еще в большей степени необходима, когда демократия только строится, была свойственна ничтожно малой части населения. Вот социологическая иллюстрация, почерпнутая из исследования Фонда ИНДЕМ, проведенного в апреле 1998 г. (до дефолта) на общероссийской репрезентативной выборке (2200 респондентов). Им помимо прочих задавался вопрос: «СУЩЕСТВУЮТ РАЗНЫЕ ВОЗМОЖНОСТИ ВЫРАЗИТЬ СВОЮ ПОЗИЦИЮ ПО ВАЖНЫМ ПРОБЛЕМАМ. ЧТО ИЗ ПЕРЕЧИСЛЕННОГО ВЫ ДЕЛАЛИ ЗА ПОСЛЕДНИЙ ГОД?» Для выбора предлагался закрытый список из 14 ответов; респондентам давалась возможность выбрать любое число ответов. Ниже приводятся частоты выбора ответов (в процентах), отражающих активные легальные формы политического действия.

• участвовал в демонстрации или митинге - 9,0;
• участвовал в забастовке - 2,9;
• вносил деньги в поддержку политической партии, движения - 1,0;
• участвовал в деятельности политической партии - 1,0;
• выступал на собрании, митинге - 1,6;
• участвовал в действиях протеста, неповиновения властям - 1,7.

И лишь один процент респондентов указали на три или более (любых из указанных шести) видов политической активности, к которым они прибегали. Это при том, что в ответах на такие вопросы людям было свойственно в то время приукрашивать свою активность.

Новая изба, в которую барин поселил холопов, оказалась неуютной и недостроенной, со строительным мусором повсюду. А жить надо. И повсюду, над дверью и по наличникам, видишь надписи: «демократия», «рынок», «права человека»… Неизбежно неуют в избе связался с этими словесными узорами.

Что получилось, снова иллюстрирую фрагментом того же исследования весны 1998 г. Рассмотрим частоты ответов на вопрос: «КАК ВЫ ДУМАЕТЕ, КАКИЕ СИЛЫ СМОГУТ ВЫВЕСТИ РОССИЮ ИЗ КРИЗИСА?» (дайте не более двух ответов):

• коммунисты - 17,9;
• предприниматели, бизнесмены - 13,1;
• демократы - 5,6;
• западные страны - 2,6;
• нынешнее правительство - 2,7;
• новая власть России, которая придет после следующих выборов в Думу и президента - 32,0;
• народ, трудящиеся - 22,8;
• никто не сможет - 7,4.

Мы видим, что среди респондентов, осуществлявших идеологический выбор, политический бренд «демократы» втрое проигрывает бренду «коммунисты». Кроме того, оба бренда катастрофически проигрывают совершенно абстрактной альтернативе под названием «новая власть». Интересно, что социальный спектр респондентов, выбиравших этот ответ, крайне близок социальному спектру России в целом. Т.е. это не идеологический выбор. Он формируется более общими закономерностями. И эта закономерность понятна: конец революции. Она закончилась раньше. Но здесь ее окончание проявляется в предпочтениях. Нужно новое, все что угодно, но – новое. Главное – не старое. А еще интереснее вот что. Как мы выяснили в наших исследованиях позже, социальный спектр голосующих за «Единую Россию» и Путина снова практически совпадал с социальным спектром населения в целом. Стало быть, внеполитическое ожидание 1988 г. превратилось во внеполитическое голосование за партию, не являющуюся партией, и за президента, не являющегося политиком. Этот результат стал свидетельством разочарования людей в политике как таковой.

И последнее замечание. Мы видим, что почти 23 процента респондентов выбрали ответ «народ, трудящиеся». Тщательный анализ показывает, что в подавляющем большинстве этот ответ выбирают люди, неспособные своими силами приспособиться к происходящим изменениям, а потому уповающие только на власть, желательно – старую, ушедшую власть. Для таких людей выбор данного ответа – привычная реакция на привычное клише. Они ведь, небось, всерьез верили, что власть, по которой они ностальгируют, действительно была властью народа.

Теперь я хочу перейти к августовскому кризису 1998 г. Меня интересуют не его причины (об этом написана прорва текстов), а важнейшие следствия, так, как я их понимаю. Напомню, что после августовского дефолта и падения правительства Кириенко разразился самый острый парламентско-правительственный кризис за все время действия Конституции 1993 г. В связи с этим я хочу обратить ваше внимание на два ключевых обстоятельства.

Первое: выход из политического кризиса произошел в полном соответствии с Конституцией. Было сформировано правительство парламентского большинства под председательством Евгения Примакова. Оно смогло принять первый бездефицитный бюджет, предусматривавший сокращение социальных обязательств. За него, тем не менее, дисциплинированно проголосовали коммунисты. Президент ограничил свое вмешательство в эти взаимоотношения. Выход из кризиса произошел ни под давлением чьего-либо авторитета, ни в результате силового шантажа или применения силы. Кризис был ликвидирован в результате нормальной работы новых политических институтов, предусмотренных Конституцией, и в рамках действующих законов. Запомним этот факт.

Второе обстоятельство связано с финансовым и экономическим кризисом. Напомню, что прогнозы внутри страны и за рубежом были весьма мрачны. Нам пророчили долгий и мучительный выход из кризиса. В результате на это понадобилось примерно полтора года. В чем же дело?

Как теперь знают многие, обвал курса рубля создал эффект импортозамещения: стало выгоднее производить свое, чем покупать и ввозить чужое. В результате произошел всплеск внутреннего производства. Начали не только работать замороженные мощности, но стало выгодно строить новые производства, особенно в сфере потребительских товаров. Обращаю внимание читателей: выход из кризиса произошел не в результате чьего-то мудрого и волевого руководства, не в результате принятия и осуществления какой-нибудь «продовольственной» программы. Выход из финансового и экономического кризиса произошел силами российского свободного предпринимательства, движимого не партийными призывами, а обычными рыночными стимулами.

Итак, самое главное событие конца 90-х годов состояло в том, что заработали политические и рыночные институты, ради создания которых и происходила революция. Бесспорно, они были слабы, недостаточно эффективны, а главное – не подкреплены надежным функционированием правовой системы, что впоследствии и сказалось.

В результате проявился следующий парадокс. Реальная жизнь показывала, что тяжелые реформы дали первые весомые результаты, что подтвердил выход из кризиса — как политического, так и экономического. Одновременно общество ощутило тяжелую усталость от реформ и разочарование в них, а связанные с реформами элиты потеряли в глазах общества легитимность. Общество ждало новых лидеров и другой политики. Этот разрыв – между реальным результатом реформ и отношением к ним – сыграл дальше важную роль.

Я не пытаюсь идеализировать картину. С 1996 года нарастала доля грязи в избирательных кампаниях. В бизнесе начал развиваться незаконный захват чужой собственности, впоследствии получивший гордое название «рейдерство». Росла коррупция. Переходный период порождал и плохое, и хорошее. Но проблема в другом.

Каждое общество в любой момент времени сеет разнообразные семена будущего – и злаки, и плевелы. Что из них прорастет и распустится в будущем, зависит от состояния этого общества и от состояния государства. К концу 90-х годов не расцветал разбой в сфере политики, как это происходит сейчас, только из-за того, что еще сохранялся баланс между властью и оппозицией. Власть еще не пожирала бизнес, как это происходит сейчас, поскольку он еще только становился эффективным и привлекательным, цены на нефть не предполагали спокойного извлечения ренты; делать бизнес было уже не очень страшно, но трудно.

Выборы в парламент в декабре 1999 года и выборы нового президента в марте 2000 года нарушили политический баланс (мы еще остановимся на этом). Слабая правовая система не смогла компенсировать потерю этого баланса (этого мы также коснемся). Но главное – не хватило иммунитета у общества. Это отчетливо показало начало второй чеченской войны, которая, в отличие от первой, была встречена с энтузиазмом и обществом, и частью политиков, ранее настроенных отрицательно. Дело не только в том, что этой войне предшествовали террористические акты на территории России. Начало войны совпало с новыми общественными настроениями.

Если революция сопровождается отрицательным отношением общества к государству, то постреволюционный период характеризуется усталостью общества от слабости государства и восстановлением ценности государства. Общество востребует сильное государство. По существу преемник Ельцина сыграл роль военного лидера, отражающего угрозу, и это нашло отклик «в широких слоях населения».

Итак, Россия входила в 2000 год с новым лидером, ожидающим своей формальной легитимации, с работающими (с поправкой на молодость и качество) политическими и экономическими институтами, со слабой правовой системой и с обществом, уставшим от реформ, разочарованным в идеалах революционной эпохи и готовым снять с себя политическую ответственность за будущее страны, положившись на новую власть.

Продолжение следует

Автор — Президент Фонда ИНДЕМ

Фотографии РИА Новости