Известна история про Марлона Брандо, который в гриме и костюме отъявленного злодея (возможно, не успел разгримироваться, возможно — почему нет? — хотел попугать пассажиров) летел из Парижа в Америку и на вопрос стюардессы, все ли в порядке, многозначительно полез в карман якобы за кольтом и мрачно пошутил: «Ну что, дочка, летим в Гавану?».

Шутка по тем вегетарианским временам обошлась Брандо наручниками, пропущенным рейсом и разбирательством с охраной аэропорта. Сегодня за подобное могли бы и застрелить или отправить в место типа Гуантанамо: шутить в присутственных местах надо осторожнее.

Пожалуй, то же самое можно сказать и о Ларсе фон Триере, который, желая поострить на грани фола и попугать политкорректных журналистов, чуть-чуть перегнул палку в своем сочувствии к одиночеству Гитлера в конце войны и признался, что среди его, Триера, предков были нацисты. То есть он сын нацистов и, значит, тоже нацист по происхождению. Ощутим уровень преступления. Переведем сказанное знаменитым режиссером на русский лад. Кто-то говорит: да, я, конечно, не поддерживаю Сталина в «деле врачей», но как подумаю о его глубоком одиночестве, ведь его нашли уже мертвым на полу, то по-человечески его жалею. Кстати говоря, пусть мне Путин и противен до глубины души, но среди моей родни коммунист на коммунисте и коммунистом погоняет, одних председателей месткома – два, и кто я после этого, как не сраный коммунист?

То есть эту хрень может сказать каждый второй в нашей родной РФ, и его не то, что не отлучат от профессии и не вычеркнут из числа живых, но вообще поаплодируют, тем более если представить, что Триер не только мен крутой и шутник, но и снял столько превосходных фильмов, что Никите Михалкову после «Цитадели» остается только завидовать и рассекать волны.

Вообще если смотреть с российской стороны на европейскую, а тем более американскую политкорректность, то получается одна ерунда: на студентку глаз (не говоря уж руку на коленку) положить нельзя (вспомним Стросс-Кана), черных и теток ругать не смей, шутить на счет вещей вполне смешных, но хотя бы косвенно затрагивающих чье-то достоинство — себе дороже. Короче, никакой свободы, а один цирк. Нет, конечно, это только так кажется. Как если из леса смотреть на поле — все видится засвеченным и нечетким, ветки застят горизонт. На самом деле система европейских и американских приличий, возведенных, как получается, в закон, пытается выровнять то, что было смято, искорежено в прошлом. То есть защитить тех, кого называли словом меньшинство. Или дуть на воду, обжегшись на молоке. Но так как губы еще помнят ожог, то в этом тоже есть смысл. Даже от воды больно. Или кажется, что больно. Вся политкорректность – это повышенная восприимчивость по отношению к словам и действиям, способным ударить по символическому синяку. По-русски это, примерно, так. Вот вы говорите: «Уйди, старушка, я в печали». А тебе в ответ не «Какая я тебе старушка, идиот?!», а иск за дискриминацию по возрасту.

В Гарвардском университете (хрестоматийно известная история) несколько лет назад был уволен ректор после того, как он порассуждал на тему разных способностей к математике мальчиков и девочек. Сказал он примерно следующее: у меня две дочки и один сын, так вот у сына нет никаких проблем с дифференциальным исчислением, а с дочками всю начальную школу приходилось делать домашние задания вместе. Человек моментально вылетел из своего кресла, а на его места взяли даму, умудренную не только в математике, но и в политесе.

Ах, кретины, ах, дубоголовые америкосы! Все это выглядит карикатурой на здравый смысл, тем более если пересказывать эти истории с соответствующей (то есть несоответствующей) интонацией. Но повторю еще раз: политкорректность – это то, что России может грозить только, если (и когда) у нее будет свобода. Увы, от издержек свободы тоже надо защищать. Но не Путина и начальство, потому что оно наглое и сильное (да и никакой свободы в путинской Руси нет), а тех, кто вместе со свободой окажется под ударом, благодаря своей немощи или неспособности к конкуренции. Плюс к этому политкорректность – это что-то вроде теории общества, упрощенной до уровня массового поведения.

На Западе нельзя не только хвалить Гитлера или Сталина, нельзя говорить об отсталости каких-либо нацией или религий (то есть можно, в тюрьму не посадят, но прощай навсегда профессия и положение в обществе). Скажем, если какая-нибудь журналистк скажет про мусульман, что они только вчера с пальмы слезли, то ее уволят, скорее всего, на утро, а если ее попытается защитить начальство, то уволят и начальство. И, честно говоря, справедливо. Потому что в мире, который называется западным, есть понятие нормы и всего остального, в норму не вписывающегося, то есть анормальности. И быть анормальным, конечно, можно, но не журналисту, не профессору университета, не политику или другой публичной фигуре. Говорить о неполноценности, недоразвитости каких-либо наций или конфессий — это то же самое, что сморкаться в рукав. То есть это вещи, которые не обсуждаются. Нельзя ругать бабу за то, что она баба, нельзя ругать черного, потому что он черный, нельзя ругать мусульманина за то, что он делает намаз, даже если его единоверцы где-то там в тиши и глуши делают в это время бомбу. Бомбу делают люди, а не мусульмане – плохие люди, а какие они при этом мусульмане – пусть с ними разбирается Аллах.

Любишь ты мусульман или евреев, не любишь ты ни мусульман, ни евреев, ни украинцев (мол, коверкают русский язык) – это твое личное дело. Но если откроешь свой грязный рот, то в тот же момент выпадешь из-под защиты нормы и пойдешь, куда глаза глядят, в джунгли маргинальности. И в этом есть, конечно, своя правда, трудно переводимая на современный русский.

Всегда ли так? Не всегда. Как кому повезет и где, собственно говоря, нарушение нормы имеет место быть. Некоторое время назад в России бурную реакцию вызвали слова сначала Меркель, а потом Саркози по поводу конца мультикультурализма – мол, мы пытались убедить себя, что все культуры равны, но, увы, это не так, все культуры не только разные, но и разноценные. С намеком на то, что есть те, кто только вчера слез с пальмы, а есть те, кто уже давно и с удовольствием бананами водку закусывает. В Америке такое было бы невозможно, то есть возможно, можно и Кораны сжигать, но после этого ты до конца жизни будешь маргиналом и для общества ты как будто умер, и твой номер минус двести. Правда, не надо забывать, что сегодня и в Германии, и во Франции, и в Италии – правые правительства, давно не популярные и обреченные на потерю власти, и потому заигрывающие с еще более правым электоратом в попытках продлить свое время.

Или, скажем, русское телевидение в Америке, где ведущие и комментаторы иногда говорят вещи, за которые на американском телевидении на них давно бы надели наручники, как на Марлона Брандо. Или точно выгнали бы из профессии, как фон Триера. Или бы упекли в тюрьму на 74 года, как Доменика Стросс-Кана (то-то она кричала: СПИД у меня, дурак, СПИД, а он все не понимал). А тут говорят такое — и про черных, и про Обаму, и про ислам, что уши вянут, и ничего, мракобесничают себе на здоровье который год. Но ведь объясняется это все просто: русское телевидение – это род гетто, куда кроме хромых на головку никто не ходит. И американцы просто не подозревают, что здесь творится. А вы говорите политкорректность, то-то и оно, что для русских, где бы они ни находились, закон вилами по воде писан.

Фотографии РИА Новости